Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6467 ( № 24 2014)

олимпиадой тешил рецепторы недалёкие,

снегом её искусственным горло забив и лёгкие.

Тебе твои паханы по самое сердце вдули,

которое ты ни разу не подставлял под пули.

В сны твои не ломились кубометры огня и дыма –

что ж, ковыряй своей вилкой червивую мякоть Крыма.

                                                                                 (Игорь БЕЛОВ)

А если поэтическая рубрика прямо предваряется уведомлением, что здесь «будут публиковаться стихи о революции на майдане? И далее: «[?]Украина была втянута сепаратистами всех мастей в борьбу (а по сути – в войну) за собственную целостность и независимость».

Тогда всё же примем допущение, что на «Лавры» съехались поэты, понимающие, что участвуют в большой политике, и заведомо выбравшие в ней сторону.

Что это меняет? Да практически всё. Один из идеологов майданной литературы критик Ю. Володарский говорит в интервью радио «Свобода»: «У нынешних «Киевских лавров» тема – «Социальная поэзия». Это вполне логично, она сама напрашивалась. К сожалению, приедет меньше российских поэтов, чем хотелось бы, и это связано со всевозможными трудностями, в частности с трудностью пересечения российско-украинской границы». Но если существуют «трудности» при пересечении границы, ещё вчера прозрачной, значит, это связано с дискриминацией, нарушением прав человека и ограничением того набора «европейских ценностей», ради которого якобы затевался киевский майдан. Одним запрещено навестить (или похоронить) родственников, другим – «зелёная улица». По какому признаку? А по признаку политического выбора.

Ни Володарского, ни других «лаврощипов» это нимало не смущает: «Тем не менее по своей представительности фестиваль вряд ли существенно уступает предыдущим годам». Кто же из корифеев пера почтил присутствием «наиболее масштабное и авторитетное литературное событие на постсоветском пространстве»? Граждан Украины не перечисляем – с ними всё более-менее понятно. Правда, из Донецка и Луганска на фестивале никто почему-то замечен не был. А как же «едина краина»? Из Одессы, где до сих пор не выветрился запах жжёного человеческого мяса, прибыла чета Херсонских. Но это тоже из разряда «и снова здравствуйте».

Но какие мэтры российской словесности согласились принять участие в мероприятии, проводимом в государстве, ведущем войну против собственного народа? Может, киевлянка Ю. Мориц пробралась сквозь кордоны? Или харьковчанин Ю. Милославский почтил присутствием? Да, они по другую сторону баррикад. Но вот бы и поспорили на поэтическом ристалище. А может, на фестивале хоть словом помянули уроженца Славянска Б. Слуцкого? Поэта социальнее просто не отыскать. Куда там – Слуцкий же, как и Мориц, пламенный антифашист!

Короче, кто же всё-таки пробрался через границу собственной совести? Калининградца И. Белова мы уже назвали. Из москвичей – всегдашние М. Галина и А. Штыпель. Этим хоть трава не расти – лишь бы проездиться на халяву. Делегацию нью-йоркских поэтов представляли неизменные А. Цветков, Б. Кенжеев и А. Грицман. Этим тоже дома не сидится – кому они интересны в округе Колумбия? Что-то не сильно впечатляет состав участников, правда? Но, как говорится, кого позвали, тем и радуйтесь. Грицман радостно описал впечатления: «В это время года в Киеве всё цветёт, хотя в этом году было холодновато. Кафе и клубы открыты, столики на улице, девушки столь же загадочны и опасны…» Идиллия, да и только! Но от политики, особенно когда заказ получен, никуда не уйдёшь. И поэт не ударил лицом в майданную грязь: «В этот раз я ощутил в городе что-то, что почувствовал много лет назад в Праге 1968 года». Жаль только, Грицман не удосужился расшифровать содержательную часть своих чувств.

В 42-м году в оккупированном городе футболисты киевского «Динамо» ценой своей жизни обыграли сборную вооружённых сил Германии. Неизвестно, остались бы они живы, если бы поддались фашистам. Предположим, «отделались» бы концлагерем. Но тогда «матч смерти» не вошёл бы в историю. Была ли та победа спортивной или политической? Такой вопрос даже не возникает. Динамовцы превратили футбол в мощное оружие. Они выигрывали, зная, что идут на смерть.

Благополучные стихотворцы приехали в неблагополучную столицу страны, переживающей трагедию разлома. Но на кромке этого страшного, кровавого разлома они отнюдь не молятся «за тех и за других». Только «за тех». Других, «колорадов» и «ватников», для них просто не существует. Но проблема в том, что свои кучерявые вирши они пишут на русском языке. А за право говорить на этом языке гибнут дети Краматорска и Славянска. Никто не требует от сегодняшних литераторов «полной гибели всерьёз». Но за сделанный выбор рано или поздно спросят. Нет, не в «подвалах ЧК», Боже упаси. Русская поэзия и спросит. Ответ предопределён. Лаврами увенчаны не будут.

Денис ЗУЕВ

Теги: литературный процесс

Фото: Александр КАРЗАНОВ

Меня всегда поражало, какой у него на всех фотографиях тревожный вид. Такой, будто за всю жизнь он не смог договорить до конца то, что хотел.

Я впервые прочитал его, когда был подростком. "Альпийскую балладу" в школе задали по внеклассному чтению. С тех пор прошло четверть века, а мне всё помнится ощущение немыслимого восторга оттого, что герои, мужчина и женщина, скрылись от преследования фашистов на высоте, в альпийских горных лугах. В этой захватывающей истории, в этой любви на фоне войны было столько чувственного, что у меня, мальчишки, буквально кружилась голова от эмоций. Уже много лет спустя я узнал, что Быкова за эту повесть обвиняли в излишнем увлечении беллетристикой. Его вообще всё время в чём-то обвиняли. То в солдатской необъективности, то в дегероизации войны, то ещё в чём-нибудь. Не сказать, что он был чужд полемики, но уж точно никогда не оправдывался. Было видно, что его все эти обвинения не только не страшат, но и всерьёз не занимают. Самое страшное он к тому времени уже пережил. На войне. И главное было в том, чтобы рассказать об этом до конца. Он один из немногих, а возможно, и единственный из писателей фронтового поколения, кто никогда не писал о чём-либо другом, кроме как о войне. Остальное не казалось ему важным[?]

Василь Быков был не из тех, кто готовил себя к военной карьере. Чистый гуманитарий, он даже короткое время учился на скульптора в Витебском художественном училище. Война обернулась для него драмой, катастрофой, разрушенными надеждами. Это проскальзывает в тех фрагментах его повестей, где фронтовые герои вспоминают свою довоенную жизнь и то, как они мечтали о будущем счастье. Война завершила его неоконченное образование по своим страшным лекалам. У меня такое чувство, что он всю жизнь пытался преодолеть гнёт этих страшных лекал, но так до конца и не смог его преодолеть. Не отсюда ли столько странностей в его поступках? Не отсюда ли столько необъяснимой во фронтовом офицере либеральной неразборчивости его позднего периода?

Его литературную судьбу можно назвать удачной. Огромные тиражи, мировая известность, награды, звания, премии, принадлежность к советской элите. Его человеческую судьбу не пожелаешь никому. Он воевал всерьёз, был тяжело ранен, прошёл с армией путь по Европе и закончил её двадцатиоднолетним пацаном, но уже капитаном, уже бесспорным героем. Казалось, можно вернуться к мирной жизни, вспомнить то, что загадывал на гражданке. Но его вскоре как офицера снова призывают в ряды Вооружённых сил, и он служит в одном из отдалённых гарнизонов на Курилах аж до 1955 года. Почти десять лет. Отчётливо представляю себе, как там, под завывание метели, при слабом свете лампы он пишет свои первые рассказы, возможно, вовсе и не для того, чтобы примерить на себя роль писателя, а просто чтобы хоть как-то убежать от действительности, насквозь чуждой ему. Литературовед и друг писателя Л. Лазарев вспоминает, что именно из тех курильских лет Быков вынес стойкое неприятие всего казарменного и больше всего переживал, когда замечал его воплощение в отношениях между людьми.

В 60-е годы он стал входить в советскую литературу всерьёз. Его высоко ценил Твардовский. Особенно повесть «Круглянский мост», напечатанную в «Новом мире». А это, как известно, было знаком качества для одних и чёрной меткой для других. Быкову прилично доставалось от так называемых охранителей. Сложно сейчас однозначно утверждать, кто в той полемике между советскими консерваторами и либералами был прав - у каждого здесь свои взгляды и аргументы, но то, что она вошла в историю литературы, это очевидно. И я вовсе не уверен, что это явление стоит расценивать как позитивное. Слишком большие имена становились заложниками клановой борьбы в советских верхах! В том числе и Василь Быков. Так, его повесть «Мёртвым не больно» отдельной книгой вышла только после перестройки. А ведь именно она принесла автору мировую известность.