Василий Захарько - Звездные часы и драма «Известий»

Формально уйдя в отпуска, они еще долго продолжали пользоваться своими кабинетами, компьютерами, телефонами. Штаб-квартирой этого правительства в изгнании стал кабинет Агафонова, где с утра до вечера проводились совещания, куда приглашались многие сотрудники для переговоров о возможной новой работе. В середине августа на Пушкинскую площадь, заранее позвав прессу, вышли шесть человек: Голембиовский, Лацис, Агафонов, Дардыкин, Яков, Ямпольская. Обнявшись, встав рядом с памятником великому поэту, они заявили о себе как о продолжателях его духовной борьбы за свободу — с этого акта, сильно отдававшего бутафорией, и началась практически пиаровская кампания будущей газеты. В противовес той газете, которая благодаря их усилиям лишилась независимости, они назвали свой проект «Новые известия».

Еще только собирались деньги на этот проект, а его раскрутка уже приобрела широкий размах и была выстроена исключительно на дискредитации «Известий» и бывших коллег, многолетних своих товарищей. Со страниц газет и по разным теле— и радиоканалам внушалось, что с уходом Голембиовского и его людей «Известия» кончились, а лучшие их традиции способно продолжить только новое издание. Полностью замалчивались истинные причины всей драмы, случившейся с газетой.

Об этих причинах здесь уже многое сказано, разве что сведу их в сухой остаток. Итак, в начальный период реформ мы имели самые лучшие среди СМИ стартовые позиции для существования в условиях рынка. Получив богатейшее наследство в виде почти 4-миллионного тиража, колоссального потока рекламы и шикарного восьмиэтажного здания в самом дорогом месте Москвы, руководство независимых «Известий» оказалось неспособным развивать газетный бизнес. К принятию решений не был допущен ни один грамотный менеджер. По причине плохого менеджмента за шесть лет не был успешно реализован ни один коммерческий проект, за исключением совместного с Лондоном выпуска приложения «Финансовые известия», но он был предложен и разработан в основном англичанами, к тому же финансовой погоды не делал. Из-за множества ошибок и просчетов газета оказалась в тяжелейшем финансово-экономическом положении. Для его спасения пригласили богатую нефтяную компанию «Лукойл». Сотрудникам было заявлено, что это самый лучший из всех возможных инвесторов — сотрудники поверили. Через несколько месяцев редакция открыла информационную войну против «Лукойла», назвав его преступной организацией. Лихорадочно разыскивается новый финансово состоятельный союзник, и он находится, его зазывают — это ОНЭКСИМ-банк. Сотрудникам газеты внушается: это прекрасная, честная компания, отдадим ей побыстрее все общественные и индивидуальные акции. Большинство сотрудников снова поверили, акции отдали, а те, кто засомневался, были зачислены в лагерь врагов. Вскоре начинается конфликт уже с ОНЭКСИМ-банком, он называется мошенником, его люди — наперсточниками. И тут нефтяники с банкирами объединяются. В результате они становятся хозяевами «Известий», газета теряет независимость. В самой редакции были нарушены многие профессиональные и этические правила. Оказался разрушенным, расколотым большой коллектив с неповторимой, десятилетиями поддерживавшейся особой аурой. Все эти годы газету и ее бизнес возглавляет один и тот же человек в трех должностях — председатель совета директоров, президент акционерного общества, главный редактор. Лишившись всех постов, он выходит на Пушкинскую площадь и, глядя в сторону «Известий», сотрудники которых многие годы выполняли не чьи-нибудь, а его приказы, включая ошибочные, дает согласие на информационный огонь уже в их адрес.

Удивляюсь до сих пор, как мог Игорь позволить себе и своей команде использовать любую возможность, чтобы в собственных просчетах обвинять тех, кто не пошел за ними, называть их предателями. Вот что в упоминавшейся книге писал Яков о последнем дне Голембиовского в «Известиях»: он вышел из своего кабинета в коридор,

чтобы больше никогда сюда не вернуться. Коридор был пуст. Никто из нескольких сотен известинцев, сидящих на восьми этажах разваленного корабля, не вышел провожать своего капитана. Он так и ушел по пустому полутемному коридору одиноким. Непонятым. Преданным.

Кем преданным и кто кого предал? Кто кого не понял? Почему сотни известинцев не вышли провожать?.. Яков не задает эти вопросы и не отвечает на них. Но это — из книги, которая выйдет годы спустя. Пиар-кампания же августа — ноября 97-го изобиловала не выдавливающими слезу описаниями из жизни капитана, а ложью и грязью. Утверждалось, что оставшиеся в «Известиях» не смогут делать качественную газету, что там «происходит разгон людей, причем не команды Голембиовского, а просто профессионалов, которые не хотят делать эту газету». Что «новый главный ввел цензуру». Что «объявлен курс на “хорошую газету” и стало модно, как в лучшие советские времена, писать о “простых людях”: гаишниках, дворниках и т. п.». Что снят материал о повышенном радиационном уровне в некоторых местах Москвы — чтобы не дразнить мэра в преддверии 850-летия столицы. И было в разных газетах, на теле— и радиоканалах много-много другого бреда и домыслов, запущенных против «Известий» в рамках рекламы «Новых известий».

Особенной агрессивностью по отношению к старым «Известиям» отличался Лацис. Это он в одной из газет назвал бывших коллег болванами. Когда случайно встретившись с ним в Доме журналистов, я не пожал протянутой им руки, произнеся несколько слов о напечатанном в этой газете, он извинился, сказав то, что говорят в таких случаях: автор исказил услышанное. Но никакой автор не мог бы присочинить от себя то, что публично наговаривал Лацис, в частности против Андрея Иллеша. Цитирую его слова в интервью нелюбимой им «Правде» от 13 августа:

— Особое недоумение вызывает то, что в новом составе редколлегии оказался Андрей Иллеш. Он известен тем, что, руководя проведением последнего традиционного хоккейного турнира на приз «Известий», не представил никакого финансового отчета. И такой человек рвется к руководству «Известиями». Именно его тащили изо всех сил новые хозяева на пост главного редактора, но он не смог войти в первую тройку, занял только четвертое место. В настоящее время Андрей Иллеш занял пост заместителя главного редактора по развитию и новым проектам. То есть он будет иметь прямой доступ к десяткам миллионов долларов, если таковые будут выделены нынешними хозяевами «Известий».

Что же это, если не поклеп, наговор? На целых три полосы дано интервью журналу «Огонек» (август, № 31), вышедшее под заголовком в духе всей этой пиаровской акции: «Отто Лацис: — это будут уже не те “Известия”». И здесь снова немало об Иллеше: «Многие, кто бывал у него в подчинении, вспоминают — тяжелый характер. Он, кстати, был единственным из кандидатов, против которого журналисты газеты выступали на собрании…». Но дальше оказывается, что главное в Иллеше все же «не характер и не попытки во что бы то ни стало его избрать». И здесь Лацис продолжает нагнетать: «Самое главное то, что Иллеш недавно осужден за дорожно-транспортное происшествие с отсрочкой исполнения приговора на пять лет».

Действительно, два или три года назад Андрей оказался причастным к трагическому эпизоду на одной из дорог в Подмосковье. Но все там произошло в считаные секунды из-за стечения целого ряда случайных обстоятельств, в чем его вина не была основной, и находился он в трезвом состоянии (мучившийся в молодости болезнью желудка, он лет пятнадцать не принимал ни капли алкоголя). Однако какое вообще отношение могла иметь вся эта печальная, тяжело переживаемая человеком история к его профессии, новой должности?

«Говорят, — продолжал Лацис, — что Иллеш в инциденте не виноват. Ну, не повезло, с кем не бывает! Не имею никаких суждений по этому поводу, пусть не виноват. Но все равно никуда не деться от самого факта — приговора суда».

Где-то сознавая, видимо, что он говорит позорные для себя же вещи, Лацис вдруг высказывает озабоченность: как бы приговор суда не был использован кем-то для провокации против Иллеша, тем более что по работе он может иметь дело с инвестиционными проектами на миллионы и десятки миллионов долларов… Закончив с Иллешем, его доброжелатель Лацис возвращается к главному смыслу интервью: граждане, которые десятилетиями подписывались на «Известия», теперь этого не должны делать, потому что это будут уже не те «Известия».

Все, кто остался на Пушкинской, не могли не видеть этих публикаций. Возмущаясь ими, многие говорили, что нельзя молчать — нужна громкая отповедь со страниц «Известий». Я был против, но однажды не выдержал натиска голосов — согласился. На следующий день мне на стол легла написанная Алексеем Ивкиным от имени редакции точная и убедительная по фактам и мыслям статья. Но она так и осталась в единственном экземпляре — дважды перечитав, я не стал ее печатать все по тем же соображениям, которые останавливали меня раньше. Во-первых, публикация-отповедь неизбежно явилась бы своего рода рекламой «Новых известий». Во-вторых, мне казалось несолидным для «Известий» реагировать на выпады еще не появившегося на свет издания. И третье, может быть, самое существенное для меня лично — я не мог допустить, чтобы «Известия» выступили против людей, в жизни которых эта газета значила не меньше, чем в моей, а кое для кого, наверное, и больше. У каждого из них есть немалые заслуги перед «Известиями», а у двоих — Голембиовского и Лациса заслуги эти — выдающиеся. Ничто не предвещало того, что в итоге своих действий они должны будут покинуть родные стены. К тому же, совершая эти действия, думая о себе, они ведь считали, что поступают и с пользой для «Известий». Наконец, все они мои товарищи, а с одним, главным из них, я многие годы был очень близок, и моего доброго, а кое за что и благодарного отношения к нему не убавилось, несмотря ни на какие возникшие коллизии. Ко всему прочему, я понимал, что им, особенно Игорю, сейчас невыносимо тяжело, тоскливо, безрадостно… Нет, не лежала моя душа к войне между нами раньше, не лежит и сейчас. Не мог я переступить через себя и сказать: они нас задирают — ударим по ним. Не мог — и не должен был. О чем никогда не пожалел.