Журнал Русская жизнь - Мужчины (январь 2009)

В 1893 году виленское общественное мнение было очень взволновано таким событием: несколько учеников второй гимназии были пойманы с поличным сторожами в популярной часовне Остробрамской Богоматери в то время, как они совершали уже привычную для себя экономическую операцию: опустили в отверстие церковной кружки пластинку, смазанную клеем, чтобы к ней приставали монеты. Гимназисты были арестованы и на предварительном следствии в один голос показали, что на этот поступок их толкнуло постоянное мучительное недоедание в «конвикте» (так называлась казенная ученическая квартира для детей таможенных чиновников). На другой же день в шинельной младших классов во время большой перемены Феликс Дзержинский ораторствовал с пламенным воодушевлением.

«Вот увидите, что этим простофилям - неудачникам из второй гимназии ничего не будет. Выкрутятся превосходно и выйдут сухими из воды. Да еще старой обезьяне в очках здорово влетит из Петербурга за то, что из своего имения Молодечно гнилой картофель в „конвикт“ поставлял и тем морил их голодом». (Попечитель учебного округа Сергиевский, действительно, оказывал подведомственному учреждению такую хозяйственную услугу.)

Феликс оказался, действительно, хорошим пророком: через полгода дело о грешных школярах рассматривалось в Виленском окружном суде. Защита отвела из состава присяжных всех педагогов, произнесла прочувствованные речи и добилась для своих юных клиентов полного оправдания.

На другой день Феликс Дзержинский с номером «Виленского вестника» в руках прочел громогласно этот приговор и выкрикнул торжествующим тоном:

«А что, ведь вышло аккурат все так, как я предсказывал. Теперь эти парнишки станут поумнее и такими пустяками, как таскание монет из церковной кружки для личных надобностей, перестанут заниматься - найдется дельце посерьезнее. На этот раз уже не для личных нужд. В предприятиях молодецких не стоит размениваться на мелкую монету. Надо быть соколом, а не жалким вороненком. Надо бить сверху без промаха по самой лакомой дичине, а не пробавляться нищенскими крохами случайной поживы. Смелым если не Бог, так черт владеет! Нечего с трусишками мещанами церемониться. Бей без колебаний по ним, как по пушечному мясу, - больше все равно они никуда не годятся. Ничего вы, господа, еще не понимаете в таковских делах, не на шутку героических. Рутинеры и мямли вы робкие. Материнское молоко у вас на губах не обсохло!»

Я хорошо помню, что эту буффонаду Дзержинского в двух шагах от него терпеливо слушал семиклассник Василий Шверубович, впоследствии знаменитый артист Качалов. Шверубович укоризненно глядел с высоты своего роста через пенсне на небольшого Дзержинского. Встретившись со мной глазами, он покачал головой.

Я относился благодушно к этим «ницшеанским» выходкам скандалиста Феликса. Точно так же счел я безобидной шуткой и еще одно смелое предложение Дзержинского. Как-то, встретив меня в коридоре, он спросил меня конспиративной скороговоркой:

- Сперанский, ты решил задачу по алгебре у Родкевича?

- Кажется, решил прилично, - ответил я.

- Ну, а если ты там чего-нибудь не дорешил, то я могу у Родкевича на квартире, когда его жены не будет дома, вытащить тетрадь и дать тебе поправить или, еще лучше, - напиши дома все сызнова, а я сумею тетрадь переменить.

- Ну, что ты, Дзержинский, разве так можно, - сконфуженно заговорил я.

- Не хочешь - не надо. Тебе же добра желаю. Коли боишься - так храни свою невинность!

Прошло двадцать семь лет после моей последней встречи с Феликсом Дзержинским - юным гимназистом… Весною 1921 года мне необходимо было хлопотать об облегчении участи арестованного моего младшего брата. Я решил обратиться к Дзержинскому. Приехав в Москву, я сейчас же в кругу профессоров Московского университета - товарищей моей студенческой эпохи, узнал, что доступ к Дзержинскому очень труден, но что тех немногих, кто удостаивается приема, он поражает обаятельной любезностью. Я позвонил по телефону секретарю Дзержинского Герзону и сказал, что на правах школьного товарища прошу приема по важному делу в самом спешном порядке.

- А Феликс Эдмундович вас помнит? - спросил меня недоверчиво чисто бюрократический голос.

- Надеюсь, что да. Благоволите у него справиться.

- Хорошо. Я его спрошу. Будьте любезны позвонить через пять минут.

По истечении столь короткого срока этот же голос сказал мне:

- Феликс Эдмундович вас прекрасно помнит и будет очень рад видеть вас или сегодня в половине восьмого вечера, или завтра в четверть одиннадцатого утра. Вы очень хорошо сделаете, профессор, если не опоздаете, потому что товарищ Дзержинский приедет в служебный кабинет только для вас.

С некоторым волнением готовился я на другой день к встрече со старым школьным товарищем. Решил сразу и твердо обратиться к нему на «вы». После формальностей при входе в обширное здание ВЧК я был приглашен в его кабинет. Передо мною был новый Дзержинский… Мы очень смущенно вглядывались в лица друг друга, напрасно ища в них остатки знакомой «детскости»… Чего-то очень важного мы друг другу не сказали.

- Простите, Феликс Эдмундович, что отнимаю у вас время.

- Пожалуйста, пожалуйста, Валентин Николаевич. Очень рад быть вам полезным. Прошу вас совершенно не церемониться…

Самое трудное - вступительная минута прошла благополучно для нас обоих. Служебный разговор сразу попал на верные рельсы. Застенчиво потупив глаза, Дзержинский просил меня простить медлительный бюрократизм его подчиненных. Это извинение прозвучало милой и дружелюбной непринужденностью. У меня явилось желание напомнить моему собеседнику что-нибудь из наших интимных школьных воспоминаний, но я быстро подавил в себе это желание, должно быть потому, что боялся впасть в оскорбительную для него откровенность. Так, по моей вине, повеяло ледяным дыханием официального холода в кабинете Дзержинского…

Публикацию подготовил Евгений Клименко

Часть пятая. Садовая-Триумфальная и Садовая-Каретная

Годы сильно изменили облик множества участков Садового кольца, но ни один не пострадал от времени так сильно, как Садовая-Триумфальная и Садовая-Каретная улицы. В 1960-1970-е годы они подверглись капитальной реконструкции. Историческую застройку по левой стороне Садовой-Триумфальной и Садовой-Каретной снесли, включив в трассу Садового кольца проходивший некогда параллельно ему Оружейный переулок.

Понять, как выглядели эти места до реконструкции, можно лишь в самом начале Садовой-Триумфальной. Здесь улица сохраняет свою прежнюю ширину и здесь же стоит единственный дошедший до наших дней дом, входивший в застройку левой стороны Садовой-Триумфальной. Это массивное прямоугольное здание, выходящее фасадом на Триумфальную площадь (на картах оно значится по адресу: 1-я Тверская-Ямская, 2) - здание, до революции принадлежавшее известной дворянской семье Хомяковых (сами они жили дальше по Садовому, на Новинском бульваре). До революции одно из торговых помещений в первом этаже дома занимал магазин «Старинные монеты» - один из лучших нумизматических салонов старой Москвы. В советские же времена дом Хомяковых был известен тем, что в нем разместился ресторан «София». Здесь же, на втором этаже, находилась редакция журнала «Юность». В декабре 1941 года в здание попала немецкая фугасная бомба, сильно повредившая его правое крыло.

Сразу за этим домом начинается сквер, разбитый над автомобильным тоннелем. На месте этого сквера и стояли дома. Сразу за домом Хомяковых находилось здание московского Попечительства о бедных духовного звания. Затем были дома Мосткова и Натан, почти целиком занятые дешевыми меблированными комнатами. Вполне возможно, что среди них были и номера «Северный полюс», в которых во время подготовки к покушению на Плеве жил Иван Каляев, - по свидетельству Бориса Савинкова, они находились именно на Садовой-Триумфальной.

Под зловещим номером 13 значился дом Слетова, в котором после революции разместился Институт судебной медицины. По свидетельству старожилов, это здание было снесено одним из последних, когда все соседние дома уже были уничтожены.

Завершалась эта сторона улицы двумя доходными домами, принадлежавшими богатому коммерсанту, торговцу мануфактурой и крупному домовладельцу Завелю Персицу. Один из этих домов был жилым, а во втором, том, что на углу с Долгоруковской улицей, работало сразу несколько учебных заведений: частное женское третьеразрядное училище Марии Густавовны Штарк, Сущевское 2-е мужское городское начальное училище и 2-е городское четырехклассное женское училище. Здесь же находилась граверная мастерская Григория Оленина.