Артем Драбкин - Мы дрались против «Тигров». «Главное – выбить у них танки!»

Ну вернемся к Тыновке. В первый день мы все же прошли километров двенадцать. В последующие тоже двигались успешно. В корпусе был создан передовой отряд в составе 233-й танковая бригады, самоходного артиллерийского полка, 1-го мотострелкового батальона и моей истребительно-противотанковой батареи под командованием заместителя командира корпуса генерала-майора Савельева Михаила Ивановича. Этот отряд должен был первым достичь Звенигородок и соединиться там с танковым корпусом, замкнув Корсунь-Шевченковскую группировку в кольцо. Мы пошли в наступление по тылам. Успешно справились с задачей, и нас поставили держать внешний обод окружения. Бои были очень тяжелые. Лысянка, Душакивка, Бужанка, Босивка – эти села на всю жизнь запомнил…

Особенно запомнилось село Малый Виноград. Мы его взяли 10 или 11 февраля. Через него шла дорога на Душакивку, Бужанку, был мост через Гнилой Тикич. Основные силы командование перебросило в направлении села Босивка, что находилось километрах в пяти, а мне приказано было остаться. Заняли оборону. Кроме моей батареи там было человек 50–60 из остатков какой-то стрелковой дивизии, два танка и две 122-миллиметровые гаубицы. Заняли позиции на окраине села. Орудия замаскировали на высотке, поросшей яблонями. Чуть внизу стояли дома и шла дорога к мосту через реку, за которой были немцы. Левее от моей позиции был холм, скрывавший расположение орудий от наблюдения с противоположного берега. Перед тем в этих местах шли бои, видимо, наши отступали и побросали много оружия. В том числе стоял штабель ящиков со снарядами к «сорокапятке». Мы притащили по пять-шесть ящиков на орудие. Подобрали несколько пулеметов и ПТР. Вооружились до зубов. Немцы не заставили себя ждать. Когда они пошли через мост, мы его подорвали. Берега реки были болотистые, и танки не прошли, а один, который увяз, мы подбили. Нас обстреливал шестиствольный миномет, но мины рвались метрах в 30–40 от батареи. Им никак не удавалось точно засечь наши позиции. Они попытались переправиться в другом месте и войти в город по нашему берегу, но им пришлось огибать высоту, что прикрывала нас слева, после чего они оказались под огнем танков и моих орудий. Помню, что немецкая пехота подошла совсем близко. Наши пехотинцы не выдержали и побежали. И знаешь, когда ты видишь, что они бегут, а ты не можешь бежать, потому что ты не имеешь права бросить орудия, и против своего желания начинаешь смеяться: «Ты посмотри, как они бегут! Смотри! Давай! Давай! Не отставай! Быстрее в тыл!» И материли их: «Что вы бежите?! Почему вы бросаете нас, а сами бежите?!» А тут, когда немцы показались на пригорке, метров за 250, я приказал: «Бронебойным!» Выстрел звонкий, мощный, а когда мимо летит огненная жутко свистящая болванка, то кажется, что точно в тебя. Страшно… Вот так мы семь дней держали эту позицию.

– Что самое страшное на фронте?

– Самое страшное – это когда тебя бросает пехота. Они бегут, а ты остаешься в одиночестве, и нет связи с другими подразделениями. Ты лихорадочно пытаешься понять, что дальше делать, как действовать. Тут уже вся надежда на собственный опыт – бежать со всеми или оставаться. Некоторые бойцы ворчали: «Наш командир, он видишь, какой упрямый. Не хочет бежать». А потом понимали, что орудие не бросишь. Если мы оставили орудия, то командиру батареи и командиру взвода – расстрел. Бывало, что побросают оружие, а командиры приказывают – иди и верни. А где его найдешь? Частично его разбили, частично разбирали те, кто остались, чтобы усилить свое вооружение. Помню, бежали минометчики, побросали минометы в ручей, а потом пришли и ныряли за ними в ледяную воду. Вот мы посмеялись.

– С политическими органами нормальные были отношения?

– В полку был замполит, капитан Лепилкин. Донской казак. Но я же его не видел. Они же в штабе. А где этот штаб? А где бой? Когда отводили, собирали вместе, он приходил, партвзносы собирал.

Потом пошли в наступление. Распутица была такая, что мы на «виллисах» не могли двигаться за своей пехотой. В каждой ложбинке – море. Орудия переправляли, цепляя их к танкам, а сами стояли на станинах. Также и «виллисы» перетягивали. В итоге пехота села на танки, «студебеккеры», а нам было приказано остаться, пока дороги не подсохнут. В апреле пошли догонять своих. Форсировали Прут, заняли оборону в междуречье рек Прут и Жижии. Огневую мы заняли в кукурузе, на окраине какой-то деревеньки недалеко от берега реки Жижии. Впереди, левее наших позиций, метрах в ста пятидесяти возвышался холм, а на нем стоял монастырь, который был занят немцами. Батарея была придана батальону штрафников. Меня вызвал подполковник, командир этого батальона: «Смотри. Через этот холм проходит дорога. Это единственное направление, с которого могут пойти танки. Твоя задача любой ценой держать эту дорогу, не пропустить их. Иначе нас раздавят. Пока танков нет, я советую не вести огонь с основных позиций. Если хочешь их бить, то бей с других позиций».

Мы попытались хорошенько оборудовать позиции, но через сантиметров семьдесят начала проступать вода. Жара страшная, влажность, комаров море, а до немцев, я уже сказал, всего сто пятьдесят метров. Вот ты целый день лежишь в ровике, цели высматриваешь. И постоянно куришь, чтобы комаров отогнать (давали нам в день пачку суворовского табачку. Мы такие сигареты скручивали). А немцы по этой высотке ходят, перебегают, из пулеметов бьют. Штрафники повадились персиковые деревья обтрясать. А немцы их минами отгоняют. Помню, прибегает один: «Слушай, комбат, помоги! Вон видишь, пулемет бьет». Мы справа метрах в пятидесяти среди домов оборудовали запасные огневые позиции с укрытием для орудий. Ночью туда пушки перетащили. Как только рассвело, открыли огонь по уже выявленным целям. Немцы пока сообразили, что у них под носом батарея, мы огонь прекратили и бегом на основные позиции. Они давай из минометов лупить. Орудия в укрытиях, их уничтожить можно только прямым попаданием. Огонь прекратился, я разведку послал выяснить, что с орудиями. Вернулись: «Все в порядке, комбат. Орудия целы». Ночью вернули их на основную позицию. Командир батальона говорит: «Ты знаешь, Рогачев, кончай свои штучки. Они свирепеют. Ты держи дорогу».

Расчет «сорокапятки» ведет бой в городе. Судя по наличию «сидоров» и отсутствию противогазов фотография сделана в реальной боевой ситуации.

Там у моих солдат куриная слепота началась. Приходилось по ночам отправлять их в тыл, где им давали витамины. У меня все было нормально, может быть, потому, что нам давали офицерский доппаек. Вечером, когда стемнеет, приносили ужин в термосах, но аппетита не было. Стакан вина выпьешь, чем-нибудь закусишь. Были американские консервы с ветчиной ломтиками. Вот съешь два ломтика, и только водичку попиваешь.

За бои на плацдарме я был награжден орденом Красной Звезды.

Перед наступлением нас отвели и пополнили. 20 августа в составе 6-й танковой армии мы вошли в прорыв. Яссы, Берлав, Тягуч, Берлад, Букеу, Бурзеу, Фокшаны, Урзечени, Бухарест. Население поначалу нас встречало настороженно, подобострастно улыбаясь. Мы отвечали нашим радушием. Они удивлялись, ведь у них шла пропаганда, что русские придут и будут насиловать, убивать, грабить. А у нас был приказ, когда перешли границу с Румынией, мирное население не обижать, не мародерствовать. Потом они нам сами помидоры, кукурузу – мамалыгу свою выносили – ешьте! Вино целыми кувшинами. Плохие отношения были с венграми. Венгры очень коварные и злопамятные. И они бились ожесточенно до конца, до предела своей территории. А когда их к границе прижали, они стали сдаваться.

В Бухаресте нас король Михась с балкона встречал. По этому поводу было приказано немецкие трофейные шмотки, которые мы одевали, поскольку одежда быстро изнашивалась, сбросить, одеть только свои гимнастерки. В Бухаресте остановились. Город жил обычной мирной жизнью – магазины работают, рестораны. Нам выдали леи. Причем один рубль стоил 100 лей. Я получал что-то около 2000 рублей. На эти деньги можно было купить особняк. Но на руки денег выдавали мало. Часть сдавали в Фонд обороны, на облигации подписывались, какую-то часть денег я матери высылал. Вот на эти деньги я себе часы купил наручные. А некоторые ребята там загуляли. Наше командование, почувствовав, что, не дай бог, разгуляется русская душа в мирной обстановке, приказало покинуть Бухарест и двигаться в направлении Венгрии.

Тут вот произошел бой, который я могу назвать самым неудачным своим боем. Мы атаковали румынское село. Пехота залегла под огнем пулемета, стрелявшего с чердака двухэтажного здания, стоявшего метров на 250–300 ближе к нашим позициям, чем остальные дома. Перед этим домом проходила гравийная дорога, в кювете которой спрятались от огня пехотинцы. Меня вызвал командир батальона и приказал выдвинуться на прямую наводку и уничтожить пулемет. Прежде чем выкатывать орудие, я перебежками с ординарцем и командиром минометной батареи старшим лейтенантом Сергеем Верхолашиным (он придерживался меня, считая, что я везучий и со мной его не убьют) двинулся к дороге. И нет бы нам взять чуть левее, где росла кукуруза и можно было скрыться в ее зарослях. А мы побежали по открытому полю с чахлой травой и редким кустарничком. До кювета мы не успели добежать, когда огонь пулемета сосредоточился по нам. Упали. Перед носом фонтанчики пыли. Мы лежим и ждем, понимая, что сейчас убьют или ранят. Сергей лежал слева от меня, ему пуля попала в глаз. Он закричал.