Английский дневник - Андрей Андреевич Мовчан

немедленно вывезут за рубеж проклятые спекулянты!» Логика эта представляется мне не столько даже неправильной, сколько невероятно грустной. Вот стоит перед нами мир. И нигде нет такого странного правила про 100 лет в обед. И не пропадает ни культура, ни история, ни покой – а наоборот, умножается. А в России – есть правило, но с культурой проблемы, историю переписывают три раза в день, а покой и не снился. Да что говорить, если вы искренне уверены, что норма эта правильная, просто вспомните – 30 лет назад из страны нельзя было выехать за границу и людям, и тоже многие считали, что это обоснованно. Собака на сене – это даже более верный символ нашего менталитета, чем всадник, убивающий ни в чем неповинного дракона. Так не доставайся же ты никому; чувство собственности у нас вырождено в чувство владения – с распоряжением и использованием все куда хуже.

Может быть, это плохо для предателей типа меня, а для честных граждан – хотя бы никак? Не тут-то было. От этого запрета страдают отечественные рынки искусства и антиквариата: вместо свободного потока ценностей – вялый внутренний рынок, заведомо заниженные цены на наше искусство и дополнительный экспорт капитала: коллекционеры предпочитают собирать экспонаты в своих зарубежных домах. Понятно, что Россия – нетто-экспортер денег, значит, легко могла бы стать нетто-импортером ценностей, но не становится: кто же повезет в страну что-то, что потом нельзя свободно вывезти и продать (Вексельберг с яйцами – исключение, остальные берегут яйца и держат их преимущественно в Европе). Сильно страдают и музеи: мало того, что они не могут свободно продавать и приобретать (как во всем мире) части своих коллекций, тем самым их улучшая; они переполнены экспонатами, которые не могут реализовать и не могут ни экспонировать ни даже нормально хранить. В итоге ценные предметы культуры гибнут (гибнуть ценностям в России не запрещается).

Вишенка на торте. Из России нельзя просто так вывозить музыкальные инструменты. Это загадка – почему можно вывозить мебель, но не баян? Может быть, есть риск того, что в баян нальют нефти? Я не вижу смысла в запрете вывоза даже скрипки Страдивари, тем более что Страдивари русским не был, и эта скрипка – часть культуры другой страны. Но уж баян работы братьев Балалайкиных?

Купили мы десять лет назад новое пианино, причем ввезли его из-за границы. Обращаю внимание – купили мы сами, не на общественные деньги; поставили лично у себя дома, никому не показываем. Сын играет, долбит по клавишам, медленно убивает инструмент. Если я, например, приду домой пьяный и, ругая Путина, порублю пианино топором вдребезги пополам, то остатки его (после того, как сын понадергает молоточков для ему одному ведомой игры) будут выброшены на свалку и сгинут бесследно. Но если я хочу вывезти это пианино за границу – эге-гей, предъявите бумагу, что это не культурная ценность! Где взять бумагу? В министерстве. А можно просто на сайте Минкульта опубликовать список марок и лет производства, которые являются – культурной ценностью, а остальные выпускать? Нет, что вы! Это было бы удобно, а мы так не играем. Делать будем так: (1) Подаем заявку в Минкульт. (2) Минкульт присылает эксперта. (3) Эксперту нужен ваш паспорт и заявка – три цветные копии (как будто от номера паспорта культурная ценность пианино меняется). (4) Эксперт заключает с вами договор. Два экземпляра по три страницы. (5) Эксперт фотографирует пианино с двух ракурсов, осматривает и подробно описывает его состояние (две страницы текста). Эксперт берет 16 000 рублей. (6) Эксперт берет две недели на оформ-ление заключения о разрешении на вывоз.

Проклиная Минкульт, я договорился с экспертом и в назначенное время встретил ее у подъезда: «Я в этих новых домах ничего не понимаю, я вашу дверь не найду».

Эксперт появилась из небесно-голубого авто («Сын привез, вы знаете, меня сын везде возит, он обо мне очень заботится, но автомобиль мой, цвет я выбирала, это, знаете ли, как чистое небо, я очень люблю чистоту и высь, это как у Тютчева…»)

Когда-то она была perfect, потом стала past perfect, в этом не может быть никаких сомнений. Эксперт осталась прекрасна в своем черном платье и шляпке, под которой вуаль отсутствовала, но угадывалась в ментальном поле гегелевского мира идей. Она явно нарушила правила грамматики и из past perfect переместилась к моменту встречи со мной навсегда во future in the past, но не в present continuous, как мы все. Ее могла бы играть великая актриса прошлого, но и великая актриса не сыграла бы ее так хорошо, как играла себя она сама. Я очень быстро узнал о ней все или почти все. «Я никогда не снимаю туфли – полы для меня слишком холодны, юноша, вам этого не понять». – «Лестница? Боже, у меня больные ноги! Зачем люди строят лестницы в квартирах, скажите мне, юноша? Чего им не хватает на одном этаже?» – «У вас нет кошки? У меня страшная аллергия на кошек, мой дорогой! Я люблю кошек, я люблю всех, но Господь видимо против». – «Кофе? Вы хотите меня соблазнить? Мой доктор говорит, что кофе меня убьет, но когда я могла устоять перед хорошим кофе?»

Она села за наше пианино так, как садятся за рояль на сцене «Метрополитен», и заиграла Рахманинова. Потом Баха.

Неожиданно ее черты исказились гневом, она вскочила, заламывая руки и блеснув глазами (густые сиреневые тени взлетели и вспыхнули ночным фейерверком): «Кто?! Кто играл на этом инструменте???» От неожиданности я так испугался, что сразу выдал правду: «С-сын…» – заикаясь, пролепетал я, мучительно осознавая с опозданием на секунду, что Зоя Космодемьянская и Олег Кошевой сейчас презрительно кривятся и пожимают плечами в своем подпольном раю на небесах – для них я умер как человек и разведчик, без пытки сдав врагу товарища.

«Боже, что он сделал с инструментом???» – воскликнула моя фея-крестная в муке.

«Ч-что?» – поинтересовался я заискивающе. «Вы не слышите???» – «Н-нет… Я вообще глухой», – зачем-то сказал я; имея в виду «у меня нет слуха», но так было короче, а я не понимал дозволено ли мне отвечать длинно. «Вы не слышите… У четвертой октавы стеклянный звук!!! – мрачно и торжественно произнесла она. – Что он творил с пианино?»

По мне, у любого пианино стеклянный звук, и стек-лянный звук ничем не хуже любого другого, но сказать это было бы равносильно нанесению ей личного оскорбления и страшной раны, поэтому я ответил что-то вроде «ой-вей» и скорбно покачал головой. «Мне придется это записать!» – сказала она тоном директрисы женской гимназии, записывающей в дневник старшеклассницы: «Бросала нескромные взгляды в сторону господ офицеров на приеме у губернатора».

Она закончила опись инструмента, выпила кофе и рассказала про музыкальное орудие («Конечно. «Хоффман». «Бехштейн». Они только пишут «Бехштейн»,