Б Сучков - Стефан Цвейг

Этот вывод свидетельствовал, что Цвейг в своей критике послевоенной действительности, как и прежде, не затрагивал социальной структуры буржуазного общества. Он воевал против идей, а не против причин, их порождающих. Не сумев понять империалистического характера минувшей войны, Цвейг был бессилен разобраться в реальных объективных противоречиях послеверсальской империалистической Европы. Но он, как и раньше, продолжает сохранять веру а не идеи, которым самоотверженно служил в дни войны. Особенно болезненно он переживал возрождение национализма, справедливо расценивая рост шовинистических настроений как свидетельство укрепления позиций милитаристов.

В 1920 году в статье "Призыв к терпению", опубликованной в журнале "Тагебух", он с печалью писал: "Мы - потерянное поколение, мы никогда не увидим Европу объединенной..." Как явствует из его открытого письма Барбюсу, написанного в связи с годовщиной организации "Кларте", Цвейг считал защиту идей братства народов первоочередной задачей прогрессивной интеллигенции и напоминал, что "Ныне, когда для определенных кругов интернационализм стал пустым звуком, только истинный интернационализм остается радикальным, даже революционным понятием". Мыслям, высказанным в этом письме, Цвейг остается верен до конца жизни.

В 1926 году в статье "Космополитизм или интернационализм", напечатанной одновременно в журналах "Эроп" и "Литерарише вельт", он, резко осуждая космополитические настроения, входившие в моду среди части буржуазной интеллигенции Европы, отстаивал интернационализм как главное орудие предотвращения войны, который "является понятием, ведущим к свободному объединению наций... Он не только переживает войну, но именно война является его решительнейшим, высшим испытанием". Призывы к единству народов только тогда достигнут цели, когда "перестанут быть космополитическими и будут действительно интернационалистическими... Довольно с нас сомнительных смешений понятий, довольно с нас безопасного и безответственного банкетного европеизма!"

Защищая единство европейской культуры, как предпосылку общественного прогресса, Цвейг выступал и против того, что он назвал "колонизацией Европы" Америкой, имея в виду не только проникновение в Европу американских капиталов и поддержку американским финансовым капиталом реакционных сил в Западной Европе. Он писал, что Европа превращается в "раба глубоко чуждой ей идеи машинизации... Истинная опасность, как мне представляется, лежит в области духа, в проникновении американской скуки". "Скукой" называл Цвейг свойственные американской буржуазной литературе и искусству черты стандартизации и однообразия, против которых восставали и крупнейшие американские писатели современности.

Однако полемика Цвейга с реакционными явлениями в области идеологии ослаблялась тем, что он не связывал свою защиту культуры с освободительными устремлениями народных масс. Утрата веры в их творческие возможности, а также игнорирование материальных основ исторического процесса имели для Цвейга роковые последствия. У него окончательно сложилось субъективистское воззрение на общество, движущими силами которого он стал считать одиноких творцов культурных ценностей, чья воля и сознание сообщают, по его мнению, созидательные импульсы истории и являются основой прогресса. Этот идеалистический взгляд на взаимодействие человеческой личности и общества лег в основу всех его биографических очерков, которые Цвейг начал интенсивно писать в двадцатые годы, реализуя прежние замыслы. Наиболее значительные из них были объединены писателем в 1935 году в единый цикл, получивший многознаменательное название "Строители мира". И в очерках этого цикла, и в других романизированных биографиях писатель проявлял интерес в первую очередь не к исторической обстановке, в которой приходилось жить и действовать выдающемуся человеку, а к его внутреннему миру, строю его души.

Порочность общефилософских взглядов на историю имела для творчества и личной судьбы Цвейга далеко идущие последствия. Не понимая объективных закономерностей, лежащих в основе исторического процесса, испытывая горчайшее чувство неудовлетворенности ходом общественного развития послевоенной Европы, Цвейг возлагал ответственность за неустройство мира не на самую систему капиталистического общества, а на буржуазных политиков, которые, по его мнению, неумело и неразумно руководят обществом. Его отрицательное отношение к политикам постепенно перерастало во враждебность к политике вообще, независимо от того, чьи интересы она выражает: правящих классов или широких народных масс.

Усиление аполитизма в творчестве Цвейга свидетельствовало о его решительном отходе от настроений последних военных лет, когда он видел единственное спасение цивилизации в революции. Отрицая политическую борьбу, Цвейг неизбежно приходил к компромиссу с буржуазным обществом. Он критикует буржуазную действительность подчас весьма резко и сурово с гуманистических позиций. Но его защита человечности приобретает, несмотря на революционную фразеологию, отчетливо выраженный созерцательный характер, потому что Цвейг, обожествляя гуманность, рассматривает революцию как силу, несущую с собой для человека лишь новые страдания. Так как Цвейг не верил в возможность победы народных масс, то он начинает отрицательно относиться и к революционному насилию, не понимая, что оно вызывается необходимостью подавить сопротивление реакционных классов и не является неизменной догмой революционных теорий. Цвейг начинает думать, что видоизменить мир я очеловечить его можно не революционным способом, а путем воспитания нравственного начала в человеке, внедряя в сознание и сердца людей чувство сострадания к ближнему, взывая к милосердию и жалости.

Этот круг идей нашел свое первоначальное выражение в книге о Роллане, написанной в 1919 году и доработанной в 1925 году. Цвейг близко знал Роллана и провел с ним в Швейцарии последние годы войны, принимая участие в той огромной антивоенной деятельности, которую вел великий французский писатель в то время. "Ромен Роллан" не является простой биографией и не относится к разряду мемуарных книг. В ней Цвейг хотел дать цельную, картину развития великого человека, отразившего в своем индивидуальном бытии главнейшие противоречия своего времени. Анализ произведений Роллана подчинен этой задаче: он исследует не их объективно-историческое значение, не те социальные причины, которые определили творческую и идейную эволюцию Роллана, а рассматривает его произведения лишь как этапы внутреннего развития творческой личности. Будучи большим художником, Цвейг создает яркий и зримый образ своего великого современника; он тонко и с большим искусством воссоздает интеллектуальную атмосферу, в которой жил и творил Роллан. Но, героизируя его жизнь, Цвейг привносит в характеристику Роллана значительную долю субъективизма, приводящего к апологетизации слабых сторон мировоззрения французского писателя, Цвейг видит в Роллане певца человечности и, разделяя многие его взгляды, не способен критически отнестись к его идейным заблуждениям. Он солидаризируется с односторонней и неисторичной картиной французской буржуазной революции, нарисованной Ролланом в его ранних "Драмах революции", где жирондисты идеализировались как истинные защитники гуманности и свободы, а якобинцы, защищавшие революцию действием, изображались фанатичными поборниками насилия.

Отрицательно относясь к насилию, Цвейг выделяет в творческом наследии Роллана как главную и самую близкую себе идею гуманистического перевоспитания человека. Это искусственное противопоставление человечности революционному действию толкало Цвейга на путь своеобразного примирения с действительностью. Даже "Жана Кристофа" Цвейг трактует в примирительном духе, явно недооценивая огромный критический пафос многотомной эпопеи Роллана. Приятие Жаном Кристофом жизни не означало, что он приемлет все ее социальные формы и отказывается от дальнейших исканий. Финал романа говорил о другом: о глубоком историческом оптимизме Роллана, о его вере в будущее. Приятие Цвейгом действительности приводило его к апологии страдания - неизменного спутника человека в эксплуататорском обществе. Восхваление страдания как источника любви ко всем страдающим людям было свойственно и Роллану, но он в дальнейшем отказался от этой ложной идеи. Цвейгу она была родной издавна, и он, опираясь на моральный авторитет Роллана, делает его краеугольным камнем собственного мировоззрения. Субъективизм Цвейга сказался и в конечном выводе книги, гласящем, что лишь "глубочайшее одиночество среди людей и есть подлинное общение с человечеством". Таким одиноким человеколюбцем, возвышающимся над морем ненависти и непонимания, изобразил Цвейг Роллана, подкрепляя тем самым собственную индивидуалистическую позицию. Но наряду со многими ошибочными мыслями в книге о Роллане есть превосходные страницы, посвященные жестокой и беспощадной критике реакционной буржуазной интеллигенции, сеявшей ненависть между народами в годы войны, кокетничавшей своим мнимым свободомыслием и превратившейся в покорную служанку милитаризма. Проявившиеся в жизнеописании Роллана кризисные черты мировоззрения Цвейга были порождены тем, что он оказался не в состоянии сблизиться с общественными силами, которые противостояли реакции в послеверсальской Европе, и, замыкаясь в служении "религии гуманности", ратовал лишь за нравственное перевоспитание человека.