Сергей Семанов - Андропов. 7 тайн генсека с Лубянки

Уже давно международная плутократия поняла, что наилучшая тактика борьбы с социализмом – использование мелкобуржуазных движений и сил махровой реакции, прикрывающихся социалистскими вывесками и словесной шелухой. Гитлеровцы ведь тоже называли свою партию «социалистической». А сегодня в Италии активно действуют организации, занимающиеся убийствами прогрессивных политических деятелей, и среди них – «красные бригады» («красные»!).

Режим Амина в Афганистане «упразднял» религию, уничтожал духовенство, осквернял мечети (и это в стране, где более 90 процентов населения – верующие) – под прикрытием фраз о воинствующем материалистическом атеизме!

В Кампучии «красные кхмеры» (опять «красные»!), следуя установкам Мао, вырезали более трех миллионов населения своей страны, создавая «новое общество».

В Китае уже многие годы существует элитарная военно-бюрократическая клика. Люди, шумно клянущиеся в своей верности марксизму, ничего принципиально общего с ним не имеют.

Вспомним слова В.И. Ленина: «Когда не сразу видно, какие политические или социальные группы, силы, величины отстаивают известные предложения, меры и т.п., следует всегда ставить вопрос: «Кому выгодно?»… В политике не так важно, кто отстаивает непосредственно известные взгляды. Важно то, кому выгодны эти взгляды, эти предложения, эти меры».

Книга «В обозе реакции» окажет большую помощь пропагандистам, студентам, историкам, слушателям системы партийной и комсомольской учебы – всем, кто интересуется вопросами истории, современной политики и идеологической борьбы. Она поможет овладеть богатейшим фактическим материалом. А это необходимо, чтобы вести наступательную борьбу с классовыми врагами, решать величественные задачи строительства нового общества.

С. Семанов

«Наш современник», 1981, № 7

В этом романе много, даже слишком много разговоров. Диалоги занимают чуть ли не половину текста. Вот три кратких отрывка, взятые наугад:

«—Что скажете, Иван Павлович?..

– Отлично, Антон Иванович!»

«– У нас совсем нет средств, Александр Васильевич?

– Надежды на новый заем слабы, Петр Николаевич».

«– Но кто его купит здесь, в Крыму, Андрюша?

– У меня миллиончиков двенадцать, поделимся по-братски. А, Владимир Зенонович?»

Назовем имена собеседников: Иван Павлович – белогвардейский генерал Романовский; Антон Иванович – генерал Деникин, его не надо представлять; Александр Васильевич – это Кривошеин, сподвижник Столыпина, а потом «премьер-министр» у Врангеля; Петр Николаевич – сам Врангель, тоже хорошо известный; Андрюша – пресловутый генерал-бандит Шкуро и, наконец, Владимир Зенонович – генерал Май-Маевский, бывший руководитель «Добровольческой армии».

Прямо скажем, роман Марка Еленина «Семь смертных грехов» необычен по составу действующих лиц. Тут представлены едва ли не все деятели белогвардейского движения. И представлены с немалыми подробностями. Автор скрупулезно, со вниманием к частностям, излагает биографии не только хорошо известных читателям Деникина и Врангеля, но и их сподвижников – генералов Слащева, Кутепова, Маркова, Туркула, Шатилова, полковника Нежинцева – знаменитейшего корниловца – и многих, многих иных из того же крута.

В последние годы заметно растет интерес к отечественной истории – как среди читателей, так и среди литераторов. Немыслимыми ранее тиражами расходятся мемуарные, эпистолярные, документальные и другие сочинения, посвященные самым разнообразным темам и эпохам. Значительны достижения в классических жанрах художественного освоения прошлого – историческом романе, повести.

В русской классике и лучших образцах советской литературы история – давняя и недавняя – постигалась прежде всего через изображение народной жизни во всей ее полноте. Эта традиция идет от Пушкина через Льва Толстого к Шолохову, а затем и к лучшим произведениям последних лет. В центре внимания русской классики всегда стоял народ в его сердцевинной сути – неважно, выступал ли он в виде прохожего человека в заячьем тулупчике на обочине дороги или в качестве главных героев «Тихого Дона». Обращаясь к прошлому, русские классики, а также современные писатели, пытающиеся продолжить их уроки, как бы запрашивают историю о настоящем и будущем своего народа, всего мира.

Вне сомнений, некоторым авторам история представляется совсем иначе, прежде всего как верхушечные интриги, определяющие судьбы громадного большинства людей. Тут тоже есть приметные и характерные ориентиры – «Королева Марго», например…

Марк Еленин обращается к четко определенному – и хронологически, и социально – сюжету: агония Белого движения в Крыму с весны по ноябрь 1920 года, действующие лица – генералы, князья, статские и иные советники, бароны, гвардейские офицеры и т.п. Плохо это или хорошо с точки зрения глубинного постижения истории? Того самого периода истории, которым ограничил себя автор? Ни хорошо, ни плохо, важен итог: насколько виден за всем этим глубинный смысл великой революции.

Самое время напомнить: понятие народности есть не паспортная принадлежность героя. Всем известна знаменитая сцена из «Войны и мира», когда молодая «графинюшка», воспитанная эмигранткой-француженкой, вдруг начинает русскую пляску – да так, что все (и автор романа тоже!) изумляются: откуда, мол, взялось? А оттуда, из народных корней. Значит, не в анкете дело.

Припоминается, с другой стороны, и нечто тоже давно-давно знакомое. «Негодная, – воскликнул виконт, бросая к ногам маркизы кошелек с золотом. – О, я не могу вас пронзить шпагой, тысяча чертей, но вы – исчадие ада», и т.д. Прямо скажем, на иного читателя все это действует впечатляюще: виконт, коварная маркиза, кошелек с золотом, шпага, целая тысяча чертей, наконец, ад кромешный – и все это в одной фразе! Интересно ведь, ибо ни виконтов, ни кошельков с золотом обыденный читатель в жизни своей не видывал. А ну-ка, дальше там что, как…

Иной читатель страсть как обожает такого рода литературу. Появился такой читатель не сегодня. Вспомним горьковскую Настю из пьесы «На дне», представительницу весьма своеобразного рода занятий. Она тоже ведь любила читать «Роковую любовь», где пылал страстью «незабвенный друг мой Рауль». И действительно, не заманчиво ли следить незатрудненным мысленным взором за виконтами, маркизами, гофмаршалами, группенфюрерами – как их там еще…

Да, имеется еще немалый спрос на литературу «из жизни виконтов». Читатель-обыватель любит следить за головоломными интригами коварных властителей, манипуляциями с толстенными пачками денег, переходящими из рук в руки, умопомрачительными соблазнительницами, немыслимыми злодеями.

Книга Марка Еленина – как раз о злодеях.

Да, сколь ни удивительно для нашей литературы, но это так, ибо за редчайшими исключениями все действующие лица повествования предстают в самых мрачных и мерзостных красках. Бесчисленные генералы, бароны, гвардейцы и прочая, и прочая – все до одного предатели, интриганы, двурушники, подлецы, пьяницы, лихоимцы и т.п., лишенные всех человеческих, даже простейших, самых обыденно-житейских чувств и мыслей. Если один персонаж что-то обещает другому, то тут же следует авторская подсказка: обманывает. Если говорят о любви, значит, ненавидят, о бескорыстии – значит, замышляют какой-то гешефт, если мечтают, то о чем-то грязном и корыстном. И так последовательно во всем произведении – настойчиво, целенаправленно.

Почти все герои романа – подлинно существовавшие лица, и о каждом из них рассказывается какой-нибудь анекдот или сплетня. И оказывается в итоге, что белогвардейские генералы и полковники воюют не столько с красными, сколько злоумышляют друг против друга. С особым тщанием описываются всякого рода финансовые аферы, эта мало знакомая современному читателю область «деятельности» раскрывается обстоятельно и с вниманием к подробностям.

В повествовании превеликое множество всякого рода зверских сцен. Убийства, грабежи, изнасилования, пьяные оргии, сумасбродства наркоманов, перестрелки и драки обезумевших и потерявших человеческий облик существ. С особым пристрастием к такого типа подробностям описаны ужасы белой эвакуации из Крыма.

Переполненные палубы, давка и теснота, старики и старухи под осенним дождем, отчаяние и припадки, а также всякого рода скверности и низости (православный священник спит в трюме с девкой и ругается с паствой и т.п.). Тут чувствуется даже какое-то сладострастие – в живописании чужих страданий и слез. Подобное равнодушие к людскому горю – пусть даже к людям, лишенным авторского сочувствия, – граничит с нравственной жесткостью, идущей вразрез с традициями нашей литературы. Где же тут заинтересованное желание понять, осмыслить, научиться чему-то хотя бы из чужого и ложного опыта?..