Итоги Итоги - Итоги № 8 (2014)

Всегда любопытно, как люди, много лет проработавшие во власти, живут после ухода со своих постов. И в особенности как оценивают работу своих сменщиков, бесцеремонно разбирающихся с их наследием. Вот, к примеру, бывший главный архитектор Москвы Александр Кузьмин, под чьим руководством мегаполис менялся в течение полутора десятков лет, сегодня на столичные стройки ни ногой. Войти еще раз в эту бурную реку он не хочет: слишком хорошо знает про мели, омуты и подводные камни…

— Александр Викторович, вы тот редкий представитель команды Лужкова, кто сохранил должность при новом мэре. Как удалось?

— Доверили. И увольнять не увольняли, сам подал в отставку.

— Не нравилось, что в городе происходит? Ведь и старую застройку собрались сносить в центре, и платных парковок понаделали… Все, что не рисковала делать прежняя команда…

— Все изменилось, вы правы. Честно говоря, я не знаю, что сейчас происходит в коридорах городской власти. Ни разу не был в Москомархитектуре, в правительстве Москвы после отставки. Смотрю на город как его житель. И многое мне нравится. Да, меры, которые Сергей Семенович очень настойчиво проводит, непопулярны, но необходимы. Так же отношусь к пешеходным зонам и одностороннему движению. Оттого что Дмитровка стала односторонней, больше пробок не появилось. Я считаю, что в центре ведется правильная политика. И даже немножко завидую, если честно.

— Почему вы это не сделали? Идей не было?

— Дело не в этом. Мне кажется, это было мелковато для предыдущего руководства с точки зрения вложения энергии. Понимаете, Юрий Михайлович — это такой титан, которому нужны были глобальные задачи, только такие ему интересны. Деталями заниматься он, мне кажется, просто не хотел, для этого, мол, замы есть. А Сергей Семенович считает, что мелочей нет, и упрямо занимается выделенными полосами.

— В 2000-х НИиПИ Генплана Москвы разработал несколько амбициозных проектов: это и единая транспортная система с внутригородскими электричками, и пешеходные зоны, и Четвертое ТК. Не вышло, хотя масштабы были вполне лужковские.

— В то время существовал очень сильный разрыв: власть московская — власть федеральная. И мне кажется, была допущена ошибка: Москва уперлась — то должны делать федералы, это… И сократили, например, строительство метрополитена. А ведь известно, что на каждый миллион жителей города должен строиться новый диаметр метро, иначе никакого облегчения люди не почувствуют. Сейчас 12 миллионов — надо 12 веток. Только на свои средства город реализовать эти проекты не мог, а получить помощь мешали обострившиеся отношения. С областью тоже не клеилось: Громов и Лужков не могли ни о чем договориться. Потом мы сильно зажали ДСК, чтобы не множить в городе панельки. Они ушли в область и стали там строить, люди поехали жить за МКАД. А поскольку общей программы развития не было, то и получился перекос — Подмосковье строит склады, жилье, торговые центры, а стоит в пробках Москва.

Сейчас я считаю, что счастье столицы — в развитии регионов. Все архитектурно-градостроительные совещания по Москве и Санкт-Петербургу напоминают мне консилиум врачей ухо-горло-нос около постели умирающего Белинского. Сопельки у него, капельки давайте… Если будет продолжаться развитие страны за счет двух регионов — Москвы и Санкт-Петербурга, ничего не изменится.

— В чем была роль главного архитектора города Москвы при Лужкове? Со стороны она казалась несамостоятельной.

— Несамостоятельной эта должность стала задолго до меня. Последним из могикан был главный архитектор Михаил Васильевич Посохин. Фигура уникальная, принимавшая крупные решения. Но он был и министром, и депутатом. От чиновничьей Москвы на съезде КПСС присутствовало три человека — Посохин, Гришин и Промыслов. И все. Что касается роли мэра Москвы в градостроительстве… Вопрос непростой. Очевидно, что архитектура сильно связана с государственной политикой. При Сталине она была имперской, с размахом, при Хрущеве — социальной, с ее пятиэтажками и борьбой с излишествами. Посмотрите на Калининский проспект, он, как перевязь у Портоса, — с фасада золото, со двора помойка. Сейчас, когда нет единой госполитики в архитектуре, игру делают региональные лидеры. Их политику мы и видим в городах — в Москве, Казани и так далее. Где нет такого лидера, ничего и не происходит — просто множатся утилитарные постройки. В такой ситуации роль главного архитектора — это роль домашнего доктора при власти. Я, например, курю, а мой врач мне говорит: не кури. Но я продолжаю, и если со мной что-то случится, не буду ни в чем его обвинять. Поэтому свою задачу я видел в том, чтобы сказать власти, как и что нужно делать с точки зрения профессионала, а она принимает решение. Считаю, что Москве на руководителей везло. Работал при пяти мэрах — Владимире Промыслове, Валерии Сайкине, Гаврииле Попове, соответственно Юрии Лужкове и Сергее Собянине. Не хочу сказать, что они все идеальны, но каждый соответствовал своему времени. Когда я докладывал Промыслову, то видел — ему не важно, сколько мне лет и какую должность я занимаю, а важно, что умею правильно донести смысл работы и отстоять свою точку зрения. Еще считал обязанностью защищать свой цех… У меня был лозунг: как можно больше российских архитекторов должны работать в городе. До 700 авторских коллективов имели проекты в один год!

Пример работы «доктором» — Гостиный Двор. Его должны были сдавать к 850-летию Москвы. Когда мэр меня назначил ответственным за реконструкцию, я сказал: «Юрий Михайлович, если вы не хотите испортить этот объект, мы его не должны сдавать к 850-летию. Еще нужно два года». Он разозлился, но потом согласился: сдавать не будем, работайте спокойно. И мы стали исторические камушки выбирать, нумеровать их, чтобы реставрировать то, что можно… Второй пример — Манеж после пожара. То, что не спрятали балки Бетанкура за потолком, как это было до ЧП, во многом результат моих усилий. Я Лужкову доложил: «Не надо закрывать». Он услышал.

— Правда, что вы стали архитектором случайно?

— Я действительно случайный архитектор. А вот мои дочери и племянницы — неслучайные: они с детства тусовались в Доме архитектора, ходили в студию «Старт». У них даже была такая фраза: все там — в МАРХИ — будем. Я родился на периферии Москвы, в Сокольниках. Дом стоял почти на железной дороге. Государство тогда, кажется, считало, что люди должны жить на малой родине — то есть там, где работают. Потому железнодорожники жили у дорог, химики возле химкомбинатов и так далее. То, что уже тогда существовал запрет на строительство жилья у вредных производств, никому не мешало селить людей в опасных для здоровья зонах. Мой дом до сих пор стоит, видимо, он так мал, что построить на его месте что-то еще никому в голову не приходит. Мама была филологом, отец — военным моряком. Он, фронтовик, рано ушел в отставку. Интересное имел качество: куда бы ни приходил на работу рядовым сотрудником, быстро становился начальником. А когда настали постперестроечные времена, организовал кооператив, успешно зарабатывал, но все сожалел: вот бы лет 10 скинуть, развернулся бы покруче! В детстве и юности мы с отцом крепко дружили. Когда мама уезжала куда-нибудь, вместе ходили в рестораны, «как настоящие мужики». Считаю себя воспитанником культурного секонд-хенда, потому что все новости к нам в Сокольники доходили довольно поздно. Представьте, в гостях у некоего драматурга поет Александр Галич. Дочка драматурга записывает его на магнитофон, а потом приносит запись в спортивную секцию, где занимается одноклассник нашего соседа… Так запись доходит до Сокольников, правда, в таком качестве, что кто-то должен стоять рядом с магнитофоном и дублировать Галича. По той же схеме до нас доходили распечатки книг… Школа у нас тоже была примечательная. И дело не в том, что в ней был физматуклон, а в том, что работали там уникальные преподаватели. Например, географ, рассказывая о странах, всегда упоминал о сортах вин и табака, которыми конкретная страна славилась… Я учился нормально, но на всех уроках рисовал. Историк говорил: «Пусть рисует, может, архитектором или художником станет». Между прочим, именно его слова заставили меня задуматься. Я ведь собирался пойти в Полиграфический, но потом вдруг осознал, что есть Архитектурный институт, записался на курсы и поступил сразу после школы. Вначале было очень тяжело, никак не мог войти в эту среду.

— Что значит войти в среду?