Валентин Моисеев - Как я был «южнокорейским шпионом»

Домой я попал после всех переговоров и непростых объяснений только около семи вечера. И тут мне позвонил другой советник южнокорейского посольства, мой старый знакомый Чо Сон У. Поинтересовавшись, действительно ли в очередной раз отложен визит в Сеул столь долго ожидаемой делегации, он попросил разрешения заехать. Мы договорились, что он подъедет около восьми.

Его интерес был понятен, учитывая метод работы корейцев, когда ответ на волнующий их вопрос настырно выясняется на всех уровнях. К тому же это была пятница, и кто-то официально встретиться с ними сможет только в понедельник, а отчитываться нужно немедленно (для трудоголиков-корейцев выходные — понятие относительное). Уверен, что подобный звонок раздался не только у меня дома.

Посольство не могли не интересовать причины отмены согласованной поездки в Сысуева, тем более что встреча с делегацией была уже внесена в график работы президента. Нужно было в очередной раз оправдываться перед Центром, почему Россия — единственная из значимых для РК стран не оказала должного уважения новому президенту страны, почему она пренебрегает гостеприимством, как это укладывается в политику России на Корейском полуострове, не кроется ли за этим стремление Москвы отдать приоритет Пхеньяну.

Как и ранее Ким Иль Су, я сказал Чо Сон У, что срыв поездки делегации никак не связан с нашей политикой в Корее и объясняется исключительно сложными внутренними проблемами.

Выпив предложенного женой чаю и собираясь уходить, Чо Сон У обратил внимание на лежащие на журнальном столике, возле которого мы сидели, печатные листы под заголовком «Политика России на Корейском полуострове». Заинтересовавшись названием и коротко взглянув на текст, он вспомнил, что накануне в Институте международных экономических и политических исследований проходил очередной российско-корейский симпозиум на эту тему. От своих коллег, присутствовавших на симпозиуме, он слышал, что я выступил с довольно интересным, на их взгляд, докладом, с которым он бы хотел ознакомиться внимательно.

Чо Сон У прекрасно знал этот институт, который раньше назывался Институт экономики мировой социалистической системы, и его сотрудников, занимавшихся в разные годы корейской проблематикой, в первую очередь руководителя Центра азиатских исследований, кореиста с большим стажем Марину Евгеньевну Тригубенко, часто встречался с ней и беседовал в институте и в неформальной обстановке.

Прервав дипломатическую карьеру, начавшуюся сразу после окончания МГИМО в 1969 году, я работал в ИЭМСС в конце 70-х — начале 80-х годов младшим научным сотрудником, защитил там кандидатскую диссертацию по экономике КНДР, а в последние годы работал, уже в ИМЭПИ, старшим научным сотрудником по совместительству, поскольку никогда не оставлял научные исследования и вот-вот должен был защитить докторскую диссертацию. Как раз в тот день, 3 июля, в ИМЭПИ состоялось последнее перед летними отпусками заседание ученого совета, и, чтобы избежать ненужных проволочек в защите, я по договоренности с Мариной Евгеньевной факсом послал ей план своей докторской диссертации, в соответствии с которым меня должны были поставить в очередь на защиту.

Российско-южнокорейские симпозиумы проходили здесь ежегодно начиная с 1989 года, когда в Москве только-только появились первые южнокорейцы, и в них помимо собственно сотрудников института в разные годы участвовали с российской стороны и представители практических организаций, в том числе МИДа — мой предшественник на посту заместителя директора Первого Департамента Азии Валерий Денисов, в разное время бывшие директорами департамента Евгений Афанасьев и Леонид Моисеев.

Именно тезисы моего вчерашнего выступления на симпозиуме, которые я к неудовольствию жены, не успел положить на место, и лежали перед нами. Я с готовностью передал их Чо, попросив после прочтения высказать свое мнение и прокомментировать. Какой же автор откажется дать почитать свою работу, если к ней проявляется интерес? Для того она и пишется, чтобы ее читали. При этом я рекомендовал взять у Тригубенко текст на корейском языке, поскольку еще за неделю до симпозиума все тексты выступлений были переведены на корейский язык квалифицированным переводчиком, но Чо Сон У сказал, что язык оригинала ему интересней.

Показал я Чо и недавно полученные из лаборатории фотографии, сделанные мною пару месяцев назад в Вашингтоне на мемориале американским солдатам, погибшим в Корейской войне. В Вашингтон я летал для бесед по корейским проблемам с заместителем помощника госсекретаря США Чарлзом Картманом и другими специалистами по Северо-Восточной Азии. На этой же пленке был заснят и традиционный выезд сотрудников МИДа с северокорейцами в Подмосковье для сбора папоротника. По моей просьбе на мой аппарат снимки делал сотрудник корейского отдела Андрей Подъелышев. Естественно, на всех фотографиях присутствовал я в окружении коллег. Фотографировали и другие, в том числе корейцы. Обычно мы потом обменивались наиболее удачными снимками.

Эти фотографии привлекли внимание моего собеседника тем, что он в России не первый год, но и не предполагал, что подмосковный папоротник, как и дальневосточный, годен в пищу. Для своих нужд он, как и другие сотрудники посольства, привозил это лакомство национальной кухни из Кореи. Посмеявшись, что северокорейцы гораздо умнее в этом плане и что они гораздо лучше ориентируются в России, он попросил на время несколько фотографий. Видимо, хотел показать своим родным, что не нужно ввозить из Кореи то, что есть в изобилии рядом. Не усматривая в этом ничего предосудительного, я без колебаний дал ему несколько первых попавшихся под руку фотографий.

Распрощавшись, наконец, и пожелав мне хорошего отдыха, Чо Сон У ушел.

Зная, что накануне в Москву приехал в отпуск российский посол в КНДР, мой старый знакомый еще с институтских времен и соавтор, с которым мы написали немало статей и брошюр, Валерий Денисов, я позвонил ему, мы поговорили о том, о сем и договорились встретиться в ближайшие дни.

Все было, как обычно. Рядовой день сотрудника МИДа со множеством встреч, бесед, телефонных разговоров. Можно ли было подумать, что он станет последним в моей мидовской деятельности и рубежным в жизни вообще, что все мои планы — буквально все — рухнут, и жизнь перейдет в совершенно новое измерение?

…Около 11-ти жена ушла в спальню и читала. Я, ожидая возвращения дочери, гулявшей с приятелями, сидел на диване и смотрел по телевизору поздние новости.

Неожиданно раздался звонок в дверь.

Странно, подумал я, у дочери должен быть ключ. И почему не сработал домофон в подъезде?

Никого не увидев в глазок в предквартирном коридоре, я приоткрыл дверь в квартиру и громко спросил сквозь дверь, ведущую к лифтам:

— Кто там?

— Вам телеграмма. Откройте, — ответил визгливый женский голос.

— Если что-то срочное, зачитайте, нет — приходите завтра, — ответил я и захлопнул дверь.

— Кто это был? — спросила из спальни жена.

— Не знаю. Кто-то какую-то телеграмму якобы принес, на ночь глядя. Наверное, Надины приятели балуются, — ответил я и пошел в гостиную к телевизору, недоумевая про себя, кому в действительности понадобилось использовать столь хрестоматийный способ для того, чтобы проникнуть в квартиру, да еще практически ночью. В такое неспокойное время в Москве, когда квартирные нападения и кражи стали обыденными, рассчитывать, что он сработает, может только младенец.

Минут через пятнадцать звонок повторился. Чертыхаясь, я подошел к двери, будучи теперь уже уверенным, что это проделки пацанов. Но на сей раз я увидел в глазок открытую дверь к лифтам и толпу людей в коридоре, впереди которой стояли в бронежилетах и в камуфляже милиционеры с автоматами.

На мой наивный вопрос «кто там?» я получил ответ:

— Милиция. Шумите. На вас жалуются соседи. Откройте.

С милицией у меня никогда конфликтов не было. Я безбоязненно открыл дверь и начал было объяснять, что у соседей не может быть повода для жалоб — в квартире тихо, ничего не протекает. Однако, ничуть не обращая внимания на мои слова, меня стали вдавливать в квартиру, а мои попытки напомнить о неприкосновенности жилища были с усмешкой прерваны милиционером, упершим мне в живот дуло автомата.

Из спальни в чем была выбежала ничего не понимающая, но полная возмущения от ночного вторжения, жена. Ей тоже поначалу начали говорить о жалобах соседей на шум из квартиры.

И только когда все пришедшие, а их было около 15 человек, примерно поровну автоматчиков и людей в штатском, оказались в квартире, мне было сказано, что я подозреваюсь в совершении преступления, в связи с чем у ФСБ имеется ордер на обыск в моей квартире.

Сказать, что это был шок, значит, ничего не сказать. Я был в полной прострации. Какая связь может быть между мной и преступлением, причем здесь ФСБ, о каком обыске может идти речь?