Игорь Фесуненко - По обе стороны экватора

Дона Тереза очень любила своего сына. И любовь эта выливалась иногда в весьма своеобразные формы. Как-то раз, когда я в очередной раз принес ей чек, подавая традиционное кафезиньо, она торжествующе заявила:

— Поздравьте меня, сеньор Игорь! Моему Генри вчера исполнилось шестнадцать!

Я хотя и не учился этикету в высшей дипломатической школе, но, как и всякий человек, стремящийся казаться галантным, мгновенно изобразил на лице изумление и протест. Я воскликнул, что категорически отказываюсь поверить, будто такая молодая дама может иметь 16-летнее чадо.

Дона Тереза ликовала, ее распирало неудержимое желание выплеснуть на меня хотя бы малую толику обуревающей ее нежности к своему отпрыску.

— Угадайте, сеньор Игорь, — спросила она, — какой подарок получил от меня Генри к своему совершеннолетию?

— Какой?.. Мотоцикл, наверное, — сказал я, зная, что мотоциклетный спорт как раз в то время входил в моду среди молодежи «класса А», как классифицировали местные социологи наиболее обеспеченные слои населения, и каждую ночь Копакабана оглашалась неукротимым ревом мотоциклетных моторов и визгом сирен, исполняющих популярную мелодию «идола» 16-летних Роберто Карлоса: «Я хочу, чтобы все катилось к дьяволу».

— Нет, не мотоцикл, — с улыбкой ответствовала дона Тереза.

— Неужели вы купили ему автомобиль?

— Нет, вы не угадаете. Лучше послушайте и согласитесь, что такой подарок своему сыну может сделать только действительно эмансипированная мать… Так вот, я повела его в буате. Знаете этот миленький уголок: «Черная птица» на улице Сикейра Кампос?

Да, я слышал об этом «буате», как называются в Бразилии ночные кабаки с очень дорогой выпивкой и не очень дорогими служительницами Мельпомены и Талии. Пять лет назад, как писали газеты, он был самым модным прибежищем артистической богемы, но впоследствии пришел в упадок, и его владельцы пытались удержать клиентуру особо смелыми сеансами стриптиза.

— Я, конечно, знаю, что мой Генри бывал уже в «Черной птице» и без меня, но мне очень хотелось отпраздновать его совершеннолетие именно таким выходом «в свет». Тем более что я женщина без предрассудков. Я не прячу свои годы и не стесняюсь взрослого сына. — Она энергично взмахнула свежеокрашенными, черными, как смоль, кудрями. — Мы очень мило провели вечер. И Генри понравилась там Марго. Вообще-то ее зовут Жоана, но эти мулатки из простонародья всегда берут себе для сцены артистические имена на заграничный лад. Так вот Марго — она там королева стриптиза, ее всегда принимают очень хорошо — произвела на моего Генри просто неизгладимое впечатление. Я его не осуждаю: мальчик вырос, и у него появляются вполне естественные запросы. И потом эта девочка — одна из немногих, кто еще сохранил способность удерживать стриптиз на уровне подлинного искусства… Генри прямо-таки потерял голову, и я решила сделать ему подарок. Я разрешила Генри пойти с ней. И оплатила ему целую ночь с Марго, что, между прочим, стоит недешево.

Дона Тереза торжествующе посмотрела на меня. И засмеялась счастливым смехом матери, у которой есть все основания гордиться любимым сыном.

Придя в себя от этого всплеска откровенности, я вздохнул и согласился, что ни я, ни моя жена, конечно же, не способны на такой взлет родительской нежности.

И будь у нас сын, а не дочь, жена вряд ли рискнула бы ознаменовать его совершеннолетие знакомством с глубоким и своеобразным артистическим дарованием Марго. Ибо в нашей опутанной архаическими предрассудками семье пока еще отдается предпочтение классическому балету перед новаторским искусством жриц свободной любви из «Черной птицы». «И вообще, — вздохнул я, — мы с супругой являемся приверженцами классических методов воспитания детей».

— А жаль! — назидательно сказала дона Терезинья и отправилась на кухню сварить еще по чашечке кофе.

После того как квартира была найдена, мне, как и каждому зарубежному корреспонденту, предстояло сделать еще один важный шаг: обзавестись аккредитацией, то есть получить у властей документ, разрешающий заниматься корреспондентской деятельностью. Для этого я отправился в старинный особняк на улице Флориано Пейшото, где находилось тогда министерство иностранных дел, названное «Итамарати» — в память об одном из прежних владельцев этого импозантного бело-розового здания.

В уютном салоне, затянутом древними гобеленами, меня встретил учтивый чиновник, облаченный, как гробовщик, в черный костюм. Пробежав глазами письмо руководства Гостелерадио с просьбой «аккредитовать подателя сего в качестве собственного корреспондента Советского телевидения и радио в Бразилии», он угостил меня неизбежным во всех официальных церемониях «кафезиньо», откашлялся, закурил и заговорил.

Прихлебывая густой сироп, я слушал его размеренный монолог. От имени всех сотрудников отдела печати министерства мне были даны заверения в искренней готовности оказать всяческое содействие в выполнении возложенной на меня миссии. Тут я энергично закивал головой, а мой собеседник легким и элегантным ответным кивком благосклонно принял мою благодарность, как нечто само собою разумеющееся, после чего продолжал свое нравоучительное повествование. С мягкой улыбкой он выразил непоколебимое убеждение в том, что «наш дорогой и высокоуважаемый коллега» (то есть я) будет в своей деятельности неукоснительно руководствоваться «священными принципами объективности информации», что он (то есть я) «намерен свято уважать бразильские законы и главную свою цель всегда будет видеть в не предвзятом и правдивом освещении нашей жизни».

Я вновь закивал, но уже без прежнего энтузиазма. Я почувствовал, что путь мой не будет усыпан розами: монолог чиновника из отдела печати был пронизан драматическим подтекстом, как чеховская драма, в которой за банальными фразами о погоде и видах на урожай малины скрываются вулканические эмоции и трагедии. Я улыбался и соглашался, хотя прекрасно понимал, о чем идет речь. И мой собеседник понимал, что я его понимаю. А чтобы подтекст этого «взаимопонимания» стал понятен и вам, уважаемый читатель, необходимо сделать небольшой исторический экскурс.

Ровно за два года до моего приезда в Бразилию в этой стране произошел военный переворот. Само по себе это событие не является для Латинской Америки чем-то из ряда вон выходящим. Скорее наоборот. Скажем, в соседней Боливии за полтора века ее независимого существования власть менялась около двухсот раз. Но переворот перевороту рознь. Путч 1964 года в Бразилии отнюдь не был стандартной церемонией насильственного перехвата власти одной политической или военной группировкой у другой. Чтобы стала понятной его суть, отойдем еще на несколько лет назад и вспомним, что в конце 50-х — начале 60-х годов после долгого периода диктатуры в Бразилии начал консолидироваться режим буржуазной демократии. Сменявшие друг друга президенты Жуселино Кубичек, Жанио Куадрос и Жоан Гуларт сделали немало для экономического развития страны, для укрепления ее международного авторитета. При Кубичеке, например, была заложена и открыта знаменитая новая столица — Бразилиа, находящаяся в географическом центре государства и символизировавшая решимость нации приступить к освоению своих необъятных территорий. Его преемник Куадрос покончил с односторонней внешнеполитической ориентацией на США, заявил о намерении установить дипломатические отношения с Советским Союзом и другими социалистическими государствами. Гуларт пошел по этому пути еще дальше: в ноябре 1961 года дипломатические отношения с нашей страной были восстановлены.

Тем временем в Бразилии нарастала борьба между реакционными партиями, защищавшими интересы крупного капитала, промышленников, латифундистов, и прогрессивными, националистическими и патриотическими силами, настаивавшими на дальнейшем углублении начатых или задуманных реформ.

…В таком конспективном изложении эти сложные процессы выглядят несколько примитивно, не отражают многообразия, запутанности и остроты внутриполитической ситуации, но я надеюсь, что читатель поверит мне на слово: тогда, в начале 60-х, страна была охвачена кипением, брожением и лихорадкой. Увлечение «политикой» было повальным и повсеместным. Проекты государственных законов и программы политических партий обсуждались в студенческих общежитиях и заводских столовых, в солдатских казармах и великосветском кафе-кондитерской «Коломбо» на авениде Рио-Бранко в Рио-де-Жанейро. 31 марта 1964 года всему этому был положен конец: командующие вооруженными силами сместили президента Гуларта, который вынужден был отправиться в эмиграцию в Уругвай. Пришедшие к власти генералы объявили главной своей целью очищение страны от «коммунистической заразы», восстановление «добрых отношений» с Соединенными Штатами, укрепление позиций крупной буржуазии, земельных собственников, банкиров. Были запрещены и подверглись жесточайшим преследованиям не только коммунистическая партия, но и профсоюзы, крестьянские лиги, все общественные организации и политические партии, которых можно было заподозрить не то что в оппозиции, а хотя бы в скептическом отношении к новому режиму. А чтобы сохранить видимость нормального функционирования общества и создать иллюзию «демократии», генералы решили все же учредить две партии. Одну — она была названа АРЕНА — официальную, правительственную, куда резво сбежались все штатские сторонники нового режима, все идейные борцы с «коммунистической угрозой» и поборники дружбы с Соединенными Штатами. Другой — ее назвали МДБ — отвели роль благопристойной, выдрессированной и бесправной «оппозиции».