Владимир Щербаков - Клуб любителей фантастики, 1976–1977

Вилюс посмотрел на исчерна-бурую воду и подумал, что война кончилась уже очень давно. В сущности, вряд ли найдешь на земле место, где не гремело оружие. И может быть, эти вездесущие крупицы железа — просто изъеденные ржавчиной лезвия мечей, наконечники стрел и осколки ракетных снарядов. Если начать вспоминать, придется вспомнить очень о многом, а все было так давно, что скоро нигде на нашей земле не останется невзорвавшихся гранат — их уничтожит время…

— В кино войну показывают, — сказал солдат.

— Смотреть страшно, — добавил Вилюс.

Звезды мерцали тускло, по-осеннему. За кругом, очерченным пламенем костра, застыла, напрягшись, темнота, лишь кое-где испещренная неподвижными огоньками — отраженными небесными светилами.

— Мне пора, — сказал солдат и посмотрел вверх, на звезды. — Пора.

— Переночевали бы с нами, — предложил Вилюс. — Места хватит, спальный мешок найдется. Куда вы теперь пойдете, тьма кромешная, чего доброго, в трясину угодите.

— Надо. — Солдат встал. — Служба, опаздывать не положено.

Солдат шагнул в темноту. Черный силуэт растворился в тумане. Мелькнул еще раз, закрывая отражение звезд в воде, и исчез. Вроде и не было человека.

— Я тут не заблужусь.

Эти слова прозвучали отчетливо, будто сказанные рядом, и люди на островке вздрогнули.

Мужчинам не спалось. Легли они вместе со всеми, проворочались с боку на бок битых полчаса, но сон не брал. Сейчас они сидели на валежнике у погасшего костра. Пойдут покурить — так сказали женам.

Вилюс дымил уже не первой сигаретой, все оборачиваясь к палатке, темнеющей в густом тумане. Изредка находило непреодолимое желание взглянуть на сынишку, он вставал и, подкравшись к палатке, прислушивался. Внутри было тихо. Сынишка спокойно сопел, наверное, так и не поняв, что ему грозило час назад.

— Противная работа у этого солдата, — сказал Вилюс. — Даже разу ошибиться нельзя.

— Как вовремя он подоспел… — наверно, в десятый раз повторил Ричардас.

— Вовремя…

Туман сгущался, плавающие ввоз-духе капельки увлажняли одежду, но мужчины не чувствовали ни сырости, ни холода. А за Неманом глухо грохотали взрывы, по небу блуждали лучи прожекторов — неяркие, размытые, как светлые полосы, прочерченные на плохой бумаге, Грозно рокотали тяжелые самолеты. Видно, там проходили маневры, и тысячи человек — солдаты, офицеры, генералы — не спали этой ночью.

— Даже ночью человеку выспаться не дают!.. — буркнул Вилюс.

— Бывает, эти занятия нужны и в мирное время… А тебя, видно, мало старшина гонял.

— Я санитаром был, — огрызнулся Вилюс.

Ричардас промолчал.

— Лучше вообще не было бы армий! — снова сказал Вилюс.

— Может, и не будет когда-нибудь. Забудут люди про войну. Станут…

— Журналистами!.. — торопливо вставил Вилюс, обрадовавшись случаю сменить разговор. И почему он сам не бросился тогда к сынишке?..

Вдали все грохотали взрывы, а ночные птицы на болоте молчали.

— Это уж кто кем захочет… — протянул Ричардас.

В стороне моста внезапно взметнулся слепящий столб пламени. Белый неестественный свет озарил болото, и мужчинам показалось, что остов моста ожил, взметнулся в воздух и застыл в одно мгновение.

Долетела запоздалая взрывная волна.

— Неужели… ошибся? — прошептал Вилюс.

— Наверно, учебная грохнула. Или зверь какой на мину напоролся, — спокойно возразил Ричардас.

— Завтра с самого утра уходим отсюда.

— Да уж, после этого клюкву собирать не станешь… Такое впечатление, будто на фронт угодили.

— Какое счастье, что можно идти спать и завтра мирно проснуться, — улыбнулся Вилюс.

Этот взрыв был последним. Стало совсем тихо. Погасли лучи прожекторов — одновременно, вместе с эхом взрыва.

Еще тоненьким голоском пискнула иволга и тут же замолкла — видно, решила, что не годится ей, дневной птице, голосить посреди ночи.

До шоссе было далеко. Гуськом шли они узкой тропой, протоптанной через поле, и Вилюс шагал последним. Дети скоро угомонились и стали ныть, но матери молча тащили их за ручонки, будто боясь опоздать. А спешить было некуда.

Наконец-то показалось шоссе. Издали светилась автобусная остановка, отмеченная желтым диском.

Доска с расписанием облупилась, но Ричардасу удалось кое-как разобрать что автобус на Вильнюс придет через час. Он огляделся.

Вилюс стоял в стороне и глядел куда-то вдаль.

— Послушай… — сказал, подойдя к нему, Ричардас. — Нет, пожалуй, не стоит…

— Да говори.

— Ерунда, — махнул рукой Ричардас. — Правда, иногда всякая чепуха в голову лезет. Даже странно… Давай погуляем, чего тут торчать…

Вилюс послушно последовал за Ричардасом.

Шагали они по обочине шоссе. Прошли довольно далеко, но Вилюс ни о чем не спрашивал — куда они идут, что хотел сказать Ричардас. Пожалуй, Вилюс даже не заметил, как далеко они ушли от остановки.

— Мне все время кажется, что я уже видел этого солдата, — наконец заговорил Ричардас. — Действительно странно.

— Надо было спросить.

— Я только сегодня вспомнил.

— Много ездишь. Встречаешься с людьми.

— Вот именно, встречаюсь…

Чуть поодаль от шоссе стояло длинное кирпичное здание, обнесенное живой изгородью из боярышника. Во двор вела посыпанная щебнем дорожка.

— Школа, — пояснил Ричардас. — Зайдем?

Вилюс только пожал плечами. Времени еще было много, и ему все равно, куда идти. Не хотелось возвращаться на остановку, ему не о чем было говорить с женой.

Коридор с белыми стенами, на которых висели плакаты, диаграммы и стенгазеты, пустовал. Только в классах, за дверьми, на которых чернели таблички со светлыми римскими цифрами, приглушенно звучали голоса учителей.

— Все на уроках, — сказал Вилюс и почему-то грубо добавил: — А ты, конечно, вздумал корреспонденцию накатать? На автобус не успеем.

— Надеюсь, дверь не заперта…

Вилюс не понял.

Ричардас толкнул одну из дверей, и она приоткрылась.

На полках были разложены искореженные шлемы, ржавое дуло пулемета, осколки снарядов, пожелтевшая тетрадка. Напротив, на стене, висел большой портрет солдата, видно, переснятый со старой фотографии.

— Я знал, что это он, — негромко сказал Ричардас. — Не ошибся…

Под портретом чернела надпись: «Погиб 22 июня 1941 года, взрывая мост с фашистскими танками».

— Нет! — закричал Вилюс. — Нет!..

Возле Ч-сского звездного скопления на небосводе чернеет круглое черное пятно. Астрономы именуют его по-разному, преимущественно с помощью совершенно неудобопроизносимых буквенно-числовых комбинаций.

Но иногда они не отвергают и его древнего имени «Щит Аластора», которым, впрочем, пользуются редко. Щит Аластора представляет собою гигантскую, более десятка световых лет в поперечнике, тучу черной пыли. Химический состав ее еще недавно не был никому известен, ибо спектральный анализ не властен над объектами, не испускающими и не отражающими света. А именно таковым был до недавнего времени Щит Аластора. И от этого он виделся в телескопы абсолютно черным, как смоль.

Надо сказать, что Щит Аластора отнюдь не является единственным черным пятном на небосводе. Точно таких же пятен имеется довольно много. Все они черны, как ночь, и это их свойство запечатлено в старом-престаром анекдоте про одну экзальтированную даму. Наглядевшись в телескоп на звезды, она не удовольствовалась, однако, испытанным впечатлением, но стала требовать от астронома, чтобы он показал ей «бездонную глубь мирового пространства» Куда бы ни поворачивал бедный астроном свой телескоп, дама выражала возрастающую досаду, ибо всюду светилось множество звезд. Наконец астроном нашелся. Он направил телескоп на одно из таких черных пятен, и дама пришла в восторг. «О, теперь я вижу подлинно бездонную глубь мирового пространства!» — воскликнула она и осталась премного довольна.

Мы не знаем, было ли увиденное этой дамой черное пятно Щитом Аластора или нет. Однако если бы именно на него направил свою трубу находчивый астроном и если случай этот происходил не много столетий назад, а 16 апреля ***-го года, то дама, жаждущая узреть самую глубь мирового пространства, увидела бы нечто, быть может, менее величественное, но не менее поражающее воображение.

В беспредельной небесной пучине она увидела бы невообразимо огромное изображение пожилой четы, сияющей торжественной радостью. Должно быть, это муж и жена. Он, с взъерошенными волосами, в черной коротайке, с огромным букетом стоит, опершись на плечо жены. Она сидит. Ее круглое лицо сияет. В волосах цветы. На ней широкое шелковое платье. Лица супругов озарены светом, лучи которого, падающие сверху, намечены ровными черточками, и над ними светятся обозначения в двоичной системе каких-то чисел.