Владимир Белоусов - Всемирный следопыт, 1930 № 02

Максим жил в лагере. Он вылечился, охотно работал и часто ездил с удочками в озеро, снабжая население лагеря свежей рыбой.

— Темен он, — говорили про Максима рабочие. Если на правильный путь станет, будет хороший мужик.

Рабочие, как они выражались, «обрабатывали» Максима. Каждый вечер кто-нибудь из наиболее развитых приходил в палатку, где жил Максим, и рассказывал ему о советской власти, о Ленине, о других государствах и даже о том, как устроена вселенная. Все это было ново для рыбака, и он слушал очень внимательно. Максим перестал дичиться, смотрел немного веселей, иногда сам вступал в общий разговор, хотя всегда скоро конфузился своих неуклюжих слов и умолкал. Раз он попытался даже привести в порядок свою дикую шевелюру, выпросил у кого-то гребенку, но, сломав безрезультатно несколько зубьев, вернул этот слишком деликатный инструмент владельцу со словами:

— Не берет… Свалялись шибко…

Фу-Хэ — тот был живей и понятливей Максима. Рабочие хлопали его по плечу и говорили:

— Твоя коминтерна будет. Настоящий большевик!

Кореец приседал, улыбался и благодарил неизвестно за что:

— Паси… Паси…

Он был очень удивлен необыкновенно легкими, по сравнению с китайскими, условиями труда, которые он нашел в лагере.

Благодаря тому, что рабочие были вовремя предупреждены, оттаявшая мерзлота наделала немного бед. Однажды во время обхода десятник заметил лопату, подозрительно глубоко воткнутую в землю. Он попытался вытянуть ее, но лопата ушла до половину чèрена, и не поддавалась никаким усилиям. Лопату спасли, лишь откопав ее. Утонул мешок, оставив на поверхности земли один дырявый угол. Утонула корзина с опилками, ушел в землю топор. Однажды утром повар не нашел камней, которые служили ему очагом. Их тоже засосала коварная земля. Чуть не погиб фотоаппарат Алексея. Приходилось смотреть в оба: малейшая оплошность — и вещь пропадала.

Подобные случаи производили на Фу-Хэ большое впечатление. Он растерянно качал головой и говорил:

— Все глотай… Его шибко большой живот. Фу-Хэ скоро проглоти есть…

Шаг за шагом Карасев побеждал мерзлоту. Он составил карту ее распространения в районе работ. Это была замечательная карта, вся в ярких цветных пятнах, рассеченная на куски тонкими, черными линиями. Из-под пятен и линий еле виднелись контуры берегов и сопок. Карта говорила, что в районе нет сплошной мерзлоты, а есть лишь отдельные пятна ее. Инженер предполагал, что около избы Максима находится центр самого большого «мерзлого пятна». Так выходило по наблюдениям. И это было очень удачно. Если все соображения Карасева были правильны, можно было быть спокойным за насосную станцию. Она оказывалась на выпуклости мерзлоты, следовательно на самом устойчивом ее месте. Но всему этому нужны были подтверждения. Карасев знал, что они придут, когда настанут морозы и оттаявшая мерзлота начнет снова восстанавливаться.

И когда в августе случился первый утренник, инженер не мог больше терпеть. В то время, когда все с наслаждением укутывались поплотней в теплые одеяла, он поспешно оделся и почти бегом направился к избе Максима.

Солнце еще не всходило: оно пряталось где-то за сопками. Степь была совсем белая. Можно было подумать, что выпал снег. Но это был иней. Он покрыл пушистыми кристалликами каждую травинку, каждый стебелек. Прозрачным, звонким ледком затянулись лужицы. Небо было бело и прозрачно.

У избы Максима все было попрежнему. Разве только еще больше потрескалась и пообсыпалась земляная крыша, да замерзла вода в старом ведре, стоявшем у двери. Карасев долго ходил вокруг хижины, соображал что-то, смотрел на нее издали и щурился.

— Ну, конечно, иначе и не могло быть, — утешал он себя, возвращаясь в лагерь. — Еще только первый мороз и такой слабый.

Днем иней растаял. Дольше всего он продержался около палаток, в тени. Словно перед каждой палаткой был разостлан белый ковер. Но к десяти часам солнце сорвало эти ковры. Степь снова стала зеленой. Днем было совсем жарко.

В этот день в насосной станции устанавливали только что привезенный маленький нефтяной мотор. Карасев был здесь же. Как всегда он не расставался с блокнотом и карандашом. Во время работы он постоянно замечал что-нибудь новое, полезное, что могло пригодиться позже. Все это он записывал. Иногда нужно было срочно повторить вычисления, иногда — нарисовать деталь машины, чтобы тут же растолковать ее устройство и назначение рабочим.

Лапы штатива, на котором устанавливался мотор, плохо входили в гнезда, вырезанные для них в бетонном полу. В суматохе кто-то толкнул Карасева, и он уронил карандаш. Сразу он не нагнулся за ним. Только, когда мотор был благополучно установлен, Карасев посмотрел себе под ноги. Карандаша там не было. Оглядевшись, инженер заметил, что карандаш закатился в угол здания. Вряд ли кто-нибудь придал бы этому большое значение. Но Карасев казался совершенно потрясенным. Он побледнел и растерянно посмотрел на рабочих.

— Карандаш сам туда закатился? — с трудом выговорил он.

Никто не видел. Некоторые в недоумении пожали плечами.

— Принесите ватерпас! — приказал Карасев.

И в течение получаса инженер, под удивленными взглядами рабочих, ползал на четвереньках по полу с ватерпасом в руках и измерял этот пол во всех направлениях. Потом он прощупал инструментом кладку под котлом. Он встал с полу успокоенный и тщательно отряхнул колени. И пол и кладка были абсолютно горизонтальны. Карандаш не сам закатился в угол: кто-нибудь отбросил его туда ногой. Опасения инженера, что коварная земля начала проглатывать и его станцию, оказались напрасными.

Карасев уходил со станции со смеющимися глазами. Но он прятал за спиной руки, дрожь которых до сих пор никак не могла уняться.

Морозные ночи приходили все чаще. Все дольше удерживался в тени у палаток иней, лужи на берегу озера замерзли так крепко, что не оттаивали и днем. Пошел было снег, мелкий и твердый, как крупа, но он таял, не успев коснуться земли. По утрам земля была твердой, как дерево. Рабочие, выходя из палаток, отплясывали чечотку, и земля стучала под проворными каблуками, как пол.

Карасев все чаще наведывался к избе Максима. Раз утром он вернулся из своего обхода оживленный и сияющий. Он собрал рабочих и, загадочно улыбаясь, повел их к заимке рыбака. Среди рабочих был и Максим. Придя к избушке, Карасев отошел в сторону и предложил самим рабочим посмотреть, не произошло ли здесь чего-нибудь необыкновенного.

Рабочие долго ходили вокруг полуразвалившейся хижины, заглядывали внутрь, блуждали по осоке, разбивали зачем-то лед на лужах. Необыкновенное нашел Максим. Он не двигался с места и хмуро смотрел то на свое прежнее жилье, то в землю. Наконец он повернулся к Карасеву и буркнул:

— Земля прет…

Рабочие дружно расхохотались.

Но Максим молча показал на нижние бревна избы. Карасев с улыбкой кивнул ему. Рабочие еще походили вокруг, с недоумением рассматривая избу. Вдруг кто-то воскликнул:

— Товарищи! Да ведь дом-то на бугре стоит! — и присел на корточки, чтобы лучше видеть, что дом стоит на бугре.

— Однако, на бугре… — нерешительно согласился с ним другой.

И все увидели: земля, которая была здесь прежде совершенно плоской, вздулась под избой чуть заметной, округлой опухолью не больше десяти метров в поперечнике. Изба приходилась как раз посередине.

— Это бугор вспучивания, — рассказывал заинтересованным рабочим Карасев. — Видели ли вы, как образуются накипи на ключах зимой? Вода замерзает над ключом большой шапкой льда. Но из-под земли бьет новая вода, пробивает этот лед и, стекая по нему в сторону, намерзает все новыми слоями льда. Если не чистить лед, он скоро нарастет над ключом целой башней. То же самое происходит и сейчас под нами. Оттаявшая после пожара земля теперь снова смерзается. Подземные воды, поднявшиеся до холодных слоев замерзают. Образуются подземные накипи. Лед занимает больше места, чем вода, из которой он образовался. Ему тесно под землей, он расширяется и приподнимает над собой почву…

В этот день инженер был весел. Все его предположения сбылись. Теперь можно было не беспокоиться о судьбе насосной станции: она стояла на твердом грунте.

Рабочие часто ходили после работ к избе Максима и видели, что с каждым днем опухоль на земле растет. Дней в десять избушка поднялась чуть ли не на полтора метра. Она еще больше покосилась и каждую минуту грозила рухнуть.

— Возносится твоя заимка прямо к богу, — говорили рабочие Максиму.

Тот улыбался и глядел на рабочих застенчиво, но дружелюбно.

К концу месяца земля, как говорят в Сибири, «околела». Она уже больше не оттаивала даже с поверхности, как ни старалось тщедушное, осеннее, полуденное солнце прогреть ее. С часу на час можно было ждать настоящего снегопада. Иногда поднимался резкий холодный ветер, заставлял людей натягивать на руки меховые рукавицы и опускать наушники, но чаще стояла тихая ясная погода. Небо и воздух тогда бывали удивительно прозрачны.