Варлам Шаламов - Фёдор Раскольников

Хорошо образованный, много читавший и много думавший Раскольников обнаружил недостаточное знакомство с классической литературой, посвященной этой проблеме. А то он бы знал про третий закон любви из «Писем о любви» Стендаля, который состоит в имманентности любви, о том, что сегодня любовь, а завтра — нет. И человек с удивлением смотрит на себя, как он (или она) мог писать такие страстные письма человеку, к которому он вовсе не чувствует любви. Любовь погибла и все. История из жизни победителя Керзона мичмана Ильина, героя революции и гражданской войны, а было ему всего 31 год от роду, а жене — 27.

Сначала ему кажется, что Лариса Михайловна ему с кем-то изменила. Но и этого нет. Он не хочет понять самого простого — что любовь кончилась. Тут дело не в том, что Лариса Рейснер хотела встать на самостоятельный литературный путь. Сам Раскольников писал не хуже Рейснер.

Цветистую прозу Рейснер категорически не принимал Степанов, редактор «Известий» в 1925 году, а с января 1925 года Рейснер — штатный работник «Известий». У Рейснер рукой редактора зарезано три фельетона. Степанов считал вообще ее стиль непригодным для газеты и уволил ее с работы. Она конфликтовала, настаивала на своем праве писать «художественный фельетон». В архиве ее заявление в парторганизацию «Известий» по поводу ее конфликта. Рейснер умерла в 1926 году от брюшного тифа, после развода они не встречались.

Раскольников, уже будучи редактором «Молодой гвардии», прислал ей любезное приглашение на бланке редакции принять активное участие в работе журнала. Раскольников не очень ладил с Чичериным после категорического отказа от предложенной ему должности посла в Норвегии. «Я не буду новой сменой Якова Зиновьевича (Сурица) [14], я не знаю рыбной торговли».

Раскольников уходил из Наркоминдела так же смело, как три года назад увольнялся из армии, и вступает на шаткую палубу литературы, погружаясь в литературу. Письма Раскольникова к Рейснер, как бы ни был односторонен их поток, как бы ни велик размер, каждое из этих писем (до 60 страниц с бесконечными Р. Р. — Раскольников в смятении просто не мог остановиться) отнюдь не многословно, там каждое слово выверено логически и этически. Это подробная исповедь большого человека, героя. В этих письмах Раскольников ничего не стыдится, он только гордится, что заставляет себя вывернуть душу. Но остались гордость, самолюбие, весьма (ценная) способность для познания мира. Эти письма должны быть опубликованы, они сами по себе составят важную страницу людей нашей истории, подобно заграничным письмам Ленина к Арманд. Это честная исповедь именно большого общественного интереса. Их польза будет побольше, важнее, чем история любви людей 10-х годов, переписка Шелгунова с Михайловым. Раскольников войдет в историю не только как герой Энзели, но и как автор писем из Кабула.

Крестным партийным отцом Федора Ильина был Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич[15]. Он же был и литературным отцом писателя Раскольникова. Это близкие лично друзья на протяжении трех десятилетий. Бонч-Бруевич очень высоко ставил именно литературный талант Раскольникова, и они обменивались мнениями по литературным и общественным вопросам. Бонч-Бруевич одобрял и литературоведческие труды «Убийца Лермонтова», «Из истории цензуры», в особенности отмечал драматургию Раскольникова: «Вы нашли себя в драматургии, обязательно добейтесь, чтобы Ваш „Робеспьер“ увидел сцену. Это новая, единственная у нас революционная драма».

Раскольников пишет, что он инсценировал «Воскресение» для Художественного театра с большим успехом по всему Союзу. Есть план пьесы о Наполеоне времен Ста дней.

Бонч-Бруевич критикует Толстого за бесславную попытку судить, лживо отрицать воистину великого человека, что только мешает истории, наводит тень на плетень. Нужна настоящая работа об этом гении.

В 1930 году Раскольников возвращается на дипломатическую работу и работает до 1933 года в Эстонии. Здесь он покупает для Бонч-Бруевича, ставшего тем временем директором Литературного музея, редкие издания, интересующие музей. В 1934 году Раскольников направляется в Данию, где он по поручению Бонч-Бруевича ищет архивы. В Копенгагене очень нравится и Раскольникову, и его второй жене Музе Васильевне, но дипломатическая судьба играет человеком, и в конце 1934 года Раскольников уже в Софии. Он посол в Болгарии. И здесь он делает заказы для музея и ищет архив Драгоманова и до 1937 года он поддерживает самую активную переписку с Бонч-Бруевичем.

Переписка с Бонч-Бруевичем велась Раскольниковым в течение многих лет. Они были близкими друзьями чуть не тридцатилетие. Бонч делал подробные, тщательные разборы новых произведений Раскольникова, и до всех издательств, до всей и всяческой аудитории и чтецов новая рукопись Раскольникова ложилась на стол Бонч-Бруевича. И Бонч-Бруевич отвечал подробнейше, в Раскольникове он видел не только героя Октября, но и одаренного писателя, прирожденного драматурга, призванного сказать новое слово именно в русской драматургии.

Раскольников упорно и много работал над созданием нового жанра художественной прозы — ленинской мемуаристики. «Потерянный день» и «Гибель Черноморского флота» были наиболее отделанными вариантами этого нового жанра. Как всякий писатель, Раскольников стремился к литературному совершенству. План таких рассказов художественной прозы со всей ответственностью мемуара он вынашивал давно, еще в Кабуле обсуждал он в письмах к Бонч-Бруевичу, предполагая дать название такому сборнику, соответствующее его морской идее: «Кильватерная колонна». Но по совету Бонч-Бруевича изменил его на более традиционное: «Записки мичмана Ильина». Эти записки вышли к партсъезду, и хотя из-за спешки было допущено много опечаток, Раскольников радовался этой книжке, положившей, по его мнению, начало ленинской мемуаристики.

За это время есть удивительно теплые письма, которыми обменивались Раскольников и Бонч-Бруевич. Раскольников сердечно поздравляет Бонч-Бруевича с его 60-летием и выражает надежду, что поздравит его и с 70-летием. В ответ Бонч-Бруевич пишет: «Я очень болею, мне 62 года, весь год я почти не работал, лежал и только сейчас начинаю мало-помалу что-то делать. Долго жить не собираюсь, в крови появился сахар, а это — грозный признак. Я не строю, Федор Федорович, никаких иллюзий». С этим грозным сахаром в крови Бонч-Бруевич дожил до 82 лет, пережив своего корреспондента на целых 16 лет.

Как человек, гражданин, патриот Раскольников был в величайшем смятении в 1937 году. Как посол он держал в руках <натяжение> самой последней конструкции. Раскольников хорошо понимал, какую пользу врагу принесет истребление командиров Красной Армии. Он не сомневался, что дело Тухачевского — прямой результат работы немецкой разведки. Расстрелы этим не ограничились. Исчез Дыбенко, старый товарищ по Центробалту, Кронштадту и Октябрю. Исчез Антонов-Овсеенко, исчез Александр Ильин, брат Раскольникова. Раскольников решает не ехать на вызов. Но как, что ему делать, смешаться с кучкой всяких тогдашних… лакать их похлебку с их ладони, жить на их подачки. Раскольников приезжает во Францию, в Париж, повидаться с Сурицем, старым своим сослуживцем. Уже то, что Раскольников приехал советоваться по такому вопросу, обличает великое смятение, в котором была душа Раскольникова. Во Франции в каких-то гостиничных номерах, в приемной советского посла Сурица палуба закачалась под ногами мичмана Ильина. В 45 лет судьба поставила тот же вопрос, что и в Кронштадте, что и на борту миноносца «Карл Либкнехт», штурмовавшего Энзели. Судьба требовала немедленного ответа в свойственном ей детективном жанре. Тут опять можно было рисковать покушением, как в Кабуле. Но как посоветоваться, как связаться с Бончем, единственным, кому Раскольников верил всю жизнь. Бонч в Москве, к тому же и сам Бонч в своих официальных письмах, приходящих через сто цензур, забормотал что-то насчет великой роли Иосифа Виссарионовича в ускорении строительства нового небывалого в мире культурного комплекса, нового здания Ленинской библиотеки, куда, по слову Бонч-Бруевича, уместятся все музеи мира. Что же может посоветовать посол, официальная фигура? Коллега Суриц советовал ехать и только ехать. Но Раскольников принял другое решение. Он сам переходит в атаку, исполняя свой долг коммуниста, делая то, чему учила его вся жизнь. Он пишет письмо Сталину и публикует его во французских газетах. В этом письме Сталин обвиняется в расстрелах военных, в обнажении фронта перед войной (война уже началась, только Советский Союз не был в нее вовлечен).

Он подвергает резкой критике только что предъявленный миру «Краткий курс» и обвиняет Сталина в намерении исказить историю. Мы знаем из переписки с Бонч-Бруевичем, какое огромное значение придавал Раскольников истории и притом марксистской истории, считая себя специалистом не только по Октябрю, но и по истории. Он создал исторический журнал «Пролетарская революция». И вдруг такой неожиданный сюрприз, как «Краткий курс» с искаженными событиями, самой грубой мазней. Он обвинил Сталина, что тот присвоил себе заслуги умерших.