Карел Чапек - Столбцы

Memento

Одна из первых забот каждого диктаторского переворота — начать демонстративную чистку различных потаенных грязных углов только что устраненного режима. Мы видим это и в современной Германии. Разумеется, поводом обычно бывает политическая месть, но, в сущности, речь идет скорее об умелой демагогии. Любой режим старается морально оправдать свое существование тем, что преследует подлинную или мнимую коррупцию, которую перестала охранять власть, к этому времени уже свергнутая. Насколько мы знаем душу толпы, в этом отношении любой режим, какой бы идейной и моральной ориентации он ни придерживался, может рассчитывать на симпатии широких масс. Так хотя бы на первых порах ему удается снискать народное одобрение.

У нас обычно считается государственной осмотрительностью не допускать подозрения, будто где-нибудь что-нибудь не в порядке, будто от какого-нибудь закутка политики или административного управления несет дезорганизацией или коррупцией. Но любое злоупотребление, которое терпят или скрывают, — это желанный капиталец для будущих политических авантюристов или шарлатанов. Мы говорим сегодня о необходимости защищать демократию. Так вот, было бы проявлением высшей государственной мудрости, если бы демократия не предоставляла демагогам самое удобное и апробированное средство, с помощью которого можно легко снискать симпатии народа; если бы она не оставляла незамеченным ни одного нечистого закутка и держала в руках не только меч и весы правосудия, но и хорошую метлу. Это наверняка оправдало бы себя. Дом, в котором нет порядочной метлы, становится грязной трущобой, пригодной лишь на снос. Раздаются призывы к защите демократии; но история не суд присяжных, где можно чего-то добиться трогательными адвокатскими речами. Все на свете, в том числе и демократию, судят не по провозглашенным принципам, а по практическим делам.

На Опернплатц в Берлине уже убрали пепел от костра из книг. Догорели произведения поэтов и ученых; социализм, пацифизм, свобода мысли были брошены в огонь, будто таким способом их можно уничтожить. Но горели не только эти книги.

В пламя, которое могло стать костром предостережения, было брошено и немало всяческого свинства, которым изобиловала немецкая пресса. Тут жгли, наряду с прочим бумажным мусором, также пресловутую Nacktkultur и не менее известную псевдонауку, которая выдавала себя за Sexual Wissenschaft. Костер на Опернплатц был запятнан этой мерзостью; совершилось грубое насилие над культурой и духовной свободой, которые смешались в едином чадящем пламени с этими грязными паразитами на теле свободы, искусства и культуры. Не все, что сгорело на берлинском костре, заслуживает сожаления. Тут была осуществлена и примитивная национальная дезинфекция.

Поймите, я вовсе не призываю устроить и у нас костер, в котором можно было бы спалить всякого рода бумажные пакости; в конце концов, я даже не призываю к моральной цензуре. Но культура, искусство, духовная свобода должны быть защищены не только от реакции, но и от грязного паразитизма, который компрометирует их. Это в первую очередь задача критики. Недостаточно брезгливо отвернуться от бумажной мерзости и завуалировать ее высокомерным молчанием. Недостаточно игнорировать моральную и идейную коррупцию, которая имеет хождение под названием популярной литературы или, наоборот, литературы для немногих. Посмотрите на витрину обычного провинциального книжного магазина; в большинстве своем это выставка грубой эротической макулатуры. Но об этом не пишут. Это чтиво критика не контролирует, не пытается с ним бороться и фактически терпит. В каждой газетной критической рубрике должен бы, по сути дела, гореть небольшой костер, на котором сжигались бы эти литературные нечистоты; даже если такой критический костер не отвадит читателя от литературного брака, на этом огне обожгут пальцы издатели и спекулянты, наживающиеся на литературных нечистотах. Когда-нибудь это может стать и действенной защитой культуры и свободы.

Перевод с чешского В. Каменской, О. Малевича