Рольф Эдберг - Дух Долины

Когда в конце восьмидесятых годов прошлого столетия к южной оконечности нефритово-зеленого озера вышел венгерский граф Телеки фон Шек с четырьмястами пятьюдесятью носильщиками, шестью проводниками и бригадой переводчиков на языки различных племен, он, как было заведено у белого человека, посчитал себя открывателем и (также по обычаю белых людей) дал озеру имя, назвав его в честь наследного принца двойного королевства — Рудольфа{13}, коего ныне никто бы не помнил, если бы не пресловутая драма в замке Майерлинг. На самом деле до графа озеро видели другие люди, правда с более темной кожей. И тоже дали ему название: Бассо-Нарок. А у племени габбра оно называлось Галана-Бои, что означает «Большая Вода».

Подходящее имя для озера, гладь которого разгулявшийся ветер сбивает в пену и бороздит шипящими волнами и которое занимает двадцать третье место среди крупнейших озер земного шара. Но и те, кто давал озеру первые имена, не были его первооткрывателями. 1470 жил на его берегах, когда уровень воды на семьдесят метров превышал нынешний, а следы в песках времени позволяют предположить, что и предки 1470 эволюционировали у Большой Воды, точнее, у Еще Большей Воды. Как ни важна комбинация индивидуального тренированного глаза и счастливых случайностей, современная археология — коллективный труд. Здесь, на едва ли не самых богатых в мире залежах ископаемых останков, археология и палеонтология сотрудничают с биологией и метеорологией, химией и анатомией в непревзойденном по тщательной организации исследовании нашего прошлого. Ключевую роль в коллективе играет геолог. Он обеспечивает охотников за ископаемыми картой, по которой они могут ориентироваться в ландшафтах далекого прошлого.

Несколько дней в обществе экспедиционного геолога, четыре года составлявшего карту местности, какой она была почти четыре миллиона лет назад, наполняют жизнью край, который сегодня выглядит безжизненным. Медленно ползем на джипе через ландшафт, моделированный водой, ветрами и вулканами. Сперва — дно высохшего озера, где карликовые акации и коммифора кормят несколько геренуков и где копыта ориксов начертили паутину встречных путей на песке. От бывшего озера — в пустыню с зыбкими миражами и гнетущим зноем. Ветер дышит жаром и хлещет, словно плеткой.

Мой экскурсовод показывает на четкие линии ракушек между слоями песка, говорящие о том, где Большая Вода в разные эпохи соприкасалась с сушей, и тотчас местность изменяется. Лощины наполняются водой, новые берега одеваются пышной зеленью. Я странствую одновременно по двум ландшафтам: в нынешней пустыне и в древнем райском саду, что некогда вырос на еще более древнем лавовом ложе.

Песчаный откос в пустыне — для неопытного глаза всего лишь деталь бурого однообразия — вдруг становится глубоко интересным. Несколько лет назад здесь нашли множество оббитых камней, одни — острые, другие — сглаженные прилежным употреблением. Калий-аргонная датировка определила возраст примитивных орудий — 2,6 миллиона лет. Мы стоим на месте древнейшего известного стойбища с древнейшим известным инструментарием — на полмиллиона с лишним лет старше подобных находок в Олдувае.

Пустыня уже не пустыня. Песчаный откос превращается в обитаемый берег под сенью развесистых крон; внизу струится кристально прозрачная река, расширяясь, она образует озерко. Лишний раз думаешь, как естественно, что первые зачатки культуры должны были родиться у источников питьевой воды. Тогда еще не умели транспортировать воду, требовалось идти к ней. Вместе с каменными рубилами находим зубы антилоп и крокодилов: еще одно свидетельство того, что в этом месте встречались вода и суша. И указание — кто составлял компанию человеку 2,6 миллиона лет назад.

Спустя несколько часов наш джип останавливается перед другой выемкой в пустыне. Скользим вниз по откосу, карабкаемся по противоположному. И вот перед нами простой сероватый столб с номером: 1470. Одна из целей паломничества.

Посидеть здесь молча. Вновь почувствовать, как меняется пейзаж. По дну ложбины, которую мы только что пересекли, течет река, из реки выходят фыркающие бегемоты. Торчащая из гравия челюсть бегемота с хорошо сохранившимися зубами, ровесница 1470, помогает воображению оживить ландшафт. За гребнем выемки простирается трясина. Ближние холмы одеты колышущейся зеленью. За ними — Еще Большая Вода, питаемая тропическими реками и еще не солоноватая, слышно, как плещутся волны вдоль ее берегов.

Вряд ли здесь было стойбище: слишком узок гребень между рекой и трясиной. Что-то другое привело 1470 на место его последнего упокоения — может быть, поиск пищи, может быть, любопытство, ставшее характерной чертой всего рода.

И тебе кажется, что ты опять держишь череп в руках, кончиками пальцев осязаешь его линии, ища какого-то ответа. На что ты надеешься? Из лиц твоих современников много ли обращено к тебе? Где же тут рассчитывать на встречу с кем-то, отделенным от тебя лесами и пустынями былого, когда ты пребываешь в плену представлений и предрассудков своего времени? Смутно видишь фигуру — бедренные кости, избежавшие сокрушительных челюстей гиены (из-за которых очень редко обнаруживаем останки той поры, когда человек еще не начал предавать земле своих мертвых), указывают, что рост достигал примерно 160 см, как у живых ископаемых нашего времени — пигмеев дождевых лесов и бушменов пустыни Калахари. Можно представить себе какие-то стороны образа жизни. Но ничто не говорит тебе о изгибе губ, цвете волос, запахе кожи, тем более — о том, что некогда шевелилось под лобной костью.

И все же есть тут нечто, что естественно вписывается в не поддающееся четкому определению чувство возврата.

Дикий ландшафт и космос. Есть нечто символичное в том, что мы, «уткнувшись носом в землю», зарывались все глубже в наше прошлое в то самое время, когда начали видеть извне, в дальней перспективе нашу Землю и самих себя. Та же рука, что делала первые грубые каменные орудия, теперь касается приборов на борту космического корабля.

В общепринятой историографии технико-культурное развитие выглядит как череда скачков и внезапностей. Вдруг на великой дуге плодородных поречий Ближнего Востока появляется земледелец, умеющий выращивать зерновые злаки, которые обеспечивают экономическую основу цивилизации. Вот выступают египтяне и вавилоняне с основанной на счете дюжинами развитой математикой, с обширными астрономическими знаниями и с письменностью, знаменующей второе рождение языка{14}. А вот начало духовного взлета эллинов.

Но ведь ничто из этого не могло возникнуть внезапно, как с тетивы срывается стрела. За всем тем, что нам с нашего островка в волнах времени представляется зарей цивилизации, должен лежать долгий пролог, целые подготовительные эпохи. Это не значит, что развитие культуры следует представлять себе как медленное, но верное продвижение к новым высотам. Несомненно, бывали моменты озарения и новшеств, подобно тому как случались периоды упадка и краха культур. Но явлениям, возвещающим новые этапы развития, почти всегда должно было предшествовать множество экспериментов и постепенное подспудное созревание.

Нам являются лишь фрагменты долгого странствия. Как правило, мы можем увидеть и потрогать только то, что вытесано в камне, нарисовано на стенах пещер, выдавлено в глине. Находки часто разрозненны, и, возможно, у многих изделий был другой смысл, другое применение, чем то, которое им приписываем мы, чужаки, нащупывающие тропы в ином времени. Многое из того, что древний человек использовал в быту и ритуалах, не сохранилось до наших дней: дерево сгнило, кость истлела, вылепленное из земли и глины нередко вновь слилось с землей. Из прошлого до нас доходят в основном случайные черепки, вырванные из контекста.

Окружающую вещи пустоту надо заполнять, мысленно переносясь в прошлое, призывая на помощь фантазию, что диаметрально противоположна фантазерству. Она позволяет нам уловить отголоски длительного пролога — одни сравнительно отчетливые, другие приглушенные, третьи озадачивающие. Чувствуешь, что явно были голоса, которые совершенно смолкли, внеся свой вклад в развитие людского рода. За вавилонянами, египтянами, греками, коих современный человек Запада почитает своими учителями, угадываешь уходящую в далекое прошлое кавалькаду наставников учителей. Мы начинаем спрашивать себя: быть может, кое-какие из новейших, на наш взгляд, открытий на самом деле открыты повторно.

Если видеть развитие как поток, где все, что существует в данный момент, обусловлено чем-то предшествующим, прошлое становится важнейшим ключом к настоящему и ориентиром для будущего.

Вот передо мной столб в бесплодных песках, где три миллиона лет назад бродило существо с человеческим обликом{15}. Мы не знаем, превосходил древний человек разумом современного или уступал ему, — ведь объем мозга еще не решает дела. Вероятно, наша передовая техника склоняет нас недооценивать возможности человеческого интеллекта, не располагавшего таким техническим подспорьем. А ведь все наши технологии в конечном счете опираются на исходные достижения древнего человека. Быть может, уровень разума больше проявлялся в начальных новшествах, чем в дальнейшем развитии.