Александр Нефедкин - Военное дело чукчей (середина XVII—начало XX в.)

Героическому чукотскому народу посвящается

Чукчи в нашем сознании ассоциируются с героями бытового фольклора, однако практически никто не знает, что этот мужественный народ почти полтора века отстаивал свою независимость и разбивал российские колониальные войска. Впрочем, в данной книге речь пойдет не о военной истории, основные вехи которой заинтересованный читатель найдет в хронологической таблице, а о военном деле. Признаюсь, что я не чукчевед и не северовед, и даже не этнограф, а военный историк или, точнее, полемолог. Я исследую войну во всей совокупности ее факторов, и это весьма помогает мне в работе. Данная монография — это, по существу, первая в историографии книга, специально посвященная военному делу чукчей. До сего времени, насколько мне известно, имелось лишь несколько статей о военном деле этносов северо-востока Сибири. Настоящая работа ни в коей мере не претендует на полноту охвата материала заявленной темы, акцент в ней делается на описании различных сторон военного дела, а не на анализе его. Книга должна послужить основой, базой для дальнейшего изучения военного дела как чукчей, так и других народов Северо-Восточной Сибири. В процессе дальнейшей работы различные аспекты военного дела значительно пополнятся фактологическим материалом, какие-то предположения подтвердятся, а какие-то отпадут.

В заключение мне хотелось бы поблагодарить канд. ист. наук А. С. Зуева (Новосибирский государственный университет) за ценные замечания, высказанные им по сюжетам, касающимся чукотско-русских отношений, д-ра филол. наук Н. Б. Бахтина (Институт лингвистических исследований РАН), канд. филол. наук Е. В. Головко (Европейский университет в Санкт-Петербурге) и А. Г. Курилова (Институт народов Севера Российского государственного педагогического университета им. А. И. Герцена), помотавших мне в разработке темы, моих рецензентов канд. ист. наук В. И. Дьяченко и канд. ист. наук Е. А. Михайлову (МАЭ), высказавших ряд замечаний, которые способствовали улучшению текста книги. Естественно, ответственность за содержание книги лежит на авторе.

С начала остановимся на характеристике основных источников по военному делу чукчей. Их можно разделить на две большие группы — источники материальные и нарративные. К первой группе относятся археологические находки, этнографические коллекции музеев, причем как сами реальные предметы, так и иконографический материал.

Археология крайнего северо-востока Азии еще сравнительно молода и имеет много различных проблем, среди них можно выделить сложности датировки (из-за особенностей залегания археологических слоев) и этнической атрибуции находок. Однако именно археология позволяет проследить в общих чертах генезис различных видов вооружения и фортификации, а также материалы, из которых изготовлялось оружие. Среди музейных коллекций, содержащих богатый чукотско-эскимосский материал, следует выделить Музей антропологии и этнографии им. Петра Великого (МАЭ) и Российский этнографический музей (РЭМ) в Санкт-Петербурге. Музейные собрания обладают значительным количеством наступательного и оборонительного вооружения и воинской одеждой, что дает нам реальное представление об облике и снаряжении чукотского воина в XVIII―XIX вв. Отдельно надо выделить иконографический материал, представленный как рисунками путешественников, так и собственно чукотско-эскимосскими изображениями, в основном резьбой по моржовому клыку. Данная форма искусства информирует нас не только о комплексе вооружения воинов, но и о некоторых тактических особенностях. К сожалению, насколько мне известно, европейцы не оставили изображений батальных сцен с участием чукчей, тогда как рисунки боев из самой Чукотки, выполненные в конце XIX―XX в., показывают нам лишь представления о войнах прошлого людей данного времени. Чтобы в этом убедиться, достаточно посмотреть на изображения доспехов и сравнить их с сохранившимися экземплярами (см.: Антропова 1957: рис. 34―35; Широков 1968: рис. 7―9). Хотя, повторюсь, определенную информацию об оружии, комплексе вооружения и о тактике мы все же можем тут почерпнуть.

К письменным источникам относятся записи фольклорного материала, различного рода официальные документы и записки путешественников. Естественно, основным источником для изучения выбранной темы является фольклор. Именно в устном народном творчестве мы можем найти такую информацию, которая или вообще не встречается, или недостаточно освещена в других видах источников, — это свидетельства о стратегии и тактике, о способах ведения боя, об использовании различных видов оружия, это боевой этос и т. д. В целом сказок, имеющих военные сюжеты, не так много в сравнении с общим количеством записанного материала[1]. Героический эпос, у других народов содержащий наиболее полный набор сведений о военном деле, у чукчей лишь формировался, — это цикл сказок о русском военачальнике Якунине, о южночукотском герое Кунлелю и о богатыре Эленди и его сыновьях. Небезынтересны и сказания азиатских эскимосов о войнах как между собой («Как уназикские воевали с сивукакскими», «Нунагмитский кит» и т. д.), так и с соседними народами («Виютку-предводитель», «Сражение науканцев с иноплеменниками» и т. д.). Следует отметить, что в фольклорных сказаниях народов северо-востока Азии не слишком много чисто фантастических элементов — они реально отражают действительность или, по крайней мере, понимание ее людьми более позднего времени. Сказка обычно фиксирует свое внимание на главном герое и его окружении, часто наделяя их качествами богатырей, при этом подчас трудно определить, реальные это качества или гиперболизированные (Беликов 1956: 15). Естественно, на интерпретации сюжета сказывалось и мировоззрение рассказчика, который вольно или невольно мог вносить в него некие нюансы, сглаживающие неудобные, с его точки зрения, углы. Причем в сказаниях, записанных во второй четверти XX в., особенно чувствуется миропонимание рассказчика, некая «гуманизация» повествования, наделение героя положительными качествами, а врагов — сугубо отрицательными, тогда как в материалах начала XX в. это полярное понимание не так заметно, там и положительный персонаж мог быть убийцей и насильником, то есть обладать негативными, с нашей точки зрения, качествами. В целом, как отметил сибиревед И. С. Вдовин (1970: 23), «исторические предания, героические сказания народов Северо-Востока Сибири содержат весьма обширный исторический материал, в значительной своей части вполне надежный и точный» (ср.: Меновщиков 1964: 2; Беликов 1965: 168). Если судить по событиям, обычно псевдоисторическим, то основная масса информации в сказаниях относится к достаточно позднему периоду — к XVII―XVIII вв. Хотя сами события, о которых идет рассказ, могли происходить в иной исторический период, однако реалии сказки должны быть приближены ко времени рассказчика, чтобы его поняли слушатели.

Следующая группа письменных источников — исторические документы — датируется в основном второй половиной XVII―XVIII в. Это «сказки» (отчеты) и челобитные казаков, документы ясачного сбора, указы властей, наказы посылаемым в экспедицию, донесения и записки воевод (позднее — губернаторов), составленные на основании последних записки-справки и указы Сената и т. д. Сюда же входят и записки чиновников (датируемые главным образом второй половиной XVIII в.), в которых для вышестоящих инстанций кратко излагались быт и нравы местных народов. Особенно много документов хранится в Российском государственном архиве древних актов в так называемых «Портфелях Миллера» (ф. 199), среди них можно также выделить документы профессионального военного капитана Т. И. Шмалева, коменданта Гижиги в 1770-х гг., часть этих документов была уже опубликована (Голицын 1899: 35―40; Андреев 1965: 140―141). Естественно, в данной группе документов информация о военном деле мелькает лишь между прочим, хотя сами исторические события описываются неплохо. Конечно, тут присутствует и субъективизм описаний, особенно в информации о военных действиях. В частности, иногда явно завышена численность противников. Это происходило, с одной стороны, оттого, что врагов всегда кажется больше, чем есть, а с другой — вследствие стремления военных преувеличить значение своей победы или объяснить причину поражения. Так, например, в записках о гибели отряда майора Д. И. Павлуцкого (1747) численность врагов-чукчей указывается участниками боя то в 400, то в 500 (КПЦ. № 65-2: 170; № 65-3: 171), а то и в 600 воинов (КПЦ. № 66: 173). Разброс в числах, как видим, большой — 150 %.

Большое количество материала мы можем найти в описаниях путешественников, бывавших в этом регионе. В них в основном содержатся этнографические описания оружия и одежды воинов, то есть того, что в первую очередь бросалось в глаза, намного меньше информации можно найти по другим областям военного дела. Среди работ этой группы следует выделить сочинение доктора и естествоиспытателя К. Г. Мерка, который в 1789―1792 гг., будучи участником экспедиции капитана И. Биллингса, собрал и описал с чисто немецкой скрупулезностью нравы и обычаи чукотского народа, в том числе и военные (Мерк 1978; см.: Иванов 1978: 42―43). В данной работе мы найдем не только сведения по одежде и вооружению, но даже очень краткие замечания по тактике. Ведь К. Мерк писал, так сказать, по свежим следам, когда период войн XVIII в. только что закончился и участники боевых действий могли компетентно информировать автора. В целом вся информация путешественников, а позднее — этнографов, относится к XVIII (главным образом ко второй половине столетия) — первой трети XX в.