Нина Воронель - Мой Тель-Авив

Однако на одном из гостеприимных илинских гостеваний, где подавали Дуэт виолончели со скрипкой, а спиртное на радость русской братии лилось широкой рекой, я нос к носу столкнулась с ведущей фигурой левого движения. За прошедшие двадцать лет она, несомненно, слегка сдала, но осталась той же очаровательной болонкой со светлыми, на этот раз несомненно крашенными, кудряшками над умными человеческими глазами. Как ни странно, она меня узнала – через столько лет! Я не скрыла своего удивления по поводу ее дружбы с Эфраимом, и она объяснила мне, что их связывает не политика, а любовь к классической музыке.

«А как ваши дела?», - любезно осведомилась она. Не то, чтобы ее интересовали мои дела, но она была профессор права и женщина воспитанная.

Тут-то я ее и поймала -  в ближайший месяц как раз должна была выйти в престижном издательстве «Кетер» моя первая книга на иврите, перевод романа «Ведьма и парашютист», весьма глупо переназванный издателем пошлым именем «аМалькодет», т.е. «Ловушка».

«О-о! – округлила глаза Шуламит. – Первая книга и сразу в «Кетере!» А как она продается по-русски?»

Я без ложной скромности сообщила ей, что по-русски мой роман имеет большой успех. В карих глазах отразилась торопливая работа мысли. Время тогда было горячее – приближалось лето 1999 года, ознменованное выборами огромного накала – израильская левая жаждала сбросить Биби Натаниягу и поставить на его место Егуда Барака. Теперь мы знаем, что это единоборство закончилось поражением Биби и Пирровой победой Барака, приведшей к взрыву террора и ко второй интифаде. Но тогда никто не знал будущего и накал борьбы перешел все разумные границы – так, например, моя физеотерапистка в больничной кассе отказалась меня обслуживать, когда узнала, что я собираюсь голосовать за Биби.

Партия Шуламит Алони, тогда уже не «Рац», а «Мерец», естественно, шагала в первых рядах борцов против ненавистного Биби. Но хитрая Шуламит не спросила меня, за кого я собираюсь отдать свой голос. Наоборот, она сходу предложила сразу после выхода романа взять у меня интервью для своей популярной еженедельной радиопередачи «Правая, левая где сторона?». Приветливая и любезная, она проявила не только горячий интерес

к моему роману, но и отличное понимание пружин успеха:

«Как вам удалось заинтересовать такое престижное издательство? У вас там есть знакомые?».

Я тогда сама еще не знала, как мне это удалось. Секрет моей неожиданной удачи открылся мне чуть позже, когда я приехала забирать положенные мне по контракту 40 экземпляров. Сидевший у дверей издательства вахтер, услыхав мою фамилию, перешел на русский:

«Вы Нина Воронель? Так знайте, вашу книгу издали благодаря мне!»

Я онемела: «При чем тут вы?».

Вахтер нисколько не смутился: «Подходит ко мне как-то Йон(тогдашний главный редактор «Кетера)и протягивает вашу книгу «Ведьма и парашютист». Почитай, - говорит, - и скажи мне, что ты думаешь. Я стал читать и восхитился – чудо, а не книга! Я так Йону и сказал – надо, говорю, издать. Вот он и издал».

Проверить, правду вахтер говорит или сочиняет, у меня не было возможности, но я поблагодарила его от всего сердца.

До выборов оставалось чуть-чуть больше месяца. Как только мой роман вышел из печати, я попросила отправить его Шуламит Алони, - никто не спрашивал у меня ее адрес, все знали его и так. Через несколько дней мне позвонил начальник избирательного штаба партии «Мерец» Йоси Раз.

«Нина, дорогая, - проворковал он любовно. – Шула так занята сейчас, что попросила меня поблагодарить тебя за присланную ей книгу. Она в восторге от твоей книги и от твоего успеха. Она мечтает взять у тебя интервью для своей передачи».

Я была вне себя от радости – и ежу было ясно, что интервью с Шуламит Алони обеспечивало моей книге высокий уровень продаж. Но Йоси не дал мне радоваться долго:

«Я думаю, что вы оба - и ты, и твой муж, профессор Алекскандр Воронель  должны немедленно подать заявления о вступлении в нашу партию».

Я обомлела – вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Отказываться было глупо, согласиться невозможно – с то времени той памятной встречи у Шулы Кениг мы сильно продвинулись в понимании израильского Ху из Ху. И я забормотала неразборчиво – то-есть так, чтобы нельзя было разобрать, я отказываюсь или соглашаюсь:

«Так сразу я не могу. Я должна посоветоваться с мужем...он вернется поздно и тогда обсудим...»

«Чего тут обсуждать!» – перебил мой лепет Иоси, мужчина нетерпеливый и решительный. Я его немного знала, так как он был председателем культурной комиссии, давший какую-то подачку на театр Леонида Хаита, ставивший мою пьесу. Не так близко, как знала Мухаммада Бакри председательница кинокомиссии, обсуждавшей заявку Чаплиных на документальный фильм о нем. Прочитав заглавие заявки, председательница, дама белокурая и сексапильная, воскликнула во весь голос, не стесняясь присутствующих:

«А, Мухаммада Бакри? Я его знаю, я с ним как-то трахнулась – ничего особенного!».

Мое недостаточное знание Йоси Раза помешало мне предвидеть дальнейшее развитие событий. Не успел наш разговор завершиться, как зашуршал факс и из него выползли два одинаковых бланка для поступление в партию «Мерец».

  «Бланки получила? – спросил ясновидящий Йоси. – Для тебя и для мужа. Так что не тяни, заполняй скорей, - Шуле не терпится сделать интервью о твоем романе».

И не дав мне осознать связь между моим романом и его бланками, повесил трубку. Я покрутила бланки в руках и, не найдя им иного применения, изорвала в клочки и бросила в мусорную корзинку.

Через пару дней Йоси позвонил опять и сразу взял быка за рога – наступили дни предвыборной лихорадки, и времени у него и впрямь не было:

«Что-то я не вижу ваших заявлений о вступлении в нашу партию. Ты что, забыла их отправить? Время подпирает, можно факсом».

Я начала плести что-то невразумительное о наших обязательствах перед Щаранским, с которым мы были связаны еще в Москве. Йоси мои объяснения не дослушал, ему все стало ясно с первых слов:

«Ладно, твои обязательства дело твое. А жаль, Шула так хотела сделать с тобой интервью о твоем романе!».

И больше я их не видела и не слышала – ни его, ни Шуламит Алони. 

            Сначала я считала его человеком-бабочкой.  Кто бы еще мог  без устали порхать от нас к вам и от вас к ним, а от них – опять к вам, а потом опять к нам, и обратно к ним, всегда улыбаясь и расточая комплименты направо и налево? И не в том дело, что нет у него своей крыши над головой и что все его земное имущество умещается в двух пластиковых мешках с исподним и  парой рубашек. А в том, что такое не отягченное будничными заботами порхание его не утомляет и не огорчает – во всяком случае, он никогда не жалуется..

            Ему ничего не стоит в самую страшную июльскую жару смотаться из одного конца города в другой за какой-нибудь книжкой или бумажкой, он так и говорит: «Мне это ничего не стоит, у меня проездной билет на автобус».

            Как будто дело не в усилии, а в цене билета!

            И форму работы он себе добровольно выбрал летучую, чтобы нигде ни к чему не быть прикрепленным, что для бабочки значит -  ни к чему не пригвожденным. Куда только мы его ни устраивали на службу! И нигде он больше двух недель не смог задержаться, словно какая-то сила гонит его с места на место - порхать с ветки на ветку.

            Но постепенно присматриваясь к его странному, единственному в своем роде, образу жизни, я поняла, что он не человек не бабочка, а инопланетянин, заброшенный в наш мир с неведомой целью. Я могу привести  факты, наводящие на эту мысль.  Например, кто видел, как Юдсон ест или пьет в течение дня? Сколько раз я пыталась угостить его обедом, напоить кофе, чаем или хотя бы водой, и всегда безрезультатно. Он всегда отказывался наотрез, напоминая мне этим героя повести Абрама Терца-Синявского «Пхенц». Пхенц был инопланетянин, не человек, а растение, он скрывал под одеждой привязанные к его стволу ветки, а когда оставался один, поливался водой, как фикус в горшке. Один лишний глаз у него был закутан в носок и запрятан в ботинок, а второй – скрыт мнимыми волосами на макушке.

            Где у Юдсона скрыты лишние глаза,  мне неизвестно. Известно  только, что по вечерам в большой компании Юдсон позволяет себе жевать что-нибудь съедобное, но только в случае если он может запить это съедобное спиртным, притом не всяким, а не ниже 40 градусов крепости. Я объясняю это отклонение тем, что таинственные структуры, пославшие его на нашу планету, неплохо сообразили, как отвести от него подозрение: после восьми вечера они на короткий срок включают какой-то прибор, позволяющий Юдсону делать вид, что он заталкивает в рот пищу. Куда она потом девается, это тайна, - но очевидно, что для ее аннигиляции необходимо растворить ее в некотором количестве алкоголя, часто весьма внушительном.