Журнал Современник - Журнал Наш Современник 2007 #6

Уже неделю спустя, по возвращении в Курск, я при случае поинтересовался у Е. Носова, что же всё-таки будет с той астафьевской повестью.

- Трудный случай, - сказал Евгений Иванович. - Повесть-то превосходная в самом деле, я знаком с рукописью. Но могут не пропустить, придраться. И дело тут не в Викулове, зря Витя на него так буром… Викулов-то, знаю, и сам «за», но… Цензура может зарубить, вот что скверно. Всё же, думаю, как-нибудь это уладится…

К счастью, и правда, уладилось… Когда на страницах «Нашего современника» появилась замечательная «пасторальная» повесть В. Астафьева «Пастух и пастушка», я сразу понял, что на той памятной встрече в редакции журнала писатель говорил именно о ней. Сейчас даже трудно представить, что в современной русской литературе не было бы этого пронзительного астафьевского произведения. А ведь могло и не быть.

К слову о самоцензуре. Показательна в этом отношении история создания носовского рассказа «Два сольди». Рассказа острого, проникнутого горечью и глубоким состраданием к тяжкой судьбе деревенской женщины, оставшейся после войны без мужа и вынужденной ради того, чтобы прокормить и поднять на ноги подрастающую детвору, заняться небезопасным по тем временам промыслом - самогоноварением. Вот такая история крестьянки, вечной труженицы, которая в чём-то сродни героине солженицынского рассказа «Матрёнин двор». Примечателен рассказ ещё тем, что написан он на основе действительных, а не вымышленных событий, и происходят они в курской деревне Толмачёво, на родине писателя, а действующие лица произведения, в числе которых и сам автор, - реальные люди, связанные с рассказчиком узами деревенского родства и землячества.

И вот какова примечательная история создания этого рассказа. Замысел его возник у Е. Носова очень давно, ещё где-то в середине шестидесятых, тогда и была начата работа над произведением. В печати же рассказ «Два сольди» появился только спустя почти четыре десятилетия, в 2002-м году.

По свидетельству самого писателя, первоначальным толчком к замыслу рассказа послужило его пребывание на родине, в деревне Толмачёво. Посещение родных мест, встречи с земляками, которые и через два десятилетия после войны по-прежнему влачили жалкое существование, приходящая в упадок деревня наводили на грустные размышления. В письме

В. Астафьеву, написанному в ту пору, Евгений Иванович так рассказывал о своих тягостных впечатлениях от поездки на родину: «Побывал и расстроился… Увидел свою родную хату, забитые ржавым железом окна и надпись мелом на железе: «В этом доме никто не живёт». Года три назад там ещё обитала моя бабушка. А сейчас она переселилась под одичавшую сирень на кладбище… Никакой там деревни теперь не осталось, куча домов, населённых шустрой жуликоватой публикой, поголовно работающей не на земле, а кто на железной дороге, кто на стройке, кто на базах, кто шофёрами. Какой-то люмпен… Словом - поедешь, и одно расстройство… Много я увидел и услышал такого, что скулы ломит…».

Писатель тогда очень загорелся возникшим у него замыслом рассказа «Два сольди» и вскоре принялся за работу, которую сам особо выделял

в ряду других своих сочинений - так взволновало его задуманное новое произведение, таким значимым представлялось оно ему. Об этом же свидетельствуют и строки из носовского письма писателю В. Белову: «А вот сейчас, кажется, зачесались руки - напишу наконец «Два сольди», от которого у самого мурашки по спине…».

И вдруг узнаём, что работа над рассказом, так увлекшим Е. Носова, неожиданно остановлена, причём не просто остановлена на какое-то время, как это нередко бывает у пишущих, а заброшена вовсе…

Что же случилось? Тогда, помнится, прошёл слух, что, мол, просто не заладилась у писателя работа над этой вещью. И всё-таки трудно было поверить, что у такого мастера, как Носов, просто вот так, беспричинно, прервано писание рассказа, столь глубоко им продуманного, эмоционально прочувствованного, от которого у него, по собственному же признанию, «мурашки по спине»…

Позволю высказать на этот счёт своё предположение, возможно, небесспорное, но основанное, на мой взгляд, на веских аргументах.

Вернёмся к уже упоминавшемуся носовскому письму В. Астафьеву, где Евгений Иванович рассказывает об учинённой ему на областном писательском собрании «головомойке» за опубликованные в «Новом мире» рассказы. Вчитаемся ещё раз в его «резюме» после той «разборки»: «Так что и не знаю, о чём теперь писать: о чём ни подумаю, всё, кажется, н е п о й -д ё т» (разрядка моя. - Л. К.).

Понятно, что «не пойдёт» потому, что написанное может оказаться очень резким, остро-злободневным и, как выражались тогда, «не в духе времени»… А ведь тот задуманный писателем рассказ, судя по всему, обещал быть именно таким - острым, колючим… На это указывает и признание самого Е. Носова в другом его письме В. Астафьеву: «Есть тройка хороших тем - давно я на них облизываюсь. Одна - тяжёлая, трудная - «Два сольди» (про самогонщицу, ты знаешь)». И тут же - о трудностях с публикацией уже написанных произведений: «Дело это такое. Ц е н з у р а с е к а н ё т (разрядка моя. - Л. К.), обстоятельства могут быть не те, не попадёшь в жилу…».

Так не потому ли Е. Носов и прервал в самом начале работу над тем «тяжёлым, трудным» рассказом и прибегнул к самоцензуре, что со всей очевидностью осознал: задуманное произведение, каким оно ему виделось, явно будет не «в жилу» и, следовательно, заранее обречено, а писать в ящик стола, надо полагать, не хотелось…

Повторюсь: это всего лишь предположение, вовсе не претендующее на безоговорочность. Однако и приведённые здесь аргументы, думаю, совсем не беспочвенны. Во всяком случае они, как мне представляется, ближе к истине, нежели простое объяснение неожиданно прерванного творческого процесса только лишь «незаладившейся» у писателя работой над новым произведением. Причина, думается, гораздо серьёзнее и глубже…

Тем не менее рассказ «Два сольди» всё же был, как мы знаем, написан. Написан и опубликован спустя несколько десятилетий после возникшего замысла и первоначально начатой работы.

Блестяще написанный рассказ производит неизгладимое впечатление неординарностью и остротой поднятой темы, глубиной показа подлинно народной крестьянской жизни, недюжинным самобытным характером главной героини, которую впору поставить в один ряд с некрасовскими женщинами… Можно только представить, как оглушительно громко прозвучало бы это носовское произведение, появись оно тогда, в середине шестидесятых.

И всё-таки, вопреки всем препонам, Е. Носову, как и его близким по духу литературным собратьям, удавалось сказать своё сокровенное слово. Это слово высокой художественной пробы не тускнеет от времени, потому что оно полновесно, многозвучно, живописно и мастерски отточено. Недаром В. Астафьев, сам мастер высочайшего уровня, назвал Е. Носова «лучшим стилистом в современной русской литературе». Блестящую оценку писательского дарования своего друга он высказывал и в письмах самому Евгению Ивановичу. «Сейчас я прочёл «Тёмную воду» и могу только повторить то, что писал летом, - сообщал В. Астафьев в ноябре 1993 года. - Болезнь тяжёлая твоя, вопреки моим тайным ожиданиям, нисколько не отразилась на твоём, пышно говоря, «пере», всё так же оно точно, красочно, певуче и проникновенно, всё так же ты лучший стилист в современной литературе, и дай тебе бог здоровья и мужества».

В наши дни книги Евгения Ивановича Носова, как и других больших русских писателей, к сожалению, выходят не часто и мизерными тиражами - таково «веяние» рыночной стихии. Но всё же время от времени что-то издаётся из творческого наследия мастеров отечественной словесности. Два года назад стараниями курян в московском издательстве «Русский путь» вышло прекрасно оформленное 5-томное собрание сочинений Е. И. Носова, приуроченное к 80-летию писателя. Однотомники избранных носовских произведений изданы также в Белгороде и Иркутске.

Книги Евгения Носова не подвластны забвению. Эту мысль не раз подчёркивали многие критики и литературоведы, писавшие о повестях и рассказах писателя-курянина. Пожалуй, наиболее весомо и прозорливо высказался о творчестве Е. Носова литературный критик А. Кондратович,

заметивший, что время всё рассудит по справедливости, и подлинно художественные произведения прочно утвердятся «на своём законном месте», потому что стоят они «на прочных, не подвластных годам устоях правды и мастерства». «Но и не одно время - судия, - добавляет критик. - И нам, современникам нынешней литературы, дано некоторое понимание. И, думается, в оценке прозы Евгения Носова мы и само время не просчитаемся: из наивысшей литературы он не выпадет. Нет».

Сам Евгений Носов безгранично верил в силу художественного слова и утверждал это как незыблемый постулат: «Всё пройдёт, а книга останется…». Истинно так!