Мануэль Коскульюэла - Паспорт 11333. Восемь лет в ЦРУ

— Нет.

Утомившийся оператор отключил электроды и снял датчики. Я вышел из бокса и с удовольствием взял предложенную моим другом Кантреллом сигарету.

А началось все с того, что мы поехали в американское посольство за оператором детектора лжи.

Кантрелл сказал по дороге, что будет проверка, объяснил, в чем она будет заключаться, подчеркнув, что эту процедуру проходят все сотрудники.

После допроса Кантрелл переговорил с оператором, а затем предложил мне рюмку виски и признался, что весьма удовлетворен предварительными результатами.

— Если бы ваши показания были ложными, сбивчивыми или противоречивыми, меня бы это очень огорчило, так как на карту поставлена моя репутация хорошего «селекционера».

Все мои старания перевести разговор на другую тему были напрасны.

— Дайте несколько недель сроку. Это необходимо, чтобы отправить доклад в Вашингтон и получить ответ. После того как будет получено «о'кей», дело можно считать завершенным.

Я улыбнулся, так как знал, что через несколько месяцев начнутся новые проверки.

Для меня это было не в первый и не в последний раз.

В Монтевидео я прибыл три года назад. История моего путешествия долгая и сложная. Когда мы с

Биллом Кантреллом возвращались в центр города, я мысленно восстановил события, которые привели к тому, что я оказался здесь.

«Быстрее, теперь лезь!» Эта, казалось бы, безобидная фраза навсегда застряла в памяти: с нее для меня начался новый этап жизни — наступило своеобразное раздвоение личности.

Было это в Гаване, в ноябре 1962 года, на пороге зимы. Уругвайцам и другим латиноамериканцам упоминание о зиме может показаться шуткой, так как в это время года на Кубе температура лишь за редким исключением бывает ниже двадцати градусов тепла и почти не идут дожди. Однако в этот приятный «зимний» полдень в районе Ведадо, на перекрестке улиц 19 и Н, было малолюдно.

Пока мы шли, беседуя с Эмилио Бонифасио, он старался придать своему лицу самое безмятежное выражение. Но как только мы подошли к его «плимуту» с дипломатическим номером, Эмилио Бонифасио быстро огляделся по сторонам, открыл крышку багажника и произнес фразу, которой мне никогда не забыть.

Не прошло и пяти секунд, как я, скрючившись, уже лежал в глубине багажника. Крышка захлопнулась, наступила полная темнота. Через полминуты завелся мотор, и только тогда я наконец вздохнул.

Поездка в машине Бонифасио должна была занять полчаса. С необычным для таких обстоятельств спокойствием я постарался поудобнее устроиться в моем «купе». К счастью, багажник был довольно большой, и воздуха в нем хватало. Я явственно ощущал, как водитель старается избегать резкого торможения и крутых поворотов.

Во избежание лишних вопросов Бонифасио повез меня не в уругвайское посольство, а в здание, где жили до отправки из страны лица, попросившие политическое убежище.

Краткий разговор с часовыми, и железные ворота открываются. Бонифасио ставит машину так, чтобы скрыть багажник от любопытных взоров.

Итак, 24 ноября 1962 года начался мой путь в эмиграцию. Позади остались Куба и Революция.

Бонифасио открыл крышку багажника, и я зажмурил глаза от солнца.

— Ну, вот и конец путешествию, — сказал он.

— Нет, это только начало, — пробормотал я, отряхивая пыль с помятых брюк.

Только несколько месяцев спустя, уже будучи в Монтевидео, я узнал, как в действительности все произошло. После свержения диктатуры Батисты я вернулся на Кубу и в революционном правительстве занимал различные посты. Вначале как представитель министерства общественных работ я инспектировал одну из подлежащих национализации строительных организаций. Затем меня перевели в министерство иностранных дел, где я сначала занимал должность начальника отдела по выдаче дипломатических паспортов, а потом работал в отделе оформления документов иностранцам.

В середине 1960 года меня направили на работу в Центральную хунту планирования (Хусеплан), где я последовательно занимал должности начальника отдела кадров и канцелярии, исполнял обязанности директора по административной части и, наконец, заведовал отделом международных связей.

В мою обязанность на последнем посту входила, в частности, инспекция ресторана «Ла Торре», превращенного в своего рода клуб для иностранных специалистов, а позднее и для сотрудников дипломатического корпуса.

В этом ресторане в середине 1962 года я и познакомился с членами уругвайской делегации, прибывшими для проверки деятельности отдельных сотрудников своего посольства в Гаване.

Да, им было что проверять, хотя наиболее отвратительные выходки уругвайских дипломатов уже стали достоянием гласности. Временный поверенный Гуальберто Уртиага вел себя так разнузданно, что от него отвернулись даже его коллеги из других стран.

После исключения Кубы из Организации американских государств в Гаване оставалось очень мало латиноамериканских дипломатических представительств. Сотрудники уругвайского посольства превратили предоставление политического убежища в доходный бизнес, взимая за это высокую плату. Почти четыреста человек, попросивших убежище — в большинстве своем уголовные преступники и проститутки, — жили в специально снятом Уртиагой доме.

Работник посольства Марио Э. Саравиа и его доверенный из числа обслуживающего персонала по кличке Пепин занимались спекуляцией валютой и драгоценностями. Они же снабжали наркотиками приверженцев этого порока, которые в большом количестве крутились вокруг уругвайского дипломатического представительства.

Деятельность Саравиа приняла такой неприкрыто скандальный характер, что кубинское правительство объявило его persona non grata.

Махинации Уртиаги и других сотрудников посольства причиняли определенный ущерб министерству иностранных дел Уругвая. Надумавшие эмигрировать или оставшиеся на Кубе контрреволюционеры передавали по доверенности свои роскошные особняки уругвайским дипломатам, надеясь таким образом спасти свои дома от национализации по закону о жилищной реформе. Дипломаты под предлогом размещения лиц, попросивших убежище, получали с МИД Уругвая за аренду особняков деньги и клали их себе в карман. Отношения между Гаваной и Монтевидео чрезвычайно обострились.

В делегацию, направленную правительством Уругвая, входили трое военных: подполковник Вилли

Пуртшер, капитан Хуан Карлос Салаберри и генеральный директор МВД лейтенант Хуан Данило Микале. Их сопровождали два профессиональных дипломата: Эмилио Бонифасио и юридический советник МИД доктор Карлос М. Ромеро.

Пуртшер в то время был начальником столичной гвардии — моторизованного подразделения Главного полицейского управления Монтевидео, специально созданного для борьбы с уличными беспорядками. Персонал подразделения был обучен обращению с отравляющими химическими веществами, лучше вооружен не только по сравнению с другими полицейскими подразделениями, но даже и с армейскими частями.

Мы ежедневно встречались с членами уругвайской делегации в ресторане «Ла Торре». Вначале это была протокольная дружба, а затем отношения стали менее официальными. Мы стали организовывать разного рода мероприятия, носившие не только служебный характер. На них я чаще всего бывал с Микале. Иногда он задавал мне вопросы политического характера, интересовался моим мнением в отношении различных аспектов революции.

Через несколько недель после своего приезда делегация продвинула дело с разрешением на выезд большинству лиц, укрывшихся в уругвайском посольстве, осудив вместе с тем методы Уртиаги, которые он использовал при предоставлении политического убежища. Позднее от оставшихся в посольстве лиц, которые не получили выездные визы, я узнал, что отношения между членами делегации и временным поверенным накалились до предела. Рассказывают, что Уртиага до последнего момента возражал против отъезда укрывшихся в посольстве лиц. Пуртшер буквально под дулом пистолета заставил его дать указание начать хлопоты, связанные с их выездом. После этого инцидента Микале, Пуртшер и Ромеро возвратились в Монтевидео и доложили правительству о сложившейся в Гаване ситуации.

Перед своим отъездом Пуртшер и Микале сказали мне, что если я когда‑нибудь надумаю покинуть Кубу, то могу обратиться с просьбой о предоставлении политического убежища в уругвайское посольство. Микале, кроме того, пообещал помочь мне с устройством на работу в Монтевидео.

Они считали, что мне здорово повезло, что я познакомился с ними. Если бы я решился эмигрировать, мне пришлось бы вступить в сделку с Уртиагой и заплатить немалые деньги за предоставление убежища. А теперь я мог обратиться к задержавшемуся в Гаване капитану Салаберри или к Бонифасио, который остался в посольстве вторым секретарем.