Журнал Русская жизнь - Интеллигенция (февраль 2008)

Неинтеллигент тоже, конечно, нередко оказывается в щекотливой и дискомфортной ситуации адюльтера или двоеженства, но он не переживает ее так драматично, и у него, неинтеллигента, есть более доступный алгоритм выхода из нее: он не испытывает потребности быть хорошим для всех, которая гложет интеллигента изнутри, заставляя постоянно врать. Очень жизненный пример, в котором уже скоро как тридцать лет узнает себя каждый второй отечественный интеллигент - Бузыкин из фильма «Осенний марафон». Его попытка проявить цельность и перестать курсировать между женой и любовницей терпит неизбежный крах ввиду крайней положительности и совестливости героя, не умеющего сказать «нет» никому. Вся драматургическая конструкция тут строится на тонком внутреннем устройстве героя, и если бы на его месте оказался более толстокожий человек, фильма бы просто не было.

Для литературы и искусства неуклюжие интеллигентские любовные эксцессы и недоразумения - бесценный психологический материал, но именно поэтому особо полагаться на интеллигенцию как на совесть нации и опору общественной морали опасно. Совесть-то интеллигента постоянно гложет - это его нормальное состояние - но не потому, что он знает, что такое хорошо, а что такое плохо, что можно, а что нельзя, а как раз наоборот: нравственные устои интеллигента подточены, изъедены все той же рефлексией, которая плещется внутри него, как серная кислота. Думается, если провести в России референдум о том, а не стоит ли узаконить многоженство, то «за» проголосуют преимущественно интеллигенты, а не «простой народ», который понятия о добре и зле, пусть и не соблюдая их, принял на веру и выучил наизусть. У интеллигенции этих понятий вообще нет, для нее все относительно, амбивалентно, нормы устанавливаются людьми, а не спускаются свыше, и людьми же могут быть по договоренности пересмотрены.

Не все заходят так далеко, как гениально устроившийся академик Ландау, которому жена разрешала водить девиц домой, сама в это время терзаясь муками ревности в соседней комнате и утешаясь заверениями мужа, что она все равно лучше всех, и любит он только ее одну. Это - экстремальная семейная жизнь великого человека, которая вызывает у обывателя шок и вряд ли может быть предложена в качестве примера для всеобщего подражания. Но собираться в постели меньше трех в некоторых интеллигентных домах давно считается дурным тоном. Все тот же Николай Гаврилович, типичный образец интеллигента со всем его подавленным, но неугасимым сладострастием, в романе «Что делать?» (который хорошо бы переименовать в «Что же делать-то, а?», чтобы передать хроническую растерянность интеллигента в личной жизни и неспособность разобраться со своими бабами) ничуть не пропагандирует целомудрие и супружескую верность, а наоборот, без всякого смущения мечтательно изображает идиллический menage a ` trois как самую естественную и прогрессивную форму брака.

Тройственный союз - вообще излюбленная форма интеллигентского сожительства: это «нормальные отношения для духовных людей», как говорила еще в одном культовом фильме, «Покровских воротах», жена патентованного интеллигента Льва Евгеньевича Хоботова, подселившая в их семью слесаря со штихелями и припечатавшая мужа за скрытую порочность: «Ты не способен любить, как все тайные эротоманы». А уж большего эротомана, чем интеллигент, еще поискать. Стриптизер с восемью классами образования знает, что один половой член у него в трусах, а максимум еще несколько в трусах его коллег. Интеллигента же не проведешь, его эротическая картина мира куда богаче и увлекательней: в ней повсюду присутствуют зашифрованные под безобидные предметы фаллосы, надо только уметь их разглядеть. Под чутким руководством доктора Фрейда, который нутром чуял фаллические и вагинальные символы, изготовившиеся слиться в коитус за каждым углом, наши интеллигенты выделили и из своей среды верных последователей фрейдизма, продолживших фаллоискательство в различных сферах. Например, удивительный литературоведческий труд «Русский Эрос» Георгия Гачева доходчиво объясняет, почему большинство героев русской литературы могут считаться ходячими фаллическими символами - тут и гоголевский нос, и пушкинский дядька Черномор, не говоря уже об Онегине.

Можно только строить догадки, какова корреляция между столь виртуозной изощренностью теоретического сексуального мышления, щедро умножающего фаллосы без насущной необходимости, и практическим мастерством обращения с единственным половым органом, имеющимся у автора. Хорошо, если это побочный выплеск избыточного, гипертрофированного либидо культуролога, но похоже, чаще это все та же старая добрая фрейдовская сублимация. Творческому интеллигенту вообще важнее не его партнерша, а вызванное ею чувство, как материал, из которого можно сделать стихи и прозу, картины и скульптуры, перформансы и инсталляции. Даже если это не чувство, а чисто сексуальное влечение, то и его можно пустить в ход, изготовив из него психофизиологический очерк, философское эссе, да хоть колонку в глянцевый журнал о том, как надежней скрыть от жены существование любовницы, и наоборот. Собственно половой акт для настоящего интеллигента не так интересен, как penetration в мозг, без которого сексуальный контакт нельзя считать состоявшимся, даже если это снятая на час проститутка. К падшим женщинам интеллигент относится с нежностью, особенно если они не очень дороги и не слишком шикарны. Брезгливость по отношению к проституткам свойственна скорее буржуазии и пролетариату, а интеллигент помнит еще из школьного курса литературы, что торгуют собой самые душевные женщины, и к тому же для него поход в публичный дом или стриптиз с консумацией - своеобразное «хождение в народ» и богатый источник знаний о жизни за пределами его книжных представлений. Интеллигент с неподдельным любопытством и сочувствием выслушивает рассказы сексуальных гастарбайтерш об оставшейся на родине семье. Когда он расплачивается, ему, наверное, приятно думать о простых людях из украинской глубинки, которым он оказал посильную материальную поддержку.

Не стоит, однако, преуменьшать сексуальность интеллигента и преувеличивать его целомудрие, обманываясь его сдержанными манерами, тихим голосом и богатым словарным запасом. Бывает, интеллигента тянет к самому грязному разврату куда больше, чем человека «простого» - в спальне, а еще лучше в гостиничном номере или на сиденье автомобиля, укрывшись от посторонних взоров, интеллигент сполна отыгрывается за необходимость на людях соответствовать своему статусу человека с богатым внутренним миром, живущего духовными интересами. Порой вполне приличный мужчина, сняв очки и шляпу, может приятно удивить сексуальной раскованностью и изощренностью, поскольку внутренних запретов и непреодолимых предрассудков у интеллигента немного и границы дозволенного весьма эластичны. Главное - преодолеть последствия неправильного воспитания, которые могут сказываться на любовной жизни интеллигента всю жизнь. Дворовые дети, узнающие о размножении в подворотне, быстрее проходят подростковую стадию отношения к сексу, как к чему-то неприличному и похабному, а интеллигентный мальчик тормозится в развитии родителями, из лучших побуждений старающимися оттянуть наступление половой зрелости и отвлечь ребенка музыкальными школами и спортивными секциями, а потом поступлением в институт и аспирантуру. В отличие от пэтэушников, приобретающих первый сексуальный опыт лет в 14, а после армии возвращающихся уже с богатым теоретическим багажом, полученным от старших товарищей, стеснительные очкарики из интеллигентных семей, случается, хранят невинность до 25-ти, потому что им просто некогда. Зато, наконец вырвавшись из-под родительской опеки, пускаются наверстывать упущенное так торопливо и судорожно, что в погоне за недостающим количеством долго не понимают, что в сексе бывает еще и качество. И если им никто не объяснит, могут так никогда и не понять. Парадокс в том, что взрослый, сформировавшийся, дипломированный интеллигент учиться уже не очень любит, а на женщину, которая попробует его учить, может и вовсе обидеться за посягательство на один из его главных комплексов - глубоко затаенную уверенность, что о чем о чем, а о сексе-то, о котором он столько перечитал и передумал, он знает все.

Интеллигент как потребитель

Однажды Умберто Эко принимал участие в важном парижском конгрессе, посвященном роли интеллигенции в кризисных условиях современного общества. Конгресс проходил под патронажем Франсуа Миттерана. Умберто Эко вышел к трибуне. «Интеллигенция не должна справляться с кризисами, интеллигенция должна устраивать кризисы», - сказал он и спустился обратно в зал. Заявление, прямо скажем, не для русских ушей. Скорее и вправду для французских: во Франции кризисы и катаклизмы не столь цикличны и не столь беспросветно бесполезны, как в России: революции сделали Францию родиной современной представительной демократии, а в России эта самая представительная демократия едва не привела к очередной революции. Русская интеллигенция, хваставшая в позднесоветские годы тем, что слово «интеллигент» в зарубежных словарях аттестуется как понятие исконно русское, полагала себя единственной силой, способной спасти страну от кризисов, от потрясений, от бессмысленного и беспощадного бунта. Но Умберто Эко - большой ученый. Падение советской власти, воспринятое советской интеллигенцией как мощный положительный фактор, народом понималось как кризис, вызванный заговором очкариков. Старые песни о главном зазвучали уже тогда, в начале 90-х, первые же отличия рынка от халявы жестоко разочаровали и ожесточили народонаселение.