МЕЧЕТЬ ВАСИЛИЯ БЛАЖЕННОГО - Чудинова Елена (2)

У нас же — полный простор для конспирологических гаданий. Помимо популярной версии о мести богачам (версии, которую не могут опровергнуть даже факты: среди сгоревших машин встречаются не новые и весьма смиренные образцы отечественного автомобилестроения), в народе ходит еще несколько. Подозреваются как страховые компании, так и сами владельцы страховок. Подозреваются хозяева платных стоянок и застройщики подземных гаражей: они, мол, хотят посеять панику среди автовладельцев. Подозреваются экстремалы-экологи, ненавидящие индивидуальный транспорт за загрязнение окружающей среды. Подозреваются пенсионеры, которым загромоздившие тротуар машины мешают отдыхать на лавочке у подъезда. И опять социальная версия, только повернутая противоположным концом: поджоги являются заговором богатых автомобилистов против автомобилистов бедных. Утомившись стоять в пробках среди железного плебса, «мерседесы» решили расчистить для себя шоссе и переулки. Наняли исполнителей и теперь ждут. (Долго же им придется ждать при таких-то темпах…)

В сухом остатке, если отбросить экзотические версии об обезумевших экологах, круг замыкается все же на противостоянии «богатые — бедные», причем с весьма убогим для европейского города XXI столетия критерием богатства. Сами поджоги еще не примета неблагополучия. Едва ли их устраивают новоявленные партизаны-робингуды. Вообще неважно, по большому счету, кто их устраивает, ибо несколько сгоревших машин — явно не самое страшное из всего, что произошло за неделю в мегаполисе. Важно, что людская молва выделила поджоги из общего криминального фона таким вот образом. И это уже примета.

Злорадное муссирование ура-поджигательских стихов в интернете не может не удивлять. Ну ведь не самые бедные люди — москвичи, развлекающиеся в блогах переливанием из пустого в порожнее. Откуда же столь обостренное «классовое» чувство? Неужто из сочувствия к нищей глубинке, той, до которой никакой Интернет еще не дотянулся? Не очень умно. Ведь эта самая глубинка не делит москвичей на бедных и богатых. Для глубинки вся Москва без изъятья — пирующий Вавилон, сгори она синим пламенем, никто не огорчится. Большое ей дело до того, что одни москвичи с жиру жгут автомобили других.

Итак, критерий благополучия скорее символичен. Но социальное напряжение вполне реально. Настоящее расслоение общества проходит через совершенно иные плоскости. Но их сложнее осмыслить, потому общество и хватается за символ-автомобиль.

Касательно же конкретных сгоревших машин, меня больше всего шокировала просьба столичного ГУВД к москвичам организовать ночные дозоры. Очень неадекватная размеру реальных бедствий просьба, но при том и чреватая самыми неприятными последствиями. Если невыспавшимся мужчинам вдруг попадется часу эдак в четвертом утра похожий на поджигателя подросток, неужто они вежливо отведут его для выяснения личности в отделение? При нашем-то отношении к автомобилю как к наиважнейшему имуществу? Притом, что большая часть стоящих во дворах шикарных иномарок на самом-то деле достались владельцам очень и очень тяжело? Ведь, не дай Бог, забьют до полусмерти или насмерть, как бивали в старину всей деревней конокрада.

Я схожу за водой, — произнесла я, не задумываясь. «За холодной ключевой», — прозвучало вдруг в голове. И в углу прихожей на мгновение примерещилось коромысло.

Какими странными бытовыми кругами мы ходим! Когда родители мои были в том возрасте, как я теперь, эта фраза прочно ассоциировалась с деревенским образом жизни. Куда москвичу ходить? Вода дома, в кранах. Для питья ее нужно только вскипятить и остудить в керамическом чайнике. (На дно его моя бабка, правда, бросала старинные серебряные монеты — чтоб было «поздоровее».) А некоторые так и прямо из-под крана рисковали пить, и ничего, оставались живы. Ну не продавали тогда питьевой воды в магазинах! Только какой-нибудь лечебно-столовый нарзан, что, за неимением лучшего, ставился на парадно накрытый стол. Но тогда так и говорилось: «Схожу за нарзаном».

А я хожу именно за водой, потому что марку выбираю на месте. От ведер на коромысле пятилитровая фляга «Шишкиного леса» или «Липецкого бювета» отличается только меньшим удобством. Людям побогаче доставляют на дом пятидесятилитровые емкости. Но и тут нет различия: платные водовозы были всегда. То, что мы пьем, в любом случае само в доме не появится.

Пару лет назад мне попала в руки старая воспитательно-познавательная книга для школьников, каких много писали в 70−х годах прошлого века. Трудно уже определить этот канувший в Лету жанр. Всего понемножку: прогнозы науки, оглядка в историю, портреты современников, случаи из жизни. Жаль, что сейчас такого не пишут, мы в детстве те книжки читали не без пользы. Так вот, одна глава в книге, названия которой я не запомнила, была посвящена трем мушкетерам. Не книге самой по себе, а нашему отношению к героям Дюма.

Читая остроумные заметки писателя тех лет, я вдруг заметила, как сильно изменилось восприятие исторических событий. Между католиками и гугенотами идет война, и человеку 70-х годов XX века кажется непостижимым, что люди могли всерьез воевать из-за того, «по-латыни или по-французски надлежит читать молитвы». Вот те на! Оказывается, люди XVII столетия мне куда ближе и понятнее, чем почти современники — семидесятники. Интеллектуалы 70-х по большей части атеисты. Только к началу 80-х верующий с высшим образованием перестает восприниматься как нечто сверхъестественно противоестественное.

Самому смелому фантасту, творившему сорок лет назад, не могла пригрезиться такая коллизия: включив компьютер, занимающий вместо пары комнат уголок письменного стола, я выхожу в огромную всепланетную Сеть, со скоростью мысли связывающую миллионы людей, чтобы… всерьез поспорить о языках богослужения. Это не натяжка, это факт моей биографии: лет восемь тому назад баталии о богослужебных языках шли на очень посещаемом народом форуме диакона Кураева… Но и атеиста в наши дни не удивишь тем, что электронная связь обслуживает богословские дискуссии. Религия снова сделалась одним из играющих факторов жизни человечества, да и новые религиозные войны разгораются все яростнее.

Но я не о религии, я о том, что из нашего человеческого материала, ходящего по воду в супермаркет и приспособившего к религиозным нуждам интернет, на глазах вылепливается новая формация — неоархаическая. Спросим любого амбициозного молодого москвича: где он мечтает поселиться? Еще десять лет назад он ответил бы «на Кутузовском» или «в пределах Садового кольца». Сегодня он уронит: «На Новой Риге».

Первые пятьдесят километров по Новорижскому шоссе плотно застроены домиками, домами и домищами. Это обиталища тех, кто вынужден ездить в Москву ежедневно. Следующие пятьдесят километров осваивают представители творческих профессий, могущие позволить себе бывать в столице не чаще пары раз в неделю. Но схема «квартира — дача» стремительно выходит из моды. Всех обуяло стремление постоянно жить так, чтобы по твоему потолку и под твоим полом не ходили чужие люди. Всяк хочет свое крылечко, свой двор, несколько собственных деревьев — и летом, и зимой. Как это отличается от стремления семидесятников селиться на сотых этажах! «Приходя к нам, наши родители боятся подойти к окну! Зато для детей высота всегда будет естественной средой», — похваляются молодые супруги со страниц давно и прочно позабытого журнала «Америка».

И ведь так во всем — в важном и в мелочах. Мой отец, любивший и умевший хорошо одеться, в молодости носил белые нейлоновые рубашки. Сегодня мы придирчиво проверяем, стопроцентны ли хлопок и лен. А, между тем, каких только тканей не изобретали фантасты прежних дней, сами щеголявшие, подобно моему отцу, в дефицитном импортном нейлоне! Костюм из баллончика: прыснул разок — и в обновке! Ткани, меняющие цвет и температуру, думающие застежки вместо пуговиц и молний — все это приметы фантастики 60—70-х, когда читатели рвались на сотые этажи, а писатели — в иные галактики.