Лев Аннинский - Русские и нерусские

Дубин и Дугин

Поскольку последний обещанный нам плевок должен прилететь с телеэкрана, подхватываю тему.

Слово — эксперту:

«Что сейчас говорят московские суперкрупные издатели? Что до города с полумиллионным населением они еще будут из Москвы дотягиваться, а ходить — нет, не будут, это слишком дорого и накладно. В двадцати крупных городах, в Москве, в Питере на наших глазах возникают новые аудитории. Но их надо отследить, надо наладить какие-то каналы регулярного взаимодействия с ними. Дальше, за рамками этих групп, — разрыв, провал, ничейная земля. А еще дальше — так называемое общество зрителей. Это люди, которые четыре-пять часов в день смотрят первые два телевизионных канала. Ни у одного книгоиздателя сегодня нет такой возможности дотянуться практически до каждой семьи» (Борис Дубин).

Дополняю сюжет. По моей книге «Красный век» снято два телецикла: очерки о крупных поэтах. Циклы прошли и получили все причитающееся. После чего телевизионщики стали выдергивать из них те очерки, которые им нужны, и пускать в эфир вразбивку. Наступает, например юбилей Светлова — пускают Светлова. Мне не говорят, дая и не против: пусть смотрят.

О том, что моя физиономия опять помаячила на экране, я узнаю по тому, что в метро мне начинают улыбаться, атои подмигивать незнакомые люди. Это должно льстить самолюбию. Но меня убивает мысль, что из этих узнающих меня и улыбающихся мне людей вряд ли кто-нибудь читал хоть одну мою строчку. И вряд ли прочтет.

Что делать в «обществе зрителей» человеку, который пишет и хочет, чтобы его прочли? Раньше хоть эзоповым языком надеялся их развлечь, да и сам развлекался. А сегодня?

«Сегодня либеральная мысль в литературе существует в свободных условиях. Ей не нужен эзопов язык, ей не приходится преодолевать государственные границы для того, чтобы дойти до печатного станка (тем более до Интернета).

На рубеже 1990-х легальная литература, литература «ворованного воздуха», смогла перейти с эзопова языка на прямую речь. Кстати, это расставание с эзоповым языком породило свои проблемы, но об этом отдельный разговор» (Наталья Иванова).

Подхватывая и этот отдельный разговор, сознаюсь, что с объявлением свободы слова и прямой речи я от эзопова языка отнюдь не отказался. Какая-то странная интуиция продолжает действовать. Раньше я делал вид, что обманываю цензоров (а они делали вид, что вылавливают у меня крамолу). Теперь я делаю вид, что обманываю себя самого (и каждого встречного, то есть читателя). Потому что крамола свернулась на дне души каждого и ждет часа.

Человек духом слаб, он правду о себе не выдержит. Он подозревает, что дышит ворованным воздухом, но не хочет этого «знать».

Это все то же: дыхание замечаешь, только когда тебя душат. Тогда становишься либералом: «Дайте дышать!» А если дышишь — то украдкой.

Михаил Золотоносов о Лакшине сказал и обо всех «шестидесятниках»: привыкли, мол, дышать ворованным воздухом. Ну, конечно. Воровали воздух у партократов. У тех же партократов я его и теперь ворую, только партии переименовались, заделались партократы демократами, держателями истины: монархической, либеральной, православной — кто какой. И гордятся стилистикой прямой речи.

У меня с Лакшиным было (как сказал бы мой учитель Синявский) расхождение стилистическое. Лакшин тоже думал, что режет правду-матку. Так и интонировал: я правду скажу!

Я же прошу: дайте соврать! Вралем прикидываясь, можно ведь страшную правду высказать. А если кричать, что это правда, — так слушать не станут. «Откуда ты правду-то знаешь?» — Нет, я вру. Не любо, не слушай, а врать не мешай. «Ну, черт с тобой, ври больше». И не мешают. Тоже, между прочим, эзоповщина.

А кто верит, что режет матку, — блажен. У либералов, кстати, вера в собственную непререкаемость в советские времена была не меньше, чем у ортодоксов (партократов, патриотов и т. д.). Такие ж ж-жандармы.

Наталья Иванова:

«В конце 1980-х — начале 1990-х и Алла Николаевна, и другие критики употребляли в своих статьях выражение «либеральный террор» — это террор либералов, которые преследуют тех, кто не исповедуют систему либеральных ценностей».

Алла Латынина:

«Я действительно использовала выражение «либеральный террор», утверждая, что его как такового нет. Это оксюморон.»

Террора, может, и нет, но мысль о нем есть. Свернулась на дне души. Я тоже использовал это выражение, и не как оксюморон, а как отражение реальности, когда писал о событиях 1860-х годов: в ту пору радикалы от либерализма объявили бойкот Лескову за антинигилистические идеи. Мой любимый Писарев отлучил его от литературы! Руки велел не подавать! Вот когда некрасовский «Современник» и писаревское «Русское слово» повели себя как жандармы духа. И меж собой грызлись насмерть, без всякого оксюморона. Я эти баталии описывал осторожно, не хотел жестких аналогий, боялся задеть новомировцев. хотя аналогии напрашивались. Отлучали от печатного станка друг друга правдолюбы 60-х! Про авторов «Октября» новомировцы писали в тонах скорби: поторопился-де такой-то обнародовать свой опус. Это ехидство было ответом на тупую брань ортодоксов, требовавших, чтобы новомировцев лишили слова (то есть журнала).

Это — в эпоху, когда давало слово и лишало слова — начальство. Теперь, в эпоху «прямой речи», формулировки другие. Купят или не купят? Можно заработать на этой книге или нельзя? Отнять торговые точки у книжных монстров!

Ну это хоть внятно. А то вы все про идеи. Внятность нужна!

Андрей Дмитриев:

«Размежевание должно быть внятным. Условно говоря, Дугин и Дубин ни при каких обстоятельствах не должны оказываться под одной обложкой, на одних газетных полосах.»

Да они и сами не сядут на одной делянке, без ваших сепараций и сегрегаций!

Впрочем, сядут! Россия — страна непредсказуемая. Кто бы в марксистскую эпоху мог вообразить, что от брака большевиков и националистов родятся «нацболы»? Что либералов и демократов засадят рядом в одну партию, где не будет ни либерализма, ни демократичности.

Поэтому не очень верится в крутость этих непримиримых. А вдруг эта крутость — от страха, что русские люди, по патентованной всеотзывчивости своей, — опять чохом поперебратаются, все поперепутают, со всем миром обнимутся и всем миром что-нибудь мировое учинят.

Так что в жесте, чтоб не садились рядом, мало уверенности, а больше эстетики: больно уж хорошо сидят рядышком, так славно перекликаются: Дубин и Дугин.

Такое же эстетическое удовольствие получаешь от либеральных шарад и метафор. Например: что означают в названии ЛДПР буквы «л» и «д»? Ответ: ищите букву «ж». Блеск!

А Хакамада — как Багира в стае глупых волков!

Кошачья ассоциация побуждает меня к сугубо личному комментарию (и это будет последнее замечание, на которое я решаюсь). Дело в том, что в книге «Либерализм: взгляд из литературы» есть рассуждение на мой счет. Говоря о том, что либералы и ортодоксы советского времени бдительно следили за чистотой своих рядов, Наталья Иванова находит исключение, которое подтверждает правило:

«На моей памяти действия такого рода характерны были только для одного критика, которому они присущи и сегодня. Речь идет о Льве Аннинском. Найти критика, который бы одновременно печатался, скажем, в «Новом мире» Твардовского и в «Октябре» Кочетова без урона для собственной репутации, более чем затруднительно. Аннинский продолжает это делать: он печатается и в «Дне литературы», и в «Литературной газете», и во многих других разнополюсных средствах массовой информации. У него своя собственная позиция. И когда спросили у него о причине этого, он ответил примерно так же, как ответила Мария Васильевна Розанова (а она тогда, к моему изумлению, впервые напечаталась в газете «Завтра», а потом в газете «День литературы»). Мария Васильевна сказала: «Я христианка, а христиане — это те, кто входят в клетку со львами. А те, кто не входят, трусы».

Оставляю в стороне вопрос о репутации. Без ущерба, наверное, не получалось, но если репутация сводилась к тому, в какой состоишь команде («на чью мельницу льешь воду»), то я от такого ущерба не страдал, тем более, что предпочитал мельницы ДонКихота. А ерничал — потому что сражаться с мельницами не давали. То есть трибуны не было. «Вали отсюда, ты не наш».

Теперь-то ситуация другая, высказаться могу в любой момент, веду постоянные рубрики в журналах «Родина» и «Дружба народов», где читатель, которому я нужен, найдет меня, когда захочет, так что ходить по другим редакциям нет нужды. Но в эпоху, когда было два монастыря: «Октябрь» и «Новый мир», с соответствующей чистотой рядов, — меня эта чистота иногда доводила до ступора, ия от столь малопочтенного чувства объявлял: раз меня ни туда, ни туда не подпускают, — назло пролезу и туда, и туда. Один раз это удалось — в 1962 году; еще раз, уже из чистого озорства я повторил это в 90-е годы, напечатав статьи в газетах «Сегодня» и «Завтра», — чего не сделаешь в карнавальной ситуации!