Эдуард Филатьев - Бомба для дядюшки Джо

Пока мы обсуждали (и очень страстно) создавшуюся ситуацию, пришло распоряжение Хрущёва: готовиться к возобновлению испытаний, так как американцы и англичане не последовали нашему примеру…

К этому времени я уже вычислил, что каждая мегатонна испытательных взрывов в атмосфере уносит 10 тысяч человеческих жизней (эта оценка содержалась в той статье, о которой я писал выше)».

Если учесть, что в 1957-ом было уже взорвано 50 мегатонн, получалось, что жертвами этих испытаний должны стать 500 000 человек. Эта цифра ужаснула Сахарова.

«Я поехал к И.В. Курчатову. Я понимал, что он единственный человек, который может повлиять на Хрущёва…

Встреча с Игорем Васильевичем состоялась в сентябре 1958 года в его домике во дворе института Часть разговора происходила на скамейке около домика под густыми развесистыми деревьями. Игорь Васильевич называл свой коттедж домиком лесника, вероятно, в память о доме отца, в котором прошло его детство.

После болезни два года назад врачи очень ограничивали рабочее время Игоря Васильевича Он часто не ходил в институт, а гулял возле домика, вызывая нужных ему людей. Деловые записи при этом он вёл в толстой тетради, вложенной «для маскировки» (от врачей и жены) в книжную об ложку с тиснёной надписью «Джавахарлал Неру. Автобиография» (вероятно, чуть-чуть это была игра).

Игорь Васильевич выслушал меня внимательно, в основном согласился с моими тезисами. Он сказал:

— Хрущёв сейчас в Крыму, отдыхает у моря. Я вылечу к нему, если сумею справиться с врачами, и представлю ему ваши соображения…

Поездка Игоря Васильевича в Ялту к Хрущёву не увенчалась успехом. Упрямый Никита нашёл наши предложения неприемлемыми. Деталей разговора я не знаю, но слышал, что Никита был очень недоволен приездом Курчатова, и с этого момента и до самой смерти (через полтора года) Курчатов уже не сумел восстановить той степени доверия к нему Хрущева, которая была раньше.

Через два месяца состоялись испытания — в техническом смысле они действительно оказались очень удачными и важными».

Да, каждое новое испытание становилось всё удачнее, а самочувствие Курчатова, напротив, всё ухудшалось. Михаил Садовский вспоминал:

«Встречаясь с ним в Москве после 1957 года, я с беспокойством обнаруживал некоторые изменения в его характере. Он стал значительно мягче, в разговоре с ним чувствовалась большая теплота и благожелательность. Он отлично понимал своё состояние и не скрывал этого.

Как-то, пригласив к себе домной, Игорь Васильевич, угощая меня коньяком, предупредил, что на этот раз я должен выпить без него, так как до очередного удара он должен ещё кое-что сделать…

Печальная это была встреча».

После разгрома «антипартийной группы» Молотова, Кагановича, Маленкова и «примкнувшего к ним» Шепилова произошла замена и атомного министра. Вместо «антипартийного» Первухина Средмаш доверили возглавить «хрущёвцу» Ефиму Славскому. Впоследствии он писал:

«Когда я стал министром, Хрущёв бил Первым секретарём ЦК КПСС… К Игорю Васильевичу относились хорошо. Вопросов много. Игорь Васильевич придёт ко мне:

— Давай, звони пусть примет нас!

Я звоню Хрущёву. Он нас принимал немедленно.

Хрущёв хотел сделать его президентом Академии наук. Игорь Васильевич отговаривался. И я говорил, что нельзя его загружать из-за здоровья, — несколько инсультов било уже…».

Однако именно тогда, в самом конце 50-х годов, во взаимоотношениях атомщиков как-то незаметно возобладал новый бюрократический стиль. Сын Кирилла Ивановича Щёлкина писал:

«Отец делился со мной опытом работы:

— Если хочешь, чтобы твоё предложение было реализовано, используй приём, который я использовал неоднократно и всегда успешно. Надо убедить начальника, от которого зависит внедрение предложения, что это его идея. Тогда идея будет внедрена оперативно.

А то, что у неё будет другой автор, отца не волновало. Главное, чтобы общее дело продвинулось успешно».

Впрочем, подобная щёлкинская хитрость далеко не всегда давала желаемый результат. И вот тому иллюстрация.

Предчувствуя приближение конца, Курчатов всё больше заботился о дальнейшей судьбе атомного дела. Честолюбивые помыслы молодого Сахарова его огорчали. Не радовало и отсутствие у Харитона твёрдости, необходимой для руководителя такого высокого ранга. А мощь советского атомного оружия тем временем росла уже не по дням, а по часам.

Курчатов всё больше думал о мирном атоме. Не случайно в своей речи 31 марта 1958 года он сказал депутатам Верховного Совета СССР:

«С этой высокой трибуны мы, советские учёные, обращаемся к учёным всего мира с призывом направить и объединить усилия для того, чтобы в кратчайший срок осуществить управляемую термоядерную реакцию и превратить энергию синтеза ядер водорода из орудия разрушения в могучий, живительный источник энергии, несущей благосостояние и радость всем людям на земле!».

В Институте атомной энергии как раз затевалась крупная работа по мирному атому. И Курчатов обратился к Щёлкину с предложением: переехать в Москву и возглавить в ИАЭ исследования по термоядерному синтезу. Щёлкин с радостью согласился.

Однако одного согласия трижды Героя Соцтруда в ту пору было мало. Все щёлкинские посты в закрытом атомном городе являлись номенклатурой ЦК. Для перевода в Москву требовалось «высочайшее» разрешение. А первый секретарь Центрального Комитета Никита Хрущёв (с явной подачи Ефима Славского, который, как мы знаем, очень недолюбливал Щёлкина, такое кадровое перемещение не одобрил.

Открыть в Челябинске-70 крупный научный центр для работ по мирной атомной тематике (давняя мечта Кирилла Щёлкина) Славский тоже не разрешил — не дал денег на эту «никчёмную затею».

В 1958-ом и в 59-ом Курчатов много занимался установкой Огра — «один грамм нейтронов», как в шутку называли её сами физики. Один из них, Николай Семашко, впоследствии рассказывал:

«На время визита Дж. Кокрофта осенью 1958 года Игорь Васильевич познакомил его с термоядерными исследованиями, показал Огру, и тот пришёл в изумление от темпов создания установки».

Тогда планы на совместные исследования с зарубежными физиками были очень большие. Об этом — Ефим Славский:

«Игорь Васильевич предложил на корпоративных началах с американцами и учёными из других стра. н строить ускорители большой мощности для развития науки. С этим предложением мы ходили к Хрущёву. Он нас выслушал и говорит:

— Знаете, Игорь Васильевич, почему бы вам с Жолио-Кюри не начать это дело? Он — коммунист.

И предложил поговорить с Жолио-Кюри о развитии этих работ с Францией. Мы стали готовить документы. Ну, а пока готовили письмо, Жолио-Кюри умер».

Именно тогда Курчатов произнёс фразу, звучавшую как некий призыв к своим сподвижникам (они её потом часто повторяли):

«Исполнять задуманное немедленно, не отталкивая товарищей, а воодушевляя и властно увлекая за собой!».

Из воспоминаний Николая Власова:

«Когда врачи запрещали ему участие в заседаниях и другие организационные дела, он искренне радовался и с наслаждением шёл на Огру — отвести душу».

Яков Зельдович тоже рассказывал о той же поре:

«Юмора и оптимизма у Курчатова было, хоть отбавляй! Даже когда было трудно, юмор оставался. Чего стоит название плазменной установки 1958 года «Доуд-3», расшифровывавшееся подробно: «Хорошо бы успеть до третьего удара!»»

То есть «До удара 3».

Владимир Комельков:

«Говорят, что истинное существо человека проявляется в его отношении к смерти. Курчатов знал, что он серьезно болен, но болезнь не сломила его неукротимого желания жить и творить. Уже было два небольших инсульта. Он ходил с палочкой. В насмешку над неотвратимостью он назвал новую строящуюся установку „Доуд-3“ с тем, чтобы она вошла в строй до того, как на него обрушится третий удар».

Однако этого «третьего удара» Курчатов так и не дождался. Судьба приготовила ему иной финал.

Дмитрий Переверзев вспоминал:

«Самым, насыщенным и, пожалуй, самым трудным был последний год. Болезнь давала о себе знать. И хотя Игорь Васильевич не поддавался ей и не показывал окружающим, что она его одолевает, временами он становился задумчивым и молчаливым. В одну из ночных прогулок неожиданно сказал:

— Плохое у нас с тобой здоровье, Митяй! Однажды раз — и готово!».

И всё же к 1959 году Курчатов постепенно оправился от последствий второго инсульта. Виктор Давиденко вспоминал: