Журнал Русская жизнь - Сокровенный человек (апрель 2007)

"Хорошо писателям - сидят и пишут, сидят и пишут… Когда я гляжу на бесконечные ряды книг в магазинах, мне иногда кажется, что наши писатели вообще ничего больше не делают, не едят, не пьют, не занимаются любовью, только пишут и пишут. Круглосуточно. Гонят вал, дают стране текст. Может, писателем заделаться?… Увы и ах… Оказалось, что писатель - это прежде всего крепкая задница, железная сила воли и умение концентрироваться. А ты, Андрюха, терпеть не можешь сосредотачиваться на одной проблеме. Тебе надо, чтобы сегодня одно, завтра другое, послезавтра третье, иначе скучно… Ты молод, здоров, полон сил, в любую секунду можешь освободиться ото всех обязательств - лишь слово нужно сказать, короткое слово "прощай". И целый мир вокруг". Читайте фантастику, о гоголевско-лесковская мадемуазель.

Я далек от призыва посылать начинающих авторов в творческие командировки на заводы и стройки по семидесятнической традиции; тем более что авторы у нас плодятся как дрозофилы, а заводов и строек все меньше и меньше. Но и пребывать внутри собственного мозга уважающий себя писатель не вправе. Он постепенно выест свой мозг изнутри, выглянет на свет божий - глядь, а всю глазницу, как кромку воды в Бухте Радости, обсели заплывшие жирком крепкозадые Стремухины, год напролет с зубовным цокотом пожирающие сочащийся соком и кровью шашлык.

В Москве и Петербурге проходят закрытые показы фильма «Груз 200»

Алексей Балабанов снял одиннадцать картин и приступил к двенадцатой - пора, вероятно, озаботиться поиском некоей художественной доминанты его мира. Большинство российских кинокритиков обрадовались его последней работе - "Грузу 200", и это в какой-то степени объяснимо: люди так же изголодались по мрачной правде, как и в середине восьмидесятых. Тогда, на фоне позднее-советского гламура (хотя слова такого еще не было), чернуха тоже воспринималась на ура. В случае Балабанова, однако, я поостерегся бы отождествлять мрачность и правду: Балабанов принадлежит к немногочисленным, но неизменно мощным художникам, которых волнует не художественная достоверность, а собственный внутренний ад. С ним он и пытается справиться, используя в качестве предлога то проблемы русского национального самосознания (оба "Брата"), то мотивы русского модерна ("Про уродов и людей", "Трофим"), то классику абсурда ("Счастливые дни" по Беккету и "Замок" по Кафке).

Таким художником, кстати, был и Пазолини - не называть же "Сало, или 120 дней Содома" антифашистской картиной. Там, впрочем, случай более откровенный - автор явно удовлетворяет собственные страсти, далеко не эстетического свойства, используя антифашистский пафос в качестве прикрытия, этически довольно сомнительного. Можно сколько угодно философствовать о том, что Пазолини в своей драме анализирует природу насилия, - но, как заметил Толстой по поводу купринской "Ямы", "сколько бы он ни возмущался, видно, что описывая - он наслаждается, и от человека со вкусом скрыть это нельзя". Балабанов, конечно, не наслаждается - если в "Сало" полно красиво снятого насилия, то у Балабанова оно почти всегда омерзительно, грубо, отталкивающе. В "Жмурках" есть чуть не пятиминутный эпизод с извлечением пули - эпизод подозрительно серьезный, выламывающийся даже из стилистики черной комедии: Алексей Панин предлагал режиссеру изобразить все требуемое страдание лицом, но тот настоял на долгой, натуралистической, кровавой сцене. Балабанов - подобно, скажем, Ханеке в "Забавных играх" - испытывает зрителя на выносливость и попутно делает соучастником зла, потому что всю жизнь, кажется, ищет ответ на единственный вопрос: где предел насилия и где та сила, которая его остановит? Есть ли на свете что- нибудь, способное выдержать столкновение с абсолютным злом и противостоять ему? Пока Балабанов ничего такого не обнаружил и не выдумал. В общем, ему не позавидуешь. Только в "Грузе 200" забрезжила как будто надежда.

Драматургически вся эта история очень уж слаба и запутанна - но в шедевре (пусть довольно неровном - ровных шедевров не бывает) минусы обращаются в плюсы. Так даже таинственнее. Мы ничего толком не знаем о персонаже Алексея Серебрякова, который живет под Питером с подругой Антониной и прислуживающим ему вьетнамцем по кличке Сунька. Знаем только, что герой отсидел, что признался в убийстве, дабы не оговорили невиновного, и много думает о механизмах совести, которая кажется ему приметой бытия Божия. Но вот какие отношения связывают этого мечтателя, желающего построить между Ленинградом и Ленинском Город Солнца, и маньяка, блистательно и страшно сыгранного Алексеем Полуяном, - мы понятия не имеем, и Балабанов нам тут не помощник. Мы узнаем только, что мечтатель что-то должен менту, какие-то у них были свои тайные договоренности и давние дела, - и поэтому герой Серебрякова берет на себя убийство, хотя совершил его маньяк. При этом бывший зэк, много размышляющий о совести, не может не знать, что ему светит вышка (что и происходит - причем показан и сам расстрел во всей его чудовищной будничности; не очень понимаю, зачем в картине эта сцена, - то ли Балабанову просто нравятся такие эпизоды, то ли он намекает, что убивают на свете сплошь и рядом, а потому его маньяк не такое уж исключение). Но вот герой берет на себя убийство - что больше похоже на самоубийство, - и его сожительница Антонина, тоже чрезвычайно загадочная, осуществляет акт возмездия. Антонина и есть самое интересное в фильме - поскольку Балабанов любит по-настоящему всего двух героев. Маньяка - как абсолютное воплощение зла. И Антонину - как воплощение хмурого, немногословного, неприветливого добра.

Ее сыграла Наталья Акимова (вы можете ее помнить по "Зеркалу для героя", периодически она мелькала в сериалах - в частности, в "Ментах"). Это очень сильная петербургская актриса, а в "Грузе" она творит чудеса - особенно заметные на фоне довольно слабой игры прочих полуэпизодических персонажей. Их очень мало, кстати. Балабанов издевательски называет "Груз" картиной о любовном треугольнике - сильно сказано, ежели учесть, что в качестве одной из вершин этого треугольника выступает труп, мертвый десантник, прилетевший из Афгана в цинковом гробу (здесь воспроизводится класический миф о мертвом женихе - у картины Балабанова вообще добротные мифологические корни). Есть еще пришитый к сценарию на живую нитку профессор из Ленинграда Артем, которого все случившееся так потрясло, что он отрекся от научного коммунизма и пожелал креститься. В финале есть хороший диалог: Артем приходит в храм и интересуется, где тут проводится обряд крещения. "Это не обряд, это таинство", - важно поправляет его старушка, продающая свечи. Таким образом Балабанов заодно снимает любые вопросы насчет того, как его профессор пришел к вере: таинство, и нечего туда лезть. Согласимся. Однако нельзя не заметить, что и эволюция профессора, и мотивы действий прочих героев (зачастую совершенно необязательных, как профессорский брат) для нас темны и непринципиальны. А вот с Антониной все понятно - воплощает справедливость. Справедливость не бывает особо привлекательной, и Акимова играет свою героиню честно, жестко, без тени слащавости. Но вся надежда - только на нее, потому что остальные бессильны. Пожалуй, именно на таких, как Антонина, и держится балабановский мир: прочие либо маньяки, либо алкоголики, либо сволочи.

Я не склонен думать, что Алексей Балабанов действительно умеет любоваться только насилием, чувствует себя в своей тарелке, только работая в эстетике безобразного. Это было бы слишком просто. Один отличный кинокритик так и сказал после просмотра: удивительно, мол, как человек с настолько помраченным сознанием способен оставаться профессионалом столь высокого класса. В том-то и дело: я не думаю, что балабановское сознание помрачено. Оно, мне кажется, вполне адекватно воспринимает мир - просто интересует его в этом мире по-настоящему только то, что Даниил Хармс назвал "чистотой порядка". Это можно назвать беспримесностью, последовательностью, цельностью - так или иначе Балабанова интересует только до конца выраженный, внятный тип. Это позиция абсолютно эстетская, но по-своему достойная уважения: согласимся ли мы, что Данила Богров однозначно прекрасен? Не думаю. Но есть ли у нас основания считать его цельным и законченным художественным типом, подсмотренным вдобавок в нашей с вами реальности? Несомненно. "Не знаю, герой ли это нашего времени, но это герой", - буркнул Балабанов в одном из телеинтервью, когда его спросили, равняться ли на "брата" или погодить. Та же цельность и последовательность, та же готовность идти до конца - во всех его героях, в том числе и в красавице из легкой комедии "Мне не больно", и в отважной якутке из "Реки", и в обитателях "Замка". Так вот, маньяк и Антонина - именно абсолютно цельные, идеально законченные персонажи, и судьба их сводит не просто так: они полярны и потому обязаны взаимно уничтожиться.