Дмитрий Быков - СССР – страна, которую придумал Гайдар

Приступая к разговору о Гайдаре, я испытываю понятную робость. Робость по двум причинам. Первая, достаточно легкомысленная, в общем, не заслуживающая объяснения, сводится к тому, что Гайдар слишком долго пребывал в искусственно навязанной ему роли детского писателя. И если я скажу, что в русской прозе 30-х годов было четыре великих стилиста: Гайдар, Добычин, Платонов и Житков – это вызовет понятные ужас, смех и негодование. Хотя, например, Александр Величанский, замечательный поэт, известный нам, к сожалению, только по песне «Под музыку Вивальди», в одной из своих статей пророчески написал: «Лет через сто будет очевидно, что Добычин был великим писателем, а Булгаков – хорошим беллетристом времен Добычина». Я не стал бы утверждать таких радикальных вещей, но со значительной долей уверенности сказал бы, что стилистов, равных Гайдару, российская проза не знала, пожалуй, со времен Грина. В некотором смысле Гайдар и есть его прямой наследник.

Когда Грин почувствовал усталость, – а уже к 1929 году он явно ощущал, что ему нет места в литературе, – на смену ему пришел его прямой наследник с той же манией дальних странствий, с той же любовью к прозе Густава Эмара или Буссенара, с той же удивительной психологической точностью и достоверностью и с той же немного детской жестокостью, которая есть и в Грине, и от которой не спрячешься. Дети вообще не просто мечтательный, но и жестокий народ.

Вторая причина для беспокойства вполне объяснима. Дело в том, что когда мы говорим о советском проекте или о Советском Союзе, мы почти наверняка обречены сталкиваться с самой распространенной реакцией, которая меня преследует уже не первый год: стоит мне написать что-нибудь хорошее о Советском Союзе, от некоторой признательности которому я никак не могу избавиться, как тут же я получаю упрек в том, что защищаю коллективизацию и архипелаг ГУЛАГ. Это понятная вещь. К сожалению, от советского опыта это неотделимо. Но если и было в Советском Союзе что-то хорошее, то, что, как правило, гибло первым, то это ассоциируется у меня с очень немногими и вполне конкретными вещами: с Гайдаром, с «Артеком», с литературой моего детства и с теми представлениями, которые Советская власть, хотела она того или нет, внушала своим наиболее послушным ученикам.

Мария Васильевна Розанова, которую очень трудно заподозрить в любви к архипелагу ГУЛАГ хотя бы потому, что она шесть лет выцарапывала оттуда собственного мужа и возила ему туда передачи, когда-то заметила, дай ей Бог здоровья: «Советская власть делала много отвратительных дел, но говорила при этом удивительно правильные слова, которые воспитывали удивительно правильных людей».

Гайдар был среди тех, кто этой Советской властью с самого малолетства, со своих четырнадцати лет, был не то чтобы обманут, но вскормлен и воспитан. Это не самый любимый сын Советской власти, это регулярно ругаемый и избиваемый ею писатель, который умудрился каким-то образом спастись в крошечной лакуне, в этом небольшом закутке, который не так сильно шпыняли: в закутке детской литературы.

Дело в том, что детская литература – это такой странный парадокс – обязана быть хорошей. У ребенка есть врожденное стилистическое чутье: он дряни не читает. Как собака не будет есть заведомо вредную траву. Тертуллиан совершенно справедливо говорил, что душа по природе христианка, я бы добавил, что душа по природе эстетка. Ни один нормальный литератор не был воспитан плохой литературой. Об этом замечательно вспоминает Маяковский: в шесть лет он прочел «Птичницу Агафью» и надолго, месяца на два, получил отвращение к литературе. Но потом прочел «Дон Кихота», который определил его судьбу и мировоззрение. Ребенок, вовремя читающий «Дон Кихота», не пугается сложностей этой книги, он просто получает свое художественное удовольствие, которое и я в восемь лет получил от нее, совершенно не зная, что это сложная литература.

Точно так же и с Гайдаром. Гайдар умудрился уцелеть в том закутке, в котором содержалась вынужденно хорошая литература. Об этой сложной ситуации Маршак писал Чуковскому: «Но есть на белом свете// У нас надежные друзья, //Которым имя – дети». Детская литература – как такой странный, действительно, детский сад, уцелевший в разбомбленном городе. Она позволила укрыться не только Шварцу, не только обэриутам, но и Гайдару – этому советскому Грину. Который на первый взгляд выглядит абсолютно разрешенным, рекомендованным, казалось бы, естественным – и вместе с тем для Советской власти в ее последние годы это личность глубоко чуждая. И вот это очень интересно. Почему, собственно говоря, так произошло?

Но сначала, нам следовало бы, наверное, вспомнить гайдаровский творческий путь, который привел его в детскую литературу далеко не случайно. Все-таки детским писателем может быть не каждый. Удивителен, например, опыт Льва Толстого, который, как всякий гений, хорош только в чем-то одном и совершенно невыносим во всем, за что бы он брался кроме. Вот есть очень важное отличие таланта от гения, талант более-менее хорошо умеет все, тогда как гений прекрасно делает что-то одно, а во всем остальном несет такую чушь, что только за голову схватиться. Ну, как Мандельштам, который прекрасно писал стихи, а стоило ему начать переводить, писать детскую лирику, например, – получалось хуже, чем у любого ремесленника. Толстой, который прекрасно умел психологическую прозу, когда берется писать детские рассказы, у него получаются какие-то страшные гротески, какой-то совершенно хармсовский абсурд или рассказы ужаса про сливовую косточку, как все засмеялись, а Ваня заплакал. Но почему-то с ребенком у Толстого контакта нет. Видимо, потому, что проблемы, которые мучают Толстого, слишком серьезны.

Для того чтобы стать детским писателем, подозреваю я, нужно в самом начале, с самого детства нести в себе огромный запас непонятости и одиночества в мире. Потому что к детям обращаешься тогда, когда тебя предали и продали взрослые. Вот с Гайдаром случилась примерно такая же история. Кстати, обратите внимание: большинство детских писателей потому и обратились к детям, как мокрецы у Стругацких, что со взрослыми у них контакта не вышло. Андерсен начал со взрослого романа о гипнотизере, очень приличного романа. Роман этот никому особенно не понравился, пришлось заниматься детьми. Примерно то же случилась у ОБЭРИУтов, которые были мало того что освистаны за свои «Три левых часа», но и сосланы за них. Тогда они решили начать свою работу с детей, и все получилось. Кстати говоря, обращение Маяковского к детской поэзии – вот уж кто детский поэт от Бога – тоже немножечко совпало (1927 год, не зря же это) с переломом, с ощущением, что все хорошо-хорошо, да не хорошо. И тогда он начинает обращаться к тем, кто уж точно не предаст. И отчасти к своему внутреннему ребенку.

Проблема Гайдара была в том, что этому подростку вырасти не довелось, не довелось ему и повзрослеть. Вечная легенда о том, что Гайдар в 14 лет командовал полком, разумеется, не имеет под собой никаких оснований. Очень интересно, что главным демифологизатором гайдаровской биографии оказался главный мифологизатор 90-х годов, народный целитель, впоследствии автор каких-то жутких совершенно книг о сексуальной жизни мужчины – Борис Камов, который начинал с замечательных произведений вроде «Сумки Гайдара», тоже, видимо, какой-то глубоко спрятанный ребенок там сидит. Так вот, Камов, подробно занимаясь гайдаровской биографией, доказал, что в 14 лет он был всего лишь адъютантом крупного железнодорожного начальника, потом попал на курсы командиров, причем не полка, а роты. Полк получил в 16 лет, когда Гражданская война была уже на исходе, и сделал все возможное для того, чтобы с этим полком как можно быстрее развязаться, потому что ответственности этой он разделить не мог. А то, что он в 15 лет однажды участвовал в бою и взял командование вместо убитого на его глазах старшего друга Яши Оксюза, все мы очень хорошо помним по школе и все мы понимаем, что ни о каких командирских навыках это говорить не может. Просто человек в 15 лет оказался на Гражданской войне и принял управление вместо того, кто был убит на его глазах. В такое время о тактических данных не спрашивают.

Надо сказать, что Гайдар, хотя и не имел никакого строго военного образования (Подвойский вручил ему удостоверение красного командира, когда ему было 15 с небольшим лет), Гайдар сохранил на всю жизнь это детское милитаристское мышление. То что Борис Натанович Стругацкий так точно назвал «радостным инфантильным советским милитаризмом». То, что в нас во всех сидит чрезвычайно глубоко. Разумеется, у Гайдара это появилось не во времена Гражданской войны.

Он был чрезвычайно начитанный мальчик. В конце концов, это сын двух сельских учителей. Сначала сельских, потом провинциальных городских. Он в родном Арзамасе, да будучи еще дворянином по матери наполовину, хотя и из очень обедневшего рода, читал с четырехлетнего возраста, перечитал всю «Библиотеку приключений», какую мог найти. И когда мы читаем первые рассказы Гайдара, напечатанные, когда ему было 18 лет, (например рассказ, который называется «Угловой дом»), мы в ужасе понимаем, что этот мальчик никогда не станет писателем, потому что это чудовищно бездарно. Кстати говоря, Набокову в том же возрасте было предсказано ровно то же самое. Зинаида Гиппиус сказала его отцу: «Пусть мальчик будет кем угодно, только не пишет. Этого он не может совсем». Но понимаем мы и другую замечательную вещь. Мы понимаем, что этот ребенок, попавший на Гражданскую войну, начал реализовывать в ней майнридовские, фениморкуперские, густавэмаровские представления. Когда он воевал, он искренне полагал, что попал в приключенческую литературу. Человеческая жизнь не стоила для него ломаного гроша. К «Угловому дому» мы еще вернемся, и я с трудом борюсь с искушением зачитать здесь это удивительное сочинение целиком, но только его пространность удерживает меня от этого. Я расскажу близко к тексту. Интересно другое.