Маргарет Кастанеда - Кастанеда, Магическое путешествие с Карлосом

Пародии на Кастанеду стали появляться в нью-йоркских газетах и журналах. Великий Страх снова царил в Хейнз-Холле, и бушевали споры среди академистов, критиков и друзей, у каждого из которых было свое особое понимание того, о чем писал Кастанеда.

Люди, писавшие писыла в "Нью-Йорк тайме букс ревью", казалось, хотели распять его на соноранской равнине. Джойс Кэрол Оутс открыто называла его книги мистификацией. Старые коллеги в УКЛА смотрели на него с подозрением.

Мистификация. Мошенник. Бог мой, что ему было делать? Карлос пока больше не давал интервью и ограничил свои визиты в университет посещениями, связанными с получением докторской степени. Он избрал Мейгана, Гарфинкеля, доктора Филипа Ныомана и еще двоих в свою приемную комиссию. Необходимо было выполнить целый ряд условий, сдать письменные и устные экзамены и так далее. Большая часть скучного предварительного материала, требования по владению языком не беспокоили его, пока статья "Тайм" не поколебала его позиции. Когда Мейган спросил его, на каком языке он говорил в детстве - он заявил, что жил в Бразилии и говорил по-итальянски, научившись по ходу дела португальскому и испанскому. Это был бюрократический вопрос - не личный, поэтому, когда Карлос сдал экзамен по языку, Мейган был удовлетворен. Его на самом деле не волновало, в каком порядке Карлос учил языки, главное, что он знал их.

Письменный экзамен был посвящен стандартной антропологии, прямолинейной науке в традиционном гольдшмидтовском варианте, и он сдал его без проблем. В качестве диссертации он взял свою третью книгу, слегка отредактировав ее, но незначительно, по сравнению с изданием, которое заняло свое место как третий отдельный выпуск саги о доне Хуане. От начала до конца, когда Великий Страх царил той весной 1973 года, Мейган оставался его самым верным союзником в комитете.

Мейган, бывший, в общем-то, посторонним, поскольку его предметом была археология, а не более утонченная область этнометодологической антропологии, - только старый сварливый Клемент Мейган преданно оставался на стороне Карлоса. Ему часто приходилось защищать все дело дона Хуана от града насмешек со стороны более скептических коллег.

Той весной, когда стало широко известно, что Карлос вот-вот получит докторскую степень, раздраженная университетская клика пошла в атаку на главную часть работы, которая им казалась настолько же близкой к подлинной антропологии, как научно-фантастические статьи Азимова - к традиционной науке. По единодушному мнению собравшихся в комнате отдыха в Хейнз-Холле, Кастанеду следовало бы вытолкать в грубую толпу, к молодой элите с ее модными недопеченными идеями о культурной антропологии.

Вы бы видели этих стариканов, проведших по 15 лет в нижнем слое позднего докембрийского периода, сидящих вокруг стола и решающих, достиг ли Карлос Кастанеда какого-нибудь реального научного прогресса. Они обсуждали все эти проблемы методологии в работе Карлоса и невозможность точного копирования. Они сидели вокруг желтых поливиниловых столиков и изучали субъективный аспект этой работы, в котором он возвращался к идее 30-х гг., к гуманистическому направлению в антропологии. В конце 1950-х общественные науки в целом и антропология в частности обратились к форме количественного анализа, которая в общем считалась прогрессивной и заслуживающей уважения. Общественные науки никогда не достигали точности химии или физики, но с увеличением применения проверок и статистического анализа они приближались к тому, что некоторым ученым казалось реальностью. Идея заключалась в том, чтобы проникнуть в черный ящик мозга, и инструментом стали цифры и точный анализ.

И когда все уже приспосабливались к этому, вдруг появился Карлос Кастанеда с многочисленными последователями и влиянием, разрушающим все и возвращающим маятник к мягкотелому гуманизму 1930-х годов. Более того, он делал это с таким изяществом, с такой стремительностью. Он стал таким популярным... и совершенно естественно, что старые пердуны выражали свое недовольство тем, что Хейнз-Холл превратился в настоящий сумасшедший дом, где разыгрывается эта проклятая комедия со всеми этими людьми, сидящими на корточках вдоль стен на втором этаже и постоянно спрашивающими, где Карлос, постоянно снующими вокруг в надежде увидеть его и переброситься с ним хотя бы парой слов.

И тут были не просто студенты антропологии с калифорнийским загаром на лицах, полученным в горах Санта-Моники. Здесь были студенты философского и инженерных факультетов, слушатели подготовительных медицинских курсов, действительно странный подбор интеллектуальной публики - как тот парень из Питтсбурга, семь дней добиравшийся сюда "автостопом", чтобы только взглянуть на него.

Не то чтобы клеветники с отделения завидовали Карлосу, но многие из них судили по своей собственной научной жизни, протекавшей в пыльных и затхлых библиотеках и увенчанной почтенной седой анонимностью. Они знали и канцелярскую работу, и бюрократию, и все то дерьмо, через которое необходимо пройти, и бесконечное политическое маневрирование без разбора в средствах ради положения. И они слышали все о преподавании Карлоса в Ирвине и о том, что аудитория все время была битком набита людьми, сидевшими на корточках вдоль стен и вокруг кафедры, и хиппи, и молоденькими девушками, и настоящими студентами, теснившимися повсюду с эвристическим огнем в широко раскрытых и сверкающих глазах. Имея возможность выбора, кто бы не хотел этого? Кто же из них не мечтал о том, чтобы пересечь границу запретной территории, на которой о вас говорят на коктейльных вечеринках в Нью-Йорке и развешивают плакаты с вашими словами в сельских домиках на тихоокеанском побережье в Британской Колумбии. Кто не думал о прелестных девушках, приходящих в своих линялых джинсах и коротеньких маечках на ваши занятия, с прекрасными карими глазами, готовых запереться с вами, чтобы предложить вам... все. Кто бы отказался от этого?

Но кто же и позволит все это? И той весной в среде профессорско-преподавательского состава начали исподтишка нести всякий вздор с намерением не позволить Карлосу Кастанеде получить докторскую степень в УКЛА. Их аргументы основывались все на той же почве: методология и достоверность.

Не все старались очернить Карлоса. Среди преподавательского состава у него имелись сторонники. Мейган был самым горячим среди них, защищая, как мог, Карлоса перед редакционной коллегией, в частных разговорах и в приемной комиссии. Как оказалось, комиссия - Мейган, Фил Ньюман, все они - полностью поддержала Карлоса, и это было важно, потому что именно комиссия имеет дело со студентом, принимает ответственность за него и выступает в его интересах перед преподавательским составом. Если она полностью поддерживает студента, то никто в отделении уже не обсуждает этот вопрос, несмотря на оговорки отдельных людей. Когда кто-либо в комнате отдыха ставил под сомнение законность находок Карлоса, Мейган бросался на его защиту.

"Карлос сам находится между различными культурами. И его информатор тоже". Это было одно из его самых твердых мнений о Карлосе, и он не жалел слов. "В данном случае это один из ключей, которому не уделяется должного внимания. Таково мое мнение, судя по тому, что я слышал об информаторе, который частично относится к яки, частично к юма и родители которого представляли две различные культурные традиции и который сам жил в двух разных культурных традициях по обе стороны границы. Он вынужден был утверждаться среди господствующего здесь класса белых англосаксонских протестантов и господствующего класса испанских католиков в Мексике, которые сами по себе представляют совершенно различные культурные группы. Они совершенно по-разному смотрят на мир. Плюс еще то обстоятельство, что он имел связи по всей стране. Я лично думаю, что Карлос и его информатор поладили потому, что смогли понять друг друга. Они - люди интеллектуального склада и пытались совместными усилиями разобраться с миром, понять его. Это, несомненно, относится к Карлосу и его информатору. Его информатор делал это, накапливая в себе запас силы, знаний разного рода, почерпнутых в разных местах, но все - в рамках надежной шаманской традиции. Я считаю это одной из причин, почему их отношения сложились удачно. Два человека столкнулись с одними и теми же интеллектуальными проблемами, а именно: как сопоставить все это, будучи окруженными самыми разнообразными чуждыми культурами. И у них это получилось".

Так излагал Мейган свою идею о том, что Карлос с доном Хуаном были родственными душами в чуждом мире. Не для всех эта идея Мейгана была убедительной, и они считали, что дон Хуан и Карлос близки так потому, что это просто один и тот же человек. В конце концов, он ведь солгал комиссии, что жил в Бразилии и в детстве говорил по-итальянски. Мейган только улыбался на это.