Журнал Русская жизнь - Понаехавшие (апрель 2008)

- Как представлялась эта революция, когда вы были в Таврическом дворце? Было ясно, что это конец монархии, что надо республику устанавливать?

- Да, об отречении Государя было известно, и что это конец монархии, было понятно. Некоторые относились к этому с сожалением, которого не показывали, но это было иногда заметно, но большинство - с радостью. Тем более что вот это фронтовое офицерство - это были бывшие студенты или те, которые собирались стать студентами, но пошли в военное училище по случаю войны, все они такие либеральные были.

Там мы прожили до 11 марта, потом все успокоилось, стрельбы уже никакой не было, хотя первые два дня еще кое-где в городе раздавались выстрелы. Керенский приехал к нам в Петропавловскую крепость, говорил речь перед солдатами. Ничего не могу сейчас вспомнить, все испарилось из памяти, только могу сказать, что он пользовался страшной популярностью как среди солдатской массы, так и среди цивильного населения. Керенский был надеждой всей России.

Мы ходили уже по городу свободно, хотя однажды у меня был такой случай. Я в Петропавловской крепости получил себе и шашку, и даже словчил и получил маузер. А еще у меня был револьвер браунинг, который я носил в кармане. Шел я по какому-то переулку, народу нет, пустая улица. Идет солдат. «О, офицер, - говорит, - с оружием!» И наставляет на меня револьвер. Я совершенно случайно держал руку в кармане, где у меня браунинг. Я левой рукой ударил его по руке, а правой рукой - наставил на него револьвер: «Брось револьвер!» Он бросил. «Кру-у-у-гом!» Повернулся, шагом марш, пошел. Я поднял револьвер и пошел.

Но эти взгляды на офицерство как на врагов стали после приказа номер первый.

- А разве был какой-то официальный приказ, что офицерам запрещено носить оружие?

- Никакого. Просто в первый момент революции эти господа революционеры решили, что нужно отбирать оружие у офицеров, чтобы обезопасить себя от них.

Приехали мы в Ораниенбаум, там второй пулеметный полк стоял и, кроме того, офицерская стрелковая школа. Занятия начались примерно с 15 марта, мы стали проходить свой курс пулеметного дела, окончили его к 10 мая и были назначены на фронт, в 120-й пехотный Серпуховский полк на Румынском фронте, куда и приехали в середине мая с братом.

- А за этот период, пока вы были в Ораниенбауме, что происходило, какие настроения были, как менялась политическая сцена? Выплывали ли какие-то другие личности, о которых говорили, кроме Керенского?

- Ни о каких других личностях не говорили, кроме Керенского. Причем одни возлагали на него большие надежды, другие смотрели пессимистично, что Россия идет к гибели, тем более что пропаганда социал-демократов, большевиков уже начала себя показывать. Вот вам интересный эпизод. Парикмахерская. Сижу я, ожидаю своей очереди. Вдруг вбегает мальчишка-подмастерье лет 16-ти, который там подметал полы, показывает бумажку в 10 рублей и говорит: «Я сейчас был в городе, мне какой-то тип дал 10 рублей и сказал:»Кричи: «Да здравствует Ленин! Да здравствует Коммунистическая партия большевиков!» Значит, пропаганда большевиков подкреплялась большими денежными средствами. Откуда они были? Вы, наверное, знаете, что Германия снабжала Ленина очень большими деньгами. И вот этот случай мне говорит, что это так и было.

Дошли до нас слухи о выступлении Корнилова. И я, как человек горячий, среди солдат вел пропаганду против большевизма за Корнилова. И когда большевизм стал побеждать, когда было восстание в октябре и когда большевизм пришел к власти, мне товарищи солдаты наши напомнили, что вот вы защищали Корнилова, а теперь оказалось, что он-то изменник, значит, и вы изменник. Меня хотели назначить кашеваром. Об этом мне стало известно, и командир полка дал мне фиктивную командировку в декабре 1917 года в Одессу за покупкой лошадей. Конечно, никаких лошадей я не должен был покупать. Мне дали только документы, и я приехал в Яссы. А прослышал я, что в Яссах генерал Щербачев организует офицерство для борьбы против большевиков. И я в эту организацию сразу и вступил. Сначала мы жили в общежитии в Яссах, а потом переехали на станцию Скентея верстах в 30 от Ясс. Там нас собралось около полутора тысяч офицеров, и в Кишиневе столько же примерно. Но когда пришло время выступать в поход, то полковник Дроздовский объявил: «Господа офицеры, то количество, которое мы захотели набрать, нам не удалось набрать. (Они мечтали собрать тысяч десять, но было всего тысячи три.) Я лично иду в поход, а господ офицеров освобождаю от данного слова и приглашаю только добровольцев». Нас осталось тысячи полторы, остальные разъехались по домам. А полторы тысячи ушли в поход на Дон. И во время похода мы услышали о Ледяном походе Корнилова по Кубани. Я в это время уже был на броневом автомобиле как простой пулеметчик. Было человек около ста солдат на весь отряд, а остальные все офицеры.

И вот должен отметить интересное явление, о котором историки почему-то забывают сказать. Что в Добровольческой армии офицеры были только исключительно младшего состава - прапорщики, подпоручики, поручики. Если встречались штабс-капитаны, то это уже были единицы. Капитанов еще меньше и штаб-офицеров совсем мало. Но части Добровольческой армии состояли исключительно из офицеров, в то время как у Колчака там было совершенно противоположное явление - там все части состояли из солдатской массы сибиряков, а офицерского состава не было. И там унтер-офицеры часто командовали даже батальонами. А у нас поручики стояли в рядах с винтовкой.

- А когда вы из России выехали?

- Когда я был в Дроздовском полку, в Крыму, в Таврии, я был начальником пулеметной команды, и мы на постое однажды остановились у одного крестьянина. Очень крепкого, с большой семьей - два сына женатых было, две дочери, и все они жили вместе, поэтому можете себе представить, что это была очень зажиточная семья. Он был человек, видимо, очень неглупый. Он спросил меня: «Скажите мне, пожалуйста, господин капитан, ну что несет ваше Белое движение нам, крестьянам?» Что я мог ему ответить? «Учредительное собрание». Он рассмеялся. «Неужели вы думаете, что при наличии тех обещаний, которые дают большевики, ваши обещания об Учредительном собрании могут кого-нибудь привлечь? Конечно, нет! За вами крестьянская масса никогда не пойдет, а пойдет за большевиками, потому что те обещают землю крестьянину сразу в руки, в собственность». Это были демагогические обещания, которым я в глубине души не верил, и так ему и сказал. «Да, вы не верите, и я не верю. Но масса-то этому верит». И он мне даже больше сказал: «Я ведь большевиков уже повидал, знаю, что такое большевизм. Большевизм - это вера, люди верят в это. Люди хотят справедливости, люди хотят правду. И они верят, что большевизм им эту правду и справедливость принесет». И слова этого крепкого крестьянина у меня до сих пор остались в памяти.

Примерно в 20-м году я получаю сведения, что мой брат в одном из боев был убит. Я поехал в Мелитополь, опоздал, он был похоронен за день до того, как я туда приехал, поставил только крест на его могилу. А потом, в ноябре месяце, мы эвакуировались. Эвакуация прошла очень хорошо, была масса пароходов, которые были согнаны отовсюду в такие порты, как Севастополь, Ялта, Керчь. Вот в эти три пункта Добровольческая армия и устремилась. Я уселся на пароход «Самара», и приехали мы в Галлиполи. В Галлиполи мы расположились лагерем, а я тут же перешел опять в броневой автомобильный дивизион, и жили мы в городе, в одной из разрушенных мечетей.

Мы жили мечтой, что не пройдет и года, как большевистская власть сама по себе развалится. Но я понимал несколько глубже природу большевизма и коммунизма, и я не верил. Но таких, как я, были единицы. Я не верил в то, что большевистская власть сама по себе развалится. А все, начиная с генерала Врангеля, в это верили. И один из офицеров выпустил интересную карикатуру: стоит рота дроздовцев, у всех седые длинные бороды до пояса, и перед строем стоит генерал Врангель с длинной бородой до колен седой, и говорит: «Терпите, орлы, еще год-два - и мы будем в России».

Прошло полтора года, и мы были расселены - часть уехала в Сербию, часть - в Болгарию. Я попал в Болгарию. Когда мы приехали в Болгарию, нам выдали две лиры турецких денег. Мы набросились на хлеб и на всякие яства. В Болгарии пошли на заработки - попали в шахты, работали шахтерами. Я работал и шахтером, и шофером на грузовике, чего только я не перенес.

В России в это время был НЭП. И до нас, конечно, доходили слухи о жизни там. Большевистское правительство укрепилось, дало свободу частной инициативе, там процветает частная торговля, земледелие, колхозов еще и в помине не было. И у меня начался психологический перелом: неужели я ошибся в большевизме, неужели все те жертвы, которые я понес, - потерял брата, оставил семью, - неужели все это было напрасно? Надо возвращаться на родину. Там хорошо, что же я тут за границей буду сидеть вдали от родного народа?