История вермахта. Итоги - Кнопп Гвидо

Его начальник, генерал-фельдмаршал Шернер, который командовал единственной более-менее боеспособной группой армий вермахта, так и не признал необходимости пересмотра боевых приказов. Названный Гитлером в его завещании последним главнокомандующим армии Шернер до самого конца так и не отклонился от поведения, благодаря которому он и заслужил прозвище «железный Фреди». Это была убийственная принципиальность. Именно в конечной фазе войны, когда речь уже больше не шла о победе или поражении, а в любом случае только об отсрочке гибели хранителей режима, потери среди немецких солдат были выше, чем когда-либо раньше.

Только когда было уже слишком поздно, через день после капитуляции Германии, генерал Шернер, оказывавший врагу упорное сопротивление, доказал удивительную способность к перевоплощению: 9 мая 1945 года его адъютант Фредо Печ с удивлением и разочарова нием констатировал, что его начальник неожиданно предстал перед ним в гражданском костюме. Его самым неотложным желанием было теперь, очевидно, как можно быстрее получить транспортное средство и доехать до ближайшего армейского аэродрома. Оттуда самолет должен был доставить его — якобы согласно непосредственному указанию из Берлина — для участия в «решающем бою» в одиозную «крепость в Альпах».

Однако истинное его намерение было более чем очевидно: Шер-нер хотел ускользнуть от взятия в плен Красной армией и пробиться к западным союзникам, в то время как его оставленную группу армий ожидала неизвестная судьба. «Я был очень разочарован, — рассказывает также и Юрген Барнсторф — Брандес, водитель Шернера. — Мы ведь оказались брошены на произвол судьбы. Война заканчивалась. Никто не заботился больше о немецких солдатах». Но все же расчет беглеца на Запад оказался неверным: американцы задержали генерал-фельдмаршала в Альпах и немедленно выдали его Советскому Союзу. После 10 лет в исправительно-трудовом лагере Шернер вернулся из советского плена в 1955 году. Очевидно, чтобы дистанцироваться от нацистского ветерана, федеральное правительство издало специальный закон («Закон Шернера»), который удовлетворил его право на пенсию. Однако он должен был предстать перед судом еще в нескольких процессах. Так, в 1957 году Шернер был осужден Мюнхенским судом за многочисленные расстрельные приказы на четыре с половиной года тюрьмы, откуда через два года был выпущен по состоянию здоровья. Старый солдат остался при своем — ни единого слова сожаления, никаких сомнений по поводу бесчисленных жертв его приказов об упорном сопротивлении. «Сегодня считается противоправным то, что тогда было необходимо! Моя вина состоит в том, что война была проиграна», — объяснял Шернер под одобрение многочисленных ветеранов войны.

Одобрение, которое один из любимейших генералов Гитлера получил за свою стойкую позицию, характерно для восприятия немецкой армии в послевоенное время: в тени холодной войны молодая Федеративная республика поддерживала миф о «чистом вермахте». Даже офицеры, которые несли ответственность за однозначно преступные приказы, получали пенсии и могли беспрепятственно начать новую карьеру в сфере экономики и политики. Если начиналось обсуждение преступлений национал-социализма, то они приписывались и без того имеющим дурную репутацию организациям, как, например, С С. Вермахт, напротив, изображался как аппарат, далекий от режима, которым злоупотребил Гитлер во имя достижения собственных целей. Он продолжил борьбу в 1945 году только в стремлении спасти от Красной армии находящееся под угрозой гражданское население в немецких восточных областях. Во вновь начавшейся конфронтации с Восточным блоком подобные легенды оказались эффективным оправданием.

При этом охотно упускалось из виду то, что вермахт ни в коем случае не был использованным в преступных целях инструментом всемогущего диктатора, как это пытались выставить его защитники после войны. В действительности сама армия до конца была решающим фактором власти. «Если бы генералитет сказал: „Все! Конец!" — анализирует историк Генрих Швендеманн, — тогда все действительно закончилось бы. Тогда Гитлер смог бы делать то, что он хотел, — а в одиночку он не смог бы ничего. Но вермахт был с ним до конца. Между вермахтом и нацистским руководством больше не было никакой дистанции. Вермахт был также впутан в преступления режима и поэтому, несмотря ни на что, продолжал эту войну».

Но тем самым вооруженные силы Гитлера причиняли многомиллионные потери, горе и бедствия не только своим непосредственным противникам в войне. В конце стратегия была уже обращена против собственного населения. «В принципе вся стратегия вермахта вела к самоуничтожению, — утверждал историк Швендеманн, — Стратегии, которая смогла бы привести к успеху, уже давно не существовало. Из военных и политических соображений уже давно необходимо было положить конец этой войне. Но война продолжалась в социально-дарвинистском смысле: ведь борьба до самого конца всегда была основой идеологии национал-социализма. Шанс выжить есть только V самой сильной расы, все остальные должны погибнуть».

Это последнее идеологическое изменение всех первоначально провозглашенных военных целей не осталось лишь игрой больного воображения. Оно оказывало самое обширное, мрачное и до сегодняшнего дня ужасающее воздействие. Только в течение последних четырех с половиной месяцев войны в 1945 году погибло свыше 1,3 миллиона немецких солдат, что составило четверть всех немецких потерь на этой войне. В фазе, в которой вермахт уже был с оперативной точки зрения практически парализован, в которой его военная авиация буквально стояла на земле, в которой почти каждый большой город подвергся постоянным бомбардировкам, в которой верховный главнокомандующий, сидя в своем Берлинском бункере, действовал не посредством стратегических приказов, а с помощью далеких от действительности заклинаний, его армия несла свои самые большие потери. Вместо того чтобы сдать оружие, она, кажется, направляла все свои последние силы против себя самой. «Борьба до гибели» слишком часто превращалась в «гибель как цель боя».

Поезд, следующий в Москву

Фотографы

Флаги

Нюрнберг

Естественно, на всех ступенях иерархии существовали благоразумные военачальники, которые элегантно и мягко избегали исполнения карательных задач; повсюду прежде всего старые солдаты беспокоились о том, чтобы сберечь свою шкуру и шкуру своих товарищей до наступления мирного времени; естественно, фанатизм снова и снова противостоял разуму. Тем не менее вермахт как организация и ее офицерский корпус были, как правило, без особого сопротивления поставлены на службу разрушительной для самих себя стратегии «борьбы до-последнего». Спасение находящегося под угрозой населения — недостаточное в этой ситуации оправдание свершившемуся факту.

«Прусский офицер старой школы, — констатирует в своих воспоминаниях Юрген Барнсторф — Брандес, солдат штаба Шернера, — был отцом своих солдат. Он смотрел, чтобы потери были минимальны. Национал-социалисты сделали все с точностью до наоборот, иногда используя своих солдат как пушечное мясо. Типичные приказы об упорном сопротивлении, как „Этот город должен удерживаться, пока не погибнет последний человек!“ — это было абсолютно непрусское!»