Павел Карабущенко - Элитология Платона

Главная опасность, которая подстерегает элитолога на этом пути, заключается в том, что исследование элитологической идеи может превратиться у него в историю развития платоновской мысли вообще. Подобное недоразумение крайне нежелательно для нас, поскольку при этом теряется то, ради чего, собственно говоря, и предпринимается сама эта работа. Трудность, связанная с выделением из постплатоновского платонизма элитологического их компонента, является, пожалуй, главным препятствием современной элитологической мысли, чей понятийный аппарат еще не устоялся и может вследствие этого приводить к подобного рода ошибкам.

Еще одна трудность содержится в существующем противоречии между устной и письменной традицией платоновской элитарной философии. Проблема эзотерической и экзотерической элитологии сопряжена с политической идеологией того времени, с противостоянием аристократии и демократии в греческих полисах. Влияние этого прессинга на философские умы возрастало по мере усиления этого политического противостояния. Поэтому многие элитологические и особенно элитаристские идеи Платон был вынужден маскировать под абстрактные философские рассуждения, доступные лишь избранным, т. е. элите.[25] Вследствие этого, мы должны учитывать и эту особенность платоновского наследия, а именно то, что его философия говорит об избранном для самих избранных…

Критика и апология Платона столь же древние, как и сама эта философская система. Первым, кто бросил критический взгляд на труды юного Аристокла Кодридского, был его легендарный учитель Сократ. Говорят, утверждает Диоген Лаэртский, послушав, как Платон читал «Лисия», Сократ воскликнул: «Клянусь Гераклом! Сколько же навыдумывал на меня этот юнец!» — ибо Платон написал много того, чего Сократ вовсе не говорил» (III,35). По другой версии, Сократ, прочитав диалог Платона «Лисид», сказал о его авторе: «Этот юноша ведет меня как хочет, сколько хочет и к кому хочет» (Анонимные пролегомены к платоновской философии, I,3).

В принципе, и сам Платон мог сказать то же самое и о своих многочисленных комментаторах. Да и знаменитые слова апостола Павла к Ефесянам (4:20) — «Но вы не так познали Христа» — иллюстрируют нам всю сложность посмертной герменевтической интерпретации наследия Гения. Что до Сократа, то он (по словам того же Диогена Лаэртского) выступил и с пророческой апологией Платона: «…Сократу однажды приснился сон, будто он держал на коленях лебеденка, а тот вдруг покрылся перьями и взлетел с дивным криком: а на следующий день он встретил Платона и сказал, что это и есть его лебедь.» (III,5) Двадцатилетний Платон после этой случайной встречи с Сократом публично сжигает все свои драматургические произведения и становится его учеником.

Существует легенда, что перед смертью Платон видел во сне, будто он превращается в лебедя и, перелетая с дерева на дерево, доставлял множество хлопот птицеловам, которые не могли его поймать. Ученик Сократа Симмий истолковал этот сон как посмертную судьбу Платона — все будут пытаться понять его философское наследие, но никто не сможет, и каждый станет толковать его по-своему (Анонимные пролегомены к платоновской философии, I,1).

Оценка современников личности Платона представляет для нас особенно ценным материалом, поскольку это мнение людей, лично знавших первого афинского академика. И если Сократ мог лишь догадываться о том, в кого превратится его смелый на фантазию ученик, то Антисфен, Диоген, Аристотель и Ко его знали уже как главу созданной им школы. Их мнение — мнение очевидца, менталитет которого был более всего близок к Платону, чем сознание последующих поколений и веков. Обратимся по этому поводу к первоисточникам и по крупицам восстановим «общественное» мнение о Платоне его современников.

В основном позиция киников состоит из их критики платоновского этического аристократизма. Оценивая действия Платона через «дыру» старого плаща Сократа и измеряя его ум босыми ногами его учителя, киники были, пожалуй, единственной и…бесполезной оппозицией академической философии в Афинах того времени. В этом нас убеждают многочисленные нападки киников, в основном этического характера, зафиксированные на страницах античной истории философии. По их направленности можно судить о той славе и уважению, каким пользовался их оппонент в своем родном полисе. Впрочем, аристократическое происхождение Платона могло и не иметь решающего значения в упрочении этого престижа. Но, выражаясь словами С.-А.Базара («одни личные заслуги дают право на возвышение»),[26] можно сказать, что к знатности своего родового происхождения Платон добавил еще и славу великого философа. Но киники видели в Платоне не столько представителя духовной аристократии, сколько одного из представителей элиты крови, «незаконно» вторгшегося в их сферу — философию, ибо только в бедности человек начинает заниматься философией («бедность сама пролагает путь к философии», — заявит как-то сам основатель кинизма Диоген Синопский).

И действительно, «знатное происхождение, славу и прочее подобное» они высмеивали, «обзывая все это прикрасами порока» (Диоген Лаэртский,VI.72). Впрочем, эта позиция из-за существующего противоречия не может быть нами до конца уяснена. Так в одном случае Диоген Киник утверждает, что добродетельные люди являются подобием богов, в другом, — выражает скептицизм по поводу лиц (пусть даже и ничтожных), которые были формально посвящены в тайные мистерии (Там же, ср.: VI, 51 и VI,39).

Приведем несколько случаев, взятых нами из истории философии Диогена Лаэртского, которые с предельной ясностью характеризуют отношение кинизма к философии избранности Платона и его поведению в демократическом обществе.

Антисфен «узнав однажды, что Платон дурно откликается о нем, сказал: «Это удел царей: делать хорошее и слышать дурное» (VI,3). «Над Платоном он издевался за его гордость. Увидев однажды в процессии породистого коня, он сказал Платону: «По-моему, и из тебя вышел бы знатный конь!» — дело в том, — поясняет Диоген Лаэртский, — что Платон постоянно нахваливал коней. Однажды, когда Платон был болен, Антисфен, зайдя к нему, заметил лохань с его рвотой и сказал: «Желчь я в ней вижу, а гордыни не вижу» (VI,7).

Надо сказать, что и Платон тоже достаточно язвительно отзывался о кинизме: так Диогена он, например, называл безумствующим Сократом» (VI,54). В Платоне киникам не нравилась его академичность(может быть, именно с этого момента и пошло тождество академизма и аристократизма), а Платону претил цинизм этого аскетизма. Антисфен написал даже против Платона диалог под названием «Сафон», и с тех пор, как свидетельствует Диоген Лаэртский, «они держались друг с другом как чужие» (III,35).

Сложны были отношения Платона и с другим учеником Сократа Ксенофонтом. Последний всего лишь раз упомянул имя Платона в своих произведениях. Сам же Платон не сделал даже и этого…[27]

Исследователями неоднократно отмечается открытый антагонизм Платона и Демокрита. Хотя они были современниками, но Платон ни разу не упоминает в своих произведениях это имя. Более того, Аристоксен ученик Аристотеля в своих «Исторических записках» сообщает, что «Платон хотел сжечь все сочинения Демокрита, какие только мог собрать, но пифагорейцы Амикл и Клиний помещали ему, указав, что это бесполезно: книги его уже у многих на руках. И неудивительно: ведь Платон, упоминая почти всех древних философов, Демокрита не упоминает нигде, даже там, где надо было бы возражать ему; ясно, что он понимал: спорить ему предстояло с лучшим из философов» (Диоген Лаэртский. IX,40). Неизвестно, правда, к какому периоду жизни Платона относится это сообщение Аристоксена. По упомянутым пифагорейцам из Тарента мы можем предположить, что этот философский «экстремизм» Платона относится к юным его годам.

Единственной точкой соприкосновения, какую мы можем только отыскать в философских системах этих двух антагонистов, по нашему мнению, является именно элитология, а точнее «этика духовного совершенства». По моему мнению, Демокрит выступил здесь промежуточной ступенью, связующим звеном, между Протагором и Платоном. «Связь» эта выражалась в том, что Платон занял более высокую этическую позицию по сравнению с двумя его предшественниками. Так возражая «антропометризму» Протагора (что «человек есть мера всех вещей») и «элитоантропометризму» Демокрита (что «мерой всего, что существует, является человек, но не всякий, а лишь мудрец»), Платон противопоставляет им свой «теометризм» — высший гносеологический принцип платоновской философии: «Бог есть мера вещей» или, иначе: «Сущее есть мера всего существующего». Но так как Божия мера должна стать имманентной принципам человеческого знания, то она должна быть особенным образом соотнесена с антропологическим началом. Платон лишь предложил это соотнесение, но не осуществил его.