Сестра-отверженная - Одри Лорд

Мы побывали в университете, и наш гид рассказывал по-английски о зданиях, которые строили в сталинские времена. Чтобы заложить фундамент и возвести эти постройки, камень везли из Украины, потому что Москва, в отличие от Нью-Йорка, стоит не на скальной породе. Удивительно, что город из таких огромных, внушительных, каменных зданий может быть выстроен не на твердой почве. Как будто бы он держится силой человеческой воли. Пока мы стояли перед зеркальным прудом и обсуждали это, ко мне бочком подкрался светловолосый мальчик лет десяти с совершенно интернациональным видом, встал рядом и, украдкой коснувшись меня, раскрыл передо мной ладонь. Посреди его маленькой руки лежал значок в виде красной звезды с солдатом посередине. Я совершенно растерялась, так как не понимала, чего хочет ребенок, и спросила Хелен, но она сказала мальчику что-то резкое и отогнала его так быстро, что я не успела ее остановить. Позднее она объяснила, что он хотел выменять свой значок на американский. Этот ребенок стоял в стороне и наблюдал за нами, странными Черными людьми, и смог угадать во мне американку – потому что, конечно, только американ/ки носят много значков, – и решил обменять свой значок с красной звездой. Меня тронул этот ребенок – я всё думала о том, что сегодня воскресенье и он, наверное, ищет удачи во всех туристических местах. Наверняка его родители не знали, где он, и интересно, думала я, что бы сделала его мать, если бы узнала.

Женщина из Союза писателей, которая пишет книгу о негритянской политике, была, как мне показалось, немногим старше меня – наверное, ей немного за пятьдесят – и ее муж был убит на войне. Детей у нее не было. Она сообщила эти факты о себе сразу, как мы сели, открыто говоря о своей жизни, как здесь, кажется, делают все. Я говорю «кажется», потому что у этой откровенности есть и своя граница. И она, как и моя сопровождающая, и большинство здешних женщин всех возрастов, похоже, скорбит по мужчинам, которых больше нет. В то же время они вроде бы избавились от многих традиционных ролей и игр по отношению к мужчинам. Почти все, кого я встречала, потеряли кого-то на «Великой Отечественной войне», как они ее здесь называют, то есть, по-нашему, на Второй мировой.

Сегодня вечером у меня брал интервью Олег, один из представителей Союза советских писателей, которые пригласили меня в Россию и оплачивали счета. Из разговора с ним я узнала, что гостиница, в которой мы живем, раньше была молодежным общежитием, и Олег извинился, что это место, как он выразился, не такое «цивилизованное», как другие московские гостиницы. Я сталкивалась со словом «цивилизованный» и раньше, и мне стало интересно, используется ли оно в разговорах с американ/ками, или, может быть, оно означает соответствие американским стандартам. Мне всё больше кажется, что американские стандарты здесь своего рода негласная норма и что с ними нужно считаться вне зависимости от того, противишься ли ты им или принимаешь их. Это довольно неутешительно. Но вернувшись в гостиницу, я отмечаю, что отделка здесь в самом деле немного потрепанная, но всё в рабочем состоянии, а кровать в номере хоть и кажется подростковой по размеру, но вполне удобна. Для молодежного общежития это куда лучше, чем я могла бы себе представить. Конечно, я не могу не задаться вопросом, почему людей, приехавших на афро-азиатскую конференцию, селят в молодежном общежитии, тем более «нецивилизованном», но вряд ли я когда-либо получу на это ответ[13]. Все гостиничные номера в Советском Союзе стоят одинаково. Коммунальные услуги – как рассказала Хелен, пока мы ехали на метро отправлять телеграмму – здесь очень дешевые. Газ для готовки стоит шестнадцать копеек в месяц, что меньше одного рубля (около трех долларов США), а за электричество даже зимой, при наибольшем потреблении, когда Хелен целыми днями сидит за переводами, она платит три рубля в месяц. По ее словам, это очень дорого. Двухкомнатная квартира, которую они делят с матерью, стоит восемь рублей в месяц.

Олег не знает английского, точнее, не говорит по-английски. Как и многие люди, с которыми я познакомилась в России, он понимает английскую речь, хотя и не подает виду. Олег сказал мне через Хелен, что хочет, чтобы я знала, что для нас очень важно познакомиться с другими писатель/ницами и что цель конференции в том, чтобы мы встретились и объединились. Я поблагодарила его за двадцать пять рублей, которые получила сразу же по приезде в Москву как подарок от Союза советских писателей на карманные расходы. Я говорила об угнетенных людях по всему миру, о том, как важно встречаться, чтобы соприкоснуться и поделиться друг с дружкой, я говорила о ЮАР и их борьбе[14]. Олег ответил очень любопытно: «Да, в ЮАР в самом деле всё очень плохо. Это как незаживающий гнойник». Это прозвучало для меня одновременно отстраненно и по-собственнически. Непонятно. Мой друг Вилли, южноафриканский поэт, теперь живет в Танзании, и, возможно, он тоже здесь, чем я очень воодушевлена.

Мы отправились на юг, в Узбекистан, на конференцию. Из-за задержек пятичасовое путешествие превратилось в семичасовое. В Ташкент прибыли уже ночью, после долгого, изнурительного полета. Как я уже говорила, российские самолеты невероятно набиты, каждый дюйм занят сиденьями. Свое воздушное пространство они задействуют полностью. Даже рейс из Нью-Йорка в Москву смахивал на воздушный общественный транспорт. А из Москвы в Ташкент тем более. На борту были 150 делегат/ок конференции: писатель/ниц стран Азии и Африки, я, одна наблюдательница, переводчи/цы и представитель/ницы прессы. В общей сложности, группа примерно из 250 человек, что довольно много для перелета через страну, которая по меньшей мере в четыре или пять раз больше Соединенных Штатов (причем в стандартном, а не широкофюзеляжном самолете).

Когда мы вышли из самолета в Ташкенте, было восхитительно жарко и пахло как в Аккре в Гане. По крайней мере, так мне показалось за короткую поездку из аэропорта в гостиницу. Дорога в город проходит по широким проспектам, окруженным зданиями из дерева и белого мрамора, в ярком свете уличных фонарей. Весь Ташкент отстроили заново после землетрясения 1966 года. Мы устали, всем было жарко, но нас ждал такой прием, который заставил бы ваше сердце замереть, а потом запеть. Представьте себе нас, 250 человек, утомленных дорогой и теснотой, недостатком еды и избытком разговоров, голодных и растерянных. Уже стемнело. Мы выходим из самолета, а перед нами больше сотни встречающих, телекамер и фонарей, а еще двести или триста нарядных детей с букетами цветов, которые они суют нам в руки, пока мы спускаемся по трапу. «Сюрприз!» В самом деле,