Д Урнов - Сам Вальтер Скотт, или Волшебный вымысел

Нельзя верить романтикам на слово, как выразился один исследователь. Иначе говоря, в романтических произведениях, идет ли в них речь о средневековых замках или о морских просторах, нет ни замков, ни моря, но есть переживание, вызванное мыслью, скажем, о море, и - запечатленное.

Вальтер Скотт шел по тому же пути, что и романтики. И он уводил читателей куда-то вдаль, в неведомое и таинственное. И он до головокружения и чуть ли не до обморока, до самозабвения доводил читающую публику зрелищем необычайных картин природы, рыцарских ристалищ и т.п. Однако была между ним и романтиками существенная разница.

В предисловии к одному из наиболее известных своих произведений, роману "Роб Рой", Вальтер Скотт наглядно обозначил эту разницу. О Роб Рое, неукротимом горце, писали и до Вальтера Скотта, в том числе и поэт-романтик Вордсворт, посвятивший знаменитому разбойнику балладу, которую Вальтер Скотт привел почти полностью в авторском предисловии.

Для Вордсворта Роб Рой - воплощение погубленной "простоты", разрушенной "первозданности". Вордсворт воспевал в лихом разбойнике упорство самой природы, славил естественное и потому безошибочное чувство врожденного достоинства и справедливости. А Вальтер Скотт по поводу вордсвортовских строк говорит: "Все же не следует думать, что этот незаурядный человек, поставленный вне закона, был истинным героем, неотступно следовавшим в жизни тем нравственным воззрениям, какие прославленный поэт, стоя над его могилой, приписывает ему в заботе о его добром имени". Проще говоря, повстречался бы поэт-романтик с этим воплощением "воли" и "доблести" на узкой горной тропе, лицом к лицу...

Вальтер Скотт не отбрасывал вовсе романтического поклонения воле и дикости. Он лишь желал, чтобы читатели реально представили себе личность, не укладывающуюся в нынешние представления о доблести и благородстве. Роб Рой жил в иное время, и судить о нем, согласно Вальтеру Скотту, следует соответственно по иным - не современным - понятиям.

Жизненная судьба, а также семейная предыстория поставили Вальтера Скотта в положение антиромантика (или по меньшей мере неромантика) среди романтиков. Однажды Кольридж заявил, что замки и рыцари им открыты как предмет поэзии задолго до "одного известного барда" (он имел в виду, разумеется, Скотта). Но у него и у "барда" замки совершенно различные: условно-декоративные и достоверные, картонные и каменные, хотя и те и другие отличаются, несомненно, своей особой выразительностью. Что для романтиков было большей частью экзотикой, то для Вальтера Скотта являлось повседневностью. Через кровные узы, наследственно, знал он то, что поэты-романтики постигали лишь на основе косвенных и мимолетных впечатлений, и поведал всему миру о том, что соединяло его личную историю с историей всего края.

В автобиографическом очерке Скотт писал: "У каждого шотландца имеется родословная. Это есть его достояние, столь же неотъемлемое, как его гордость и его бедность". Крепость родовых уз у шотландцев определяется их клановостью. Клан - это ведь по-шотландски потомство, род, разветвленная семья; и вся Шотландия составляет сеть кланов. Допустим, Роб Рой - из Мак-Грегоров, и если сегодня вам доведется повстречать человека по фамилии Мак-Грегор, то будьте уверены, что вы повидали пусть отдаленного, но все-таки родственника того самого горца, который послужил моделью и для Вордсворта, и для Вальтера Скотта. И каждый Мак-Грегор помнит, что он Мак Грегор, сознает свою клановую принадлежность, свою причастность к некоей семейно-родовой общности. Имя клана, кровь клана, клич клана, плед (символическая ткань) клана не пустые слова для шотландца. Ну и, разумеется, земля, родовые владения.

Однако именно земли кланов, некогда столь ревниво охраняемые в своих извечных границах, ко временам Вальтера Скотта уже не имели определенной очерченности. Сам Вальтер Скотт, когда у него появились средства, развернул хозяйство на купленной - не клановой земле. Родовые территории - опора клановой системы, важнейшее, что после кровных уз связывало шотландцев в отдельные единства, - давно прекратили существование. Некоторые владения кланов сделались поместьями, достоянием одного хозяина, который, выгнав с этой земли мелких владельцев (в том числе собственных дальних родственников), разводил либо овец на потребу текстильной промышленности, либо оленей - на потеху английской знати, за большие деньги приезжавшей сюда поразвлечься и поохотиться.

С крахом и распадом клановой системы завершилась, в сущности, история всей Шотландии как особой страны. Сохранился и до сих пор существует национальный колорит, кое-где продолжают говорить только по-шотландски, уцелели даже кланы, насчитывающие подчас до пятидесяти тысяч родственников, но в государственном отношении Шотландия - давно уже только часть Британского королевства, где главную роль играет все-таки Англия.

Начало конца, полный кризис и, наконец, утрата шотландской самостоятельности относятся к первой половине XVIII столетия. В 1715 и 1745 годах между шотландцами и англичанами разыгрались две битвы, в результате которых англичане утвердили свое главенство, клановые военные отряды были распущены, а шотландская корона была просто положена в сундук навечно - за ненадобностью. Посмотреть на эту утратившую свое значение регалию Вальтеру Скотту было позволено в качестве особой привилегии, которой он удостоился постольку, поскольку английский принц-регент, будущий король, являлся его восторженным поклонником-читателем. Чтение романов Вальтера Скотта, кстати, навело английских властителей на мысль, что национальное самосознание шотландцев уже после утраты государственной самостоятельности следовало бы как-то стимулировать, несколько возродить и приподнять истинно шотландский дух, однако сделать это предполагалось лишь в известных, строго контролируемых пределах и преимущественно ради символики. Так были восстановлены некоторые шотландские полки, но в составе общебританских королевских войск. Это была та же - в романтическом стиле - "героическая бутафория", как выражался Стивенсон, еще один знаменитый английский писатель шотландского происхождения.

В борьбе за свою самостоятельность шотландцы не выстояли не только под внешним нажимом. В недрах клановой организации шло брожение. Родовая спаянность была, несомненно, большой силой. Куда, однако, направленной? В обе стороны: на отражение врагов и на подавление своих. Это была, одним словом, косность, помогавшая сохранять то, что было, но, к сожалению, мешавшая развиваться. Даже приверженность исключительно родному языку становилась препятствием на пути в большой мир. Кто знает бардов, истинно шотландских во всем, начиная с языка? Даже Роберт Бернс (которого Вальтер Скотт видел в детстве), "славный Робин", за одно только сомнение в полнейшей самобытности которого шотландцы способны побить, писал на полушотландском-полуанглийском диалекте. Сравните его стихи, которые как песни поет вся Шотландия, со стихами его предшественников, и вы убедитесь, что Бернс по сравнению с бардами - это другой язык, другая литература.

Никто из представителей особой английской словесности, созданной шотландцами, - Бернс, Скотт, Карлейль и Стивенсон, - не отрекался от своего шотландского наследия, и ни один из них все-таки не может быть назван только или просто шотландским писателем. Каждый может быть назван так, как называл себя Вальтер Скотт, - писателем британским.

Итак, своим читателям Вальтер Скотт рассказывая об ушедшем мире, с которым он, однако, сохранял непосредственную связь, как если бы некий современный грек стал писать о древней Элладе. Старый шотландский мир еще не ушел совсем, не был погребен под развалинами. Но все же, подобно античности, этот мир, еще прячась в укромных уголках Горной Шотландии, закончил свое историческое существование. И как оглядывалась человечество на античность ради извлечения уроков, так благодаря романам Вальтера Скотта можно было оглянуться и на Шотландию, где уже разыгралась и завершилась битва, шедшая на всем европейском театре. - схватка между стариной и новизной, патриархальностью и прогрессом. Все это однажды уже было, как бы говорил Вальтер Скотт читателям, вовлеченным на новом этапе в ту же битву. И вот посмотрите, говорил он своими романами, как это было я чем кончилось. От патриархальности к прогрессу как отдельная страна Шотландия совершила переход, утратив самостоятельность и встав на уровень современного развития. Кто, например, раньше слышал о шотландской печати? А во времена Вальтера Скотта шотландские (не английские) журналы стали ведущими, не Лондон, а Эдинбург сделался центром английской журналистики. Да, то были английские журналы и английская журналистика, но тон задавали англичанам шотландцы, хотя и на английском языке.

Подобную ситуацию можно считать символом литературной судьбы Вальтера Скотта и подоплекой его успеха: шотландец рассказал о Шотландии как британец, - достоверность, преданность родной земле, какой отличаться мог только коренной шотландец, сочетались с непредвзятостью гражданина разноплеменного королевства.