Вождь нации. Сотворение кумира - Альбер Камю

чему стремится вся фашистская пропаганда, — т. е. превратить сознание в не что иное, как идеологию, придающую привлекательность поступкам ради собственного интереса в чистом виде, которые совершает организация. Когда идеал дискредитируется, когда его превращают в понятие повседневной практической жизни, последователям втолковывают, что важна не идея, даже не намеренно расплывчато представленное дело, за которое она выступает, а в принципе только сама организация, т. е. аппарат власти и тот авторитет, который в конце концов решает, какие меры целесообразны.

Одно из важнейших средств фашистского оратора — религия. Она придает ему колорит, типичный для его речей. Она — торговый знак, который отличает его от конкурентов. В качестве проповедника он может выступать как консультант, который хлопочет о специфических интересах определенной группы. Его система, сконструированная для сторонников ортодоксального, ханжеского, крайне религиозного мышления, имеет целью в принципе преобразовать благочестивое стремление в политическую приверженность партии и политическую подчиненность.

Религиозный антилиберализм служит прикрытием политическому антилиберализму, за который вождь не осмеливается выступать открыто, в то время как религиозный авторитет психологически выполняет функцию эрзаца авторитарной системы.

Идею «веры наших отцов» можно назвать в основном антихристианской, так как христианство претендует на истину, и не на принятие ее через традиции: кто верит только потому, что это делали его предки, тот ни в коем случае не является верующим.

Патерналистский авторитет выполняет всегда свою функцию — не давать уклониться тем, вера которых в истину самой христианской догмы поколеблена. В конце концов, христианская вера насильно достигается светскими внешними средствами, контролем патриархальной семьи и в то же время воспринимается весьма респектабельно, смиренно и благочестиво.

Как уже говорилось, конкретное содержание речей вождя играет только побочную роль. Психологическое «размягчение» слушателей не дает ни единой политической программы, ни единой критики существующего общественно-политического порядка.

То, что выступление оратора насквозь лишено настоящих теоретических положений, объясняется, во-первых, намерением быть «практичным», и, во-вторых, вероятнее всего, фактом, что у него нет никакой точной программы. Как большинство фашистских агитаторов, он, разумеется, руководствуется в меньшей степени политическими и социологическими рефлексиями, чем свойственным ему ярко выраженным чувством подражания пресловутым имеющим успех образцам авторитарных систем.

Такой псевдотеоретичный подход наблюдается со времен начала режима Муссолини; он, по-видимому, имеет прочное основание в структуре самих авторитарных систем и может объясняться не просто циничным релятивистским презрением стоящего у власти разнузданного политика к истине и ее манифестации в теории. Скорее, это можно приписать теории самой по себе, независимо от ее содержания.

Даже если она исходит из произвольных домыслов, сам факт последовательного когерентного и консистентного мышления получает определенную собственную значимость, определенную «объективность». Она делает в глазах фашиста из теории проблематичное оружие, так как мышление само по себе отказывается быть только инструментом. Теория как таковая, рассмотрение автономных логических процессов, дает тем, на которых хочет оказать влияние фашист, некое чувство безопасности, разрешает им, так сказать, быть услышанными. Поэтому она, в основном для фашистов, является «табу». Его царство — это область бессвязных, неясных изолированных фактов, или, более того, форма их проявления. Чем изолированнее они приводятся, чем больше выбранные излюбленные темы привлекают внимание обоих — агитатора и слушателя, тем лучше для фашиста. Этим, по-видимому, объясняется малая сменяемость мотивов.

Оратор преследует цель найти мотивы, от манипуляции которыми он надеется получить немедленное эмоциональное эхо. Свои политические темы он выбирает с точки зрения их психологической значимости.

Что касается травли политических противников, психологическая атака относится в большей степени к их мифическому образу, который представляет собой смесь из эмоциональных восприятий и проекций психологических инстинктов. Образцом для такой травли служат, например, отвратительные и малопонятные карикатуры на евреев, которые печатались в нацистском журнале «Штюрмер».

Особо следует сказать о технике оратора, когда он имеет дело с внешней политикой. Он обращается с нациями, как будто они индивиды, применяет непосредственно в отношении них моральные понятия и использует моральные дихотомии для разъяснения национальных политических вопросов.

Эта уловка, уступка способности его последователей думать в безличных терминах, имеет, несмотря на пророческое звучание, зловещий оттенок. Чем упорнее рассматриваются нации как индивиды вместо групп народов, тем основательнее превращаются люди в послушных членов своего государства, тем беспощаднее они перед лицом грозящей катастрофы, которую неустанно расписывает оратор, и тем легче их можно склонить к «интеграции». Персонификация нации является, таким образом, тоталитарной интеграцией.

Конечная цель пропаганды вождя — власть посредством жестокого, садистского подавления — является центром, объединяющим принципом, который определяет его теологию, политическую тактику, психологию и его моральные принципы.

Подсознательная мечта агитатора — ужасное и прекрасное опьянение уничтожением, которое выдается за спасение.

Серж Московичи (1925–2014) родился в Румынии в еврейской семье. Подвергаясь преследованиям за своё происхождение и взгляды, Серж Московичи покинул Румынию и перебрался во Францию, где окончил Парижский университет.

Московичи исследовал вопросы власти и людей, которые стоят во главе, а именно — вождей. Он считал, что главная причина их появления в том, что человек, будучи разумным существом, не всегда руководствуется своим интеллектом, а часто подпадает под воздействие окружающей среды, которая влияет на него и полностью поглощает. Всё это приводит к тому, что создается новый тип человека, а именно человек-массы, который становится всецело зависимым от других. Таким образом, подчинение становится нормой жизни.

Власть — вот действительный и неизбежный источник отношений между людьми. Мы видим ее повсюду: в школе и у домашнего очага, на рынке и в административных учреждениях и, само собой разумеется, в государстве и церкви. «Одни люди должны подчиняться каким-либо другим людям» — таков единственный категорический императив, общий для всех верований.

Принцип порядка реализует такое своеобразное орудие, каким является насилие. Хотя оно иногда преображается до неузнаваемости, мы не можем отринуть его, отсутствие насилия или освобождение от него совершенно исключено. «Любое государство основано на силе», — сказал однажды Лев Троцкий. Это всеобщая истина, и никто ее не опроверг.

Какой бы ни была власть, с которой люди имеют дело, возникает вопрос: «В каких условиях они подчиняются и почему? На какие внутренние оправдания и внешние средства опирается это господство?» Вебер в числе этих условий называет прежде всего военную силу,