Дмитрий Губин - Русский рулет, или Книга малых форм. Игры в парадигмы (сборник)

Негласный договор состоял в том, что по Лужкову позволялось вести огонь, но не позволялось посягать на его контроль над финансами. В свою очередь, то, что называлось «Лужков», не налагало лапу на кошельки (за исключением лимоновского) и горло (включая лимоновское) никого из стрелков. Взаимное непосягание. Это, кстати, оценил тот же Григорий Ревзин, вполне искренне и без иронии поблагодарив Лужкова сразу после отставки за то, что он, Ревзин, жив – ибо понимал, что живи он не под Лужковым, а под Лукашенко, могло быть иначе.

Когда же началась атака, все изменилось в секунду, и я вдруг с ужасом понял, что действительно не понимаю – прилично ли сейчас ругать Лужкова, когда его планы, его идеи, его вкус стали высмеивать абсолютно все, причем чем ближе к Лужкову стояли, тем громче стали кричать, включая Ресина, с его предложением убрать церетелиевского Петра. Так что кобзоновское анекдотичное (Кобзон – кажется, единственный из ближнего круга, кто остался верен Лужкову), обращенное к Ресину – «вы не еврей, вы Иуда», звучало вовсе не анекдотично.

Нет, правда, возможно ли громить лужковщину сейчас, когда атака пошла по всей линии фронта, и миллиардерша Батурина уже, скорей всего, стала миллионершей, – но крушат сильнее всех как раз те, кто строили, а те, кто раньше ругали, как-то переминаются в стороне?

Хорошо журналистам: те оценок не дают. А колумнистам? Свободы ведь получаешь столько, сколько не боишься взять. И если случается оттепель – бери, хватай сколько сможешь, ибо завтра выпадет снег. И если не взял сегодня, не крикнул, не разрушил стену – завтра ее возведут до небес. Что, если наступил XX съезд партии и Сталина погнали его же клевреты, – это основание или нет, чтобы молчать и выражать тирану сочувствие?

Идет атака.

У меня нет ответа.

У меня внутри тихий, постыдный страх. Он и в вас живет, прислушайтесь. Страх состоит в том, что нас действительно устраивали окопы. Страх говорит: вон, рухнул Лужков, а за ним неизбежно рухнет управление «ТВЦентром», и сольют его в какой-нибудь холдинг под началом Роднянского либо Эрнста, и новый начальник решит, что в ночном эфире ему нужны не Дибров с Губиным, а например, шоу с голыми дефффками. И я Диброва не спрашивал, но сам девок не потяну.

И хотя я работу десятки раз терял, каждый раз – как новая рана.

И этот страх в нас во всех – чтобы избавиться ото всего, что мы так ненавидим, от цинизма во власти, от гайцов в кустах, от готовности на все ради денег, от всеобщего блядства, от бесконечных откатов, взяток, подкатов (не только в ЖЖ), от всей этой самодержавной, самодовольной, ничего не читающей, всеми манипулирующей, превращающей людей в быдло системы, – мы должны отправить в отставку никаких не Лужкова, Медведева или Путина.

Поздно: отставками не вылечишь и реформами не отреформируешь.

В процессе атаки рухнуть должно будет все. Вместе с нашими машинами, квартирами, зарплатами, гонорарами, поездками за границу, ресторанами, социальными – о да! – статусами, домами, деньгами.

Ведь мы же чувствуем, что все это получено нами не как получают там, к западу от Буга, то есть по труду, – а в качестве солдатского пайка, за окопы.

И вот сидим, жалуемся, что мало дают по врагу пострелять, но пуще всего боимся, что придется перелезать через бруствер.

2010

Национальную идею нельзя придумать: собственно, в России своей национальной идеи никогда и не было. А были доктрины: либо религиозные, либо политические. Но и те, и другие – заимствованные: то на Западе, то на Ближнем Востоке.

У меня есть знакомый – человек ловкий, циничный, наблюдательный, а потому в последнее время обрядово-православный. В пост теперь он не ест скоромного, но не отказывается от ресторана, замечая попутно, что вегетарианское, то бишь модное, обходится вдвое дороже обычного, однако же втрое дешевле диетического, на которое сажают алчущие денег доктора.

Наблюдательность я в нем и ценю, а потому иногда мы ужинаем, и он снабжает меня афоризмами вроде «в наше время стало так тяжело воровать, что можно уже это считать трудовыми доходами». Ну, в общем, он из тех милейших россиян, которые, отпив в свое время от кооперативного потока, затем припали к банковскому, а теперь слились с государственным, осуществляя переход с небрежной ловкостью гимнаста, что делает подъем переворотом.

В последнюю встречу, за неделю до рождественского поста («великая вещь! Сорок дней на руколле и спарже – четыре килограмма долой!») приятель попенял мне на высказывания про толерантность. «Лапуша, – сказал он, – ты же умный человек. А писаешь опять против ветра. Ближайшее будущее страны – за «Газпромом», но дальнейшее будущее – за православием. Я бы на твоем месте предложил ток-шоу телеканалу «Спас». Чем ты займешь людей, когда грохнутся цены на нефть, а они, поверь, грохнутся? Там будет простой выбор – либо отец Василий с крестом и «калашом», либо хачик с взрывчаткой и Курбан-Байрамом, которому что барашка прирезать, что неверного – все едино. Ибо на кой хрен Рамзану оставаться с Россией, если она ему перестанет платить? И он пойдет по пути шариата, а по пути попробует на вкус Ставрополье».

Я с циниками никогда не спорю. Я слушаю, потому что носы у них, как у Буратино – чуют то, чем едва начинает пахнуть в воздухе. Иногда научных знаний им не хватает, серьезное чтение утомляет – они, скорее, любят листать Акунина, следя за сюжетом, но посмеиваясь над фандоринскими нравственными императивами. Но нюх у них, повторяю – ого-го!

Так что я возражать не стал, но, отужинав, мучительно принялся вспоминать, у кого же я читал про баланс религий и политических доктрин, про импорт этих доктрин из Европы, и даже, помнится, сделал закладку?

А потом хлопнул по лбу: ба! Да это ж у Хантингтона! (Недавно скончавшийся Сэмюэль Хантингтон был политолог, он в 1990-х, после крушения социализма в Европе, предложил заменить парадигму «либеральный Запад – коммунистический Восток» парадигмой полицивилизационного мира. В котором действия стран определяются не идеологическим противостоянием, а цивилизационным, то есть общностью культур, и цивилизация больше не означает вестернизацию, – Россия составляла у него отдельную «православную» цивилизацию). Где ж у меня Clash of Civilizations?..

А! Вот! Читаю: «Основные политические идеологии двадцатого века включают либерализм, социализм, анархизм, корпоративизм, марксизм, коммунизм, социал-демократию, консерватизм, национализм, фашизм и христианскую демократию. Объединяет их одно: они все – порождения западной цивилизации. Ни одна другая цивилизация не породила достаточно значимую политическую идеологию. Запад, в свою очередь, никогда не порождал основной религии. Все главные мировые религии родились в не-западных цивилизациях и, в большинстве случаев, раньше, чем западная цивилизация. По мере того как мир уходит от господства Запада, сходят на нет идеологии, олицетворяющие позднюю западную цивилизацию, и на их место приходят религиозные и другие культурные формы идентификации».

То есть мой ресторанный приятель в фундаментальном смысле прав. По Хантингтону получается, что, отбросив заимствованную западную (родившуюся там, но не прижившуюся) коммунистическую идею в качестве национальной, Россия обречена на выбор между другой западной идеей – и заимствованной ближневосточной религией. И тут, конечно, в теории возможен выбор как между либерализмом и православием, так и между фашизмом и исламом.

Поскольку либеральную идею, пока есть нефть, русским выбирать не хочется, а православная идея у нас сводится к кресту, куличу да постному меню в ресторане.

Что будем делать, когда кончатся нефть и ладан, а?

2010

Современный русский человек убежден в одной вещи. Если где-то в масштабах страны случается что-то плохое, то это плохое можно исправить либо посредством закона, либо школьной программы.

Допустим, если на дорогах России гибнет без малого 40 тысяч человек в год, то надо усилить ответственность за превышение скорости, за непристегнутые ремни, плюс за алкоголь в крови. И начать преподавать правила дорожного движения в школе, желательно с первого класса.

Весь жизненный опыт убеждает современного русского человека в совершенно иных вещах. Что авария случаются оттого, что дороги в России дурны и узки; и что жизнь в России ценится вообще мало; и что привычка жить на «авось», без просчета последствий, иррационально, повинуясь моменту – например, выходя на встречную полосу в повороте – вообще въелась в нашу цивилизацию. Но, зная про себя все это, человек кричит: изменить закон! Ввести урок! Как будто гаишники берут взятки оттого, что нет против взяток закона или оттого, что брать взятки их учили в школе.

С патриотическим воспитанием то же самое. Воспитывает жизнь. Жизнь показывает, что дагестанцы, азербайджанцы, осетины и так далее живут в любом русском городе тесно, близко, родственно, общиной, родом, кланом, землячеством. Если кто из них загремел в милицию – по делу или нет – община тут же собирает деньги на выкуп, то есть на взятки ментам. Русские же общиной и кланом не живут ни на родине, ни, к слову, за границей. Если менты загребают в кутузку русского паренька, родители которого бедны, ему не поможет никто. И друзья русского паренька из-за этой несправедливости изливает злобу на нерусских пареньков, потому что ментам попробуй морду набей, а чернявым паренькам можно попробовать.