Армен Гаспарян - Операция "Трест". Советская разведка против русской эмиграции. 1921-1937 гг.

7 июня началось восстание в Рыбинске. Отряд из четырехсот человек вел в бой сам Савинков. Но местная ЧК заранее знало о мятеже, и все попытки захватить артиллерийские склады в городе были отбиты. После двухдневных боев восстание захлебнулось. Итогом авантюры Савинкова стали массовые казни эсеров, нейтральных обывателей, арестованных ранее членов «Союза защиты Родины и свободы». Большевики не собирались церемониться с врагами революции. Вот лишь один из приказов чрезвычайного штаба Ярославского фронта: «Всем, кому дорога жизнь, предлагается в течение двадцати четырех часов со дня объявления сего оставить город и выйти к Американскому мосту.

Оставшиеся после указанного срока в городе будут считаться участниками мятежников. По истечении двадцати четырех часов пощады никому не будет, по городу будет открыт самый беспощадный, ураганный артиллерийский огонь из тяжелых орудий, а также химическими снарядами. Все оставшиеся погибнут под развалинами города вместе с мятежниками, предателями и врагами революции рабочих и беднейших крестьян».

Об этом Савинков старался не думать. Все мысли его занимало очередное предательство союзников. Войска Антанты мятеж не поддержали — не хватило у них сил, поэтому он решил на время приостановить мятежи с целью срывания Брестского мира. В отчаяние от срыва восстания, которое готовилось полгода, Савинков бежит в Сибирь, где совершает полный театрального фарса жест — записывается рядовым в каппелевские части. О том, насколько это было серьезное приобретение для белого Движения, вспоминал уже в эмиграции полковник Вырыпаев: «Когда Савинков и я сидели около лавки, ко мне привели грязного 16-летнего красноармейца мои смеющиеся над ним добровольцы. Он от страха заливался горькими слезами. Среди приведших его был мой большой приятель и друг по коммерческому училищу Л. Ш., который сказал: «Господин командир (чинов у нас тогда не было, обращались по должности), разрешите этого парнишку отшлепать. Он убежал от матери и поступил в красные добровольцы». Я ему разрешил, так как хорошо знал, что доброволец Л. III. ничего страшного парнишке не сделает. Он скомандовал красному вояке снять штаны и лечь на бревно и дал ему несколько шлепков, приговаривая: «Не бегай от матери, не ходи в красные добровольцы/» И добавил: «Вставай и иди к своим и скажи, что мы никого не расстреливаем». Красный вояка, застегивая на ходу пуговицы штанов, быстро побежал к бронепоезду, крича: «Никому ничего не скажу!» — и скрылся за плетнями огородов.

Наблюдавший эту картину Савинков, обращаясь ко мне, сказал: «Эх, Василий Осипович, добрый вы человек — что вы с ними цацкаетесь? Расстрелять эту сволочь, да и дело с концом. Ведь, попадись мы с вами к этим молодчикам, они ремнями содрали бы с нас кожу. Я только что бежал от них и видел, что они делали с пленными...»

Душа поэта суровой воинской дисциплины долго выдержать не смогла. При первом же удобном случае он перебирается в Омск, где входит в состав Сибирского правительства. Многие склонны считать, что это именно Савинков был истинным вдохновителем переворота, благодаря которому адмирал Колчак пришел к власти. В самом деле, почерк узнаваем, жаль лишь, что документально это не подтверждено. Но даже если это действительно было так, то Савинков жестоко просчитался. Александр Васильевич Колчак не очень-то жаловал несостоявшегося цареубийцу и предпочел при первом же удобном случае избавиться от него. Савинков потом всем рассказывал, что Верховный правитель России не захотел быть в тени популярного лидера. Это чепуха. Никакой популярностью бывший террорист не пользовался в войсках Восточного фронта. Больше того, многие офицеры армии Колчака не скрывали своего желания повесить Савинкова, как только представится хороший повод. Не знать этого он не мог. Поэтому и воспринял свое назначение зарубежным представителем Колчака с удовольствием и явным облегчением. За короткий срок он успел перезнакомиться со всеми европейскими лидерами, агитируя их помочь добровольцам, иначе красная вакханалия доберется и до старого света. Особо близкие отношения у него сложились с военным министром Великобритании сэром Уинстоном Черчиллем, который и спустя годы будет с теплотой

вспоминать о мистере Савинкове: «Манеры его были одновременно непринужденными и исполненными достоинства; за свободной и учтивой речью чувствовалось холодное, но не мертвящее внутреннее спокойствие; все это говорило о том, что я нахожусь в присутствии человека незаурядного, в тайниках личности которого волевой импульс соседствовал с сильным чувством самообладания, Я оиущал силу и обаяние его личности».

Не забывал Савинков и про литературную деятельность, которая все больше и больше трансформировалась в журналистику. Надо сказать, весьма талантливую. В Варшаве он редактировал газету «Слово», в Париже руководил бюро печати армии Колчака. В своих статьях он настоятельно советовал действовать только под демократическим флагом, забыв навсегда про возрожденную монархию. Главная его идея заключалась в следующем: отказаться раз и навсегда от бессмысленного лозунга «Единая, Великая и Неделимая Россия», заключить стратегический союз с Петлюрой и польскими войсками. Но Антон Иванович Деникин в достаточно вежливой форме объяснил легендарному террористу, что в его советах не нуждается.

Савинкову многие прочили должность представителя Белого движения в Праге. Немудрено, ведь он очень хорошо знал президента страны Масарика, даже получал от него деньги на убийство Ленина. Однако он решил возобновить знакомство со своим другом по гимназии Пилсудским, ставшим к тому времени лидером Польши. В Варшаве Савинков создает «Русский политический комитет», который, по его расчетам, должен был стать объединяющим стержнем всего антибольшевистского сопротивления. Казалось бы, так и должно было бы произойти. В апреле 1920 года польские и петлюровские части начали наступление против Красной армии. Уже через десять дней были захвачены Киев и большая часть Правобережной Украины. Сам Савинков в тот момент организовал в Польше Русскую народную армию

под командованием генерала Булак-Балаховича, о котором ходила дурная слава. Отвлечемся ненадолго от Савинкова и посмотрим, кому же он доверил командовать армией.

Современники так описывали его: «Среднегороста, сухая во-енная выправка, стройный, лицо незначительное, широкие скулы. Говорит с польским акцентом, житейски умен, крайне осторожен. Характеру вполне соответствовала и первая часть его фамилии: «Булак» — человек, которого ветер носит». Он прославился еще в годы Первой мировой. Немцы называли его «рыцарем смерти», отдавая должное его стойкости: в боях он был ранен пять раз, но никогда не покидал свой эскадрон. Георгиевский кавалер остался в строю и после большевистского переворота. Мало того, он единственный из белых вождей, кто служил в армии Троцкого. Однако при первом же удобном случае вместе со своим отрядом перешел на сторону добровольцев Северо-Запада.

После перехода атамана на сторону белых генерал Родзянко подписал приказ об амнистии отряду Булак-Балаховича, офицерам были сохранены их прежние чины. Свою службу в Добровольческой армии в октябре 1918 года он начал с того, что поспособствовал уходу в отставку командира Северо-Западного корпуса генерала Вандама, которого критиковали за нерешительность. Многие тогда считали, что руководить добровольцами должен пользовавшийся огромной популярностью Булак-Балахович. Офицерам импонировали слова георгиевского кавалера: «Я воюю с большевиками не за царскую власть, не за помещичью Россию, а за новое Учредительное собрание». Однако сам он, судя по воспоминаниям князя Вермонт-Авалова, был против назначения командующим корпусом, о чем совершенно открыто и заявил. Булак-Балахович принял самое активное уча-

стие в наступлении «северо-западников» на Петроград. 29 мая 1919 года его партизанский отряд занял Псков, где был торжественно встречен населением, которое устало от красного революционного террора и массовых казней. Однако виселицы, построенные большевиками в центре города для буржуазных элементов, недолго простаивали без дела. 31 мая в газете «Новая Россия» Булак-Балахович изложил свой метод восстановления порядка и законности в городе: «Я предоставляю обществу свободно решить, кого из арестованных или подозреваемых освободить, а кого покарать. Смутьянов, изменников и убийц повешу до единого человека». Публичные казни в первый месяц освобождения Пскова от большевиков проходили днем, в самом центре города. Но очень скоро союзники потребовали от Булак-Бала-ховича немедленно прекратить это «варварское средневековье». А между тем атаман отправил рапорт в штаб Северо-Западного корпуса, где отмечал: «Яне хочу, чтобы белых и меня обвиняли в том, что я казню в застенках. Пусть все видят, кого я вешаю. Я приглашаю вступиться, если кто-то видит, что страдает невиновный. На тех, за кого вступятся свободные граждане, моя рука не поднимется».