М Еремин - К М Станюкович (Очерк литературной деятельности)

Когда Глеб появился в доме Стрекаловых, он показался ей нелюдимым и странным, но, присматриваясь к его поведению, вдумываясь в смысл его речей, она поняла, что у него не может быть ничего общего с теми людьми, среди которых она жила, что он человек из другого, лучшего мира. Ольга полюбила Черемисова и решила уйти вместе с ним. Черемисов погиб, но Ольга в благополучный, обеспеченный мир своих родителей уже не вернется. Готов уйти из родного дома и ее брат Федя: под влиянием Черемисова этот юноша осудил и дела своего отца и нравы среды, где богатство и чины считаются наивысшими ценностями.

Победа сильных мира сего оказалась неполноценной; не обладающие никакой внешней властью, гонимые и преследуемые люди навсегда уводят от преуспевающих новых господ их детей - их будущее.

Однако в этом светлом и обнадеживающем мотиве все-таки слышатся и грустные ноты, и поэтому он почти не ослабляет достаточно мрачную тональность всего романа как целого. Ведь Черемисов сделал, в сущности, только половину дела, хотя и очень важную: он помог Ольге и Феде увидеть неправду, царящую в среде, в которой они родились и выросли, и уверовать в новые, благородные, человечные идеалы; но он не научил их, как жить по-новому - согласно своим новым убеждениям, и, главное, как бороться с господствующим в обществе злом. А не научил потому, что не знал и сам.

Что говорил Черемисов рабочим в своих лекциях - ограничивался ли он общеобразовательными задачами или, когда на лекциях присутствовали одни только рабочие, переходил к прямой революционной пропаганде и призывал их к каким-то активным действиям, к борьбе - в романе не рассказано. И это, конечно, не случайно: тогда и сами непосредственные деятели революционного движения еще не знали, что и как надо говорить рабочим. В конце шестидесятых - начале семидесятых годов членам кружка "чайковцев", например, удалось установить связи с заводскими и фабричными рабочими, однако попытки вести среди них революционную пропаганду успеха не имели.

Но известно, что в периоды спада освободительного движения работа революционной мысли не прекращается, поиски новых средств и форм освободительной борьбы идут в такие периоды с особенным напряжением. Когда создавался первый роман Станюковича (1871-1872 гг.), новое в революционном движении только еще нащупывалось. Несколько позднее оно, это новое, воплотилось в народническом движении. Народники в подавляющем своем большинстве были убежденными последователями идей Герцена, Чернышевского и Добролюбова и считали, что радикальное переустройство жизни русского общества на социалистических началах станет возможным только в результате крестьянской революции. Задача, стало быть, состояла в том, чтобы возбуждать и поднимать в массах крестьянства дух протеста, готовить их к широкому восстанию, то есть к революции. К этому призывали передовую молодежь и находившиеся в эмиграции вожди русского освободительного движения П.Л.Лавров, М.А.Бакунин, П.Н.Ткачев.

И вот весной 1874 года сотни молодых революционеров отправились в поволжские и южнорусские деревни - "в народ". Через несколько месяцев выяснилось, что "хождение в народ" потерпело неудачу: осенью того же года большая часть его участников была схвачена полицией, многие сосланы в административном порядке, а самые влиятельные заключены в тюрьмы и преданы суду (знаменитый процесс 193-х). В ряду причин, предопределивших эту неудачу, было и то, что народники просто плохо знали народ; их представления о крестьянской общине были во многом неточными, а предположение, будто именно она станет основой социалистического общества, - насквозь утопичным.

Но "хождение в народ", несмотря на его неудачу, сыграло в жизни русского общества историческую роль. Правящие верхи России должны были поневоле убедиться, что революционное движение в стране не только не подавлено, но, напротив, приобретает новый размах. С другой стороны, масштабы "хождения в народ", благородство и самоотверженность его участников - все это ободряюще подействовало на настроения в оппозиционных кругах русского общества. Само собой разумеется, это событие оказало свое воздействие и на русскую литературу. В этом смысле особенно характерен роман Станюковича "Два брата".

7

Этот роман тоже можно отнести к типу романа-биографии, только в отличие от первого романа Станюковича - "Без исхода" - здесь рассказано о судьбе двух главных героев - братьев Николая и Василия Вязниковых. И социальная коллизия почти такая же: новое, активное социальное зло в романе "Два брата" воплощено в фигуре Кузьмы Петровича Кривошейнова, вчерашнего мельника Кузьки. Различия между ним и Стрекаловым не очень существенны: Стрекалов орудовал в городе - в промышленности и на строительстве железных дорог, а Кривошейнов - в деревне; у того были англоманские замашки, а этот действовал нахрапом, без претензий на культурность. Кривошейнов еще не такой крупный хищник, как, например, щедринский Дерунов, но по своим ухваткам, по неколебимому сознанию своей полной безнаказанности он нисколько ему не уступает: он ведь тоже уверен, что нужен властям, и поэтому всегда найдет у них поддержку.

События в деревне Залесье, несмотря на то, что им в общем объеме романа посвящено всего несколько страниц, потому-то и являются ключевыми, кульминационными, что в них нагляднее всего обнаружилось и живодерство Кузьки и палачество властей. Тут резко выявляется социально-обличительная тенденция романа; вместе с этим здесь отчетливо виден и его художественно-"исследовательский" пафос: в отношении к этим событиям определились не только общественные позиции каждого из братьев, но и главные особенности их характеров.

Сопоставление характеров, жизненных позиций двух братьев не ограничивается задачами обличения "удачливых" отступников вроде Николая и прославления таких самоотверженных подвижников, каким оказался Василий; в нем, в этом сопоставлении, есть не только констатация того, что случилось, но и вопрос: почему так случилось?

Иван Андреевич Вязников в молодости был причастен к оппозиционному движению (скорее всего к кружку петрашевцев), за что его в 1848 году и сослали "в места не столь отдаленные". Он и теперь, в семидесятые годы, не изменил своим молодым убеждениям - недаром губернские и столичные бюрократы называют его "старым нигилистом", а окрестные мужики "праведным барином". Детей своих он воспитал в духе гуманности и высоких преданий русского освободительного движения. И вот на старости лет он вопреки всем своим ожиданиям и надеждам должен был убедиться, что его любимец Николай изменил этим преданиям. Отцу было непонятно, как это могло случиться с его сыном, а перед читателем романа вопрос встает несколько иначе: почему, как говорится, при всех прочих равных условиях одни люди легко и непринужденно привыкают к порядкам несправедливого общественного строя и становятся уважаемыми членами этого общества, а другие не примиряются и борются за свержение этого строя борются даже тогда, когда понимают, что победа придет, может быть, только к людям следующих поколений?

Вопрос не такой простой, как может показаться на первый взгляд. Различия между правом и бесправием, справедливостью и несправедливостью, между рабством и свободой, если не осознают, то чувствуют все; а люди образованные или, как их со второй половины XIX века стали называть, интеллигенты имеют возможность осмыслить эти различия в их общем виде, теоретически. И все-таки многие из этого образованного меньшинства, многие интеллигенты сознательно выбирают как раз несправедливый строй. Значит, этот выбор предопределяется не только знанием и пониманием законов разума, законов человечности. "Я взглянул окрест меня - душа моя страданиями человечества уязвлена стала", - писал Радищев; и книгу свою он адресовал прежде всего тем, "кто состраждет... над бедствиями собратий своей..."*. Значит, кроме знания и понимания, нужно еще и сочувствие и сострадание угнетенному человеку.

______________

* А.Н.Радищев. Полн. собр. соч., т. 1, М.-Л., 1938, стр. 227.

Правда, бывает свободолюбие и только по рассудку, по логике - то есть свободолюбие чисто теоретическое, книжное; но оно часто оказывается односторонним и неустойчивым, а то и вовсе превращается в нечто противоположное. Книжные свободолюбцы, гуманисты-теоретики и сами человеческие страдания склонны рассматривать "в общем виде", суммарно; данное общество (в России второй половины XIX века речь шла о буржуазно-дворянском обществе), рассуждают они, несовершенно, несправедливо, его нужно радикально перестроить; а когда это будет сделано, то положение страдающих единиц изменится к лучшему само собой. Именно по такой схеме рассуждал Родион Романович Раскольников.

В периоды общественного подъема такие удобопонятные и радикальные теории приобретают особую привлекательность. В шестидесятые годы толпы Ситниковых и Кукшиных набросились на эти рецепты, как на последний крик моды. А модники ведь всегда спешат, чтобы не только не отстать от моды, а еще и забежать вперед и постараться уверить всех, что они-то и являются законодателями моды, то есть что не Базаровы, не Рахметовы, а именно они, Ситников вместе с Кукшиной, главные-то деятели и есть. Эти новые Репетиловы шумели, суетились, и у некоторых писателей сложилось впечатление, будто и все-то движение революционной молодежи не более как суета и пустопорожний шум; появились так называемые "антинигилистические" романы вроде "Взбаламученного моря" А.Писемского или "Панургова стада" Вс.Крестовского. Но страхи этих писателей оказались сильно преувеличенными: как только "нигилисты" по моде увидели, что за это увлечение приходится расплачиваться ссылкой или даже тюрьмой, они поспешно образумливались и вполне непринужденно возвращались на стезю благопорядочности.