Геннадий Прашкевич - Красный сфинкс

«Фантастика для меня, – размышлял Виктор, – это, во-первых, хорошая литература. Я не сторонник того взгляда, что литература должна отражать действительность. Литература и есть действительность, реальность. Она взаимодействует, влияет на жизнь человеческого общества ну, может, не столь прямолинейно и грубо, как само общество на себя. Но фантастика, в отличие от литературы вообще, создает возможную реальность, которая, тем не менее, взаимодействует с действительностью. Отсюда, во-вторых, фантастика – это эксперимент, социальный и психологический. И лучше, конечно, экспериментировать в фантастике, чем так, как произошло в Кампучии…»

И далее: «Здесь никак не уйти от проблемы Бога. Трудность только в том, что мы все время пытаемся понять намерения Бога, исходя из наших, человеческих воззрений, устремлений и желаний. А это невозможно, хотя и неудержимо хочется. Блажен тот, кто просто верует и не задает вопросов. Но мы это состояние проскочили и теперь должны мучаться вопросом: почему Бог создал такой несовершенный мир? Ответа на этот вопрос у меня, конечно, нет и не будет, но не размышлять на эту тему я не могу. Если бы удалось разработать теоретическую систему о существе, которое мыслит с бесконечной скоростью (это и был бы Бог), тогда можно было бы и понять его намерения. Во всяком случае, он дал нам в этом мире свободу воли, и мы пользуемся ею, как хотим или как получается. Но им же предуготован для нас и другой мир, в котором все будут счастливы, а свобода воли не понадобится (или ее значение для нас будет все время уменьшаться) пока мы все не окажемся в Боге. Эта проблема столь сложна, что несколькими фразами или страницами не отделаешься. Или так: это предельная проблема и я с облегчением понимаю, что ни мне, ни кому-либо другому в этом мире ее не разрешить…»

В 2000 году вышел роман «Безвременье», написанный в соавторстве с Юрием Марушкиным. «Тираж семьдесят пять экземпляров… вы его и не заметите…», – с горечью заметил Виктор на весьма скромной презентации. Зато действие в этом романе действительно охватывает все, абсолютно все – от возникновения Вселенной до самого ее конца. «И это еще не все, – добавлял Виктор, – действие у нас прихватывает и ту Вселенную, которая будет после ее конца».

В 2001 году красноярский журнал «День и ночь» напечатал роман Виктора Колупаева «Сократ Сибирских Афин» – о некоем «глобальном человеке», вдруг встретившем самого Сократа. И вот они вместе ходят по Сибирским Афинам, встречаются с сибирскими эллинами – Фалесом, Пифагором, Платоном, Аристотелем, неким Агатием, создавшим временную пирамиду для обмена людям маленького Времени на большие Времена, с диалектическим и историческим материалистом Межеумовичем, участвуют в древнегреческих симпосиумах и мистериях, попадают в самые безумные ситуации, рассуждают о проблеме Пространства и Времени, погибают и вновь возрождаются… «Папа полностью был под властью своего Сократа и вообще греков (древних), – писала мне Оля Колупаева. – Рассказывал про них всякие анекдоты, подсмеивался над их причудами. У него какие-то интимные отношения с ними были, очень близкие. Он их труды, по-моему, как детективы, с таким же азартом читал (изучал). Вот уж точно, Сократ ему другом был (ведь папа был человеком очень одиноким). Этот роман очень автобиографичен (поездка в Севастополь, все эти огородные дела, Томск такой узнаваемый). Я сама „Сократа“ очень люблю. Мне вообще он кажется потрясающим и ничуть не заумным – там все понятно, причем, как-то странно понятно… Вроде пересказать ни одну теорию не могу, а впечатление сильнейшее… И характеры – живые, человеческие… Ситуаций много смешных… Не знаю, мне было легко читать… и с наслаждением. И не потому что это – мой отец… Там действительно что-то есть настоящее…»

Как-то, в конце прошлого века, я пригласил Виктора выступить в Доме ученых новосибирского Академгородка. Он согласился, но потом перезвонил из томского аэропорта: «Метель, старик, не могу улететь». – «Езжай на вокзал, – подсказал я, – поездом добраться проще». Он согласился, но вечером опять перезвонил: «Старик я не приеду. Я болтался по всем этим вокзалам и вдруг понял, что это перст судьбы. Я никогда больше не буду выступать. Совсем никогда».

И практически не выступал.

Умер в Томске 4 июня 2001 года.

Родился 14 февраля 1947 года в Одессе.

Закончил филфак Одесского Государственного Университета.

Отслужил в армии. В 1971 году отправил первую повесть («она была такая школярская, легкомысленная, но весёлая») Борису Натановичу Стругацкому. В том же году произошло личное их знакомство. «Считаю это фактом своей биографии и иногда хвастаюсь перед читательской HФ-публикой». Авантюрная история полулегального увольнения из армейской части для поездки в Ленинград к Стругацкому узнаваемо описана в повести «Записки динозавра».

С 1976 года начался счастливый период сотрудничества писателя с журналом «Химия и жизнь»: прозаик Б. Хазанов выбрал из «самотёка» его рассказы. В «Химии и жизни» впервые появился «Производственный рассказ № 1», «Недостающее звено», «Сумасшедший король», сразу привлекший к себе внимание. Вот уж поистине, «чтобы извлекать пользу из шахмат, не обязательно играть в шахматы».

«Моя первая книжка „Чья планета?“, – с присущим ему юмором писал Борис, – вышла в свет в 1987 году, когда мне стукнуло ровно 40 лет. Вторую книжку собирался назвать тоже с вопросительным знаком: „Кто там?“, но назвал почему-то „Рыба любви“ (1991). Значит, называть третью книгу „Что делать?“ уже не придется…»

В книгу «Рыба любви» (1991), кроме рассказов «Рыба любви», «Вопли», «Отпусти домой» и «Повестка», вошли повести «Записки динозавра» и «Шестая глава „Дон-Кихота“, герои которых легко узнавались читателями того времени. „Однажды, возвращаясь из Зауральска через Москву, Федор Федорович удостоился аудиенции у самого Аристарха Кузанского! Того самого – автора знаменитой „Полыхающей пустоты“. Федор Федорович с трепетным чувством впервые смотрел на живого писателя-фантаста. Оказалось, что они с ним – два сапога пара! Аристарх Кузанский тоже верил в пришельцев, показывал в доказательство цветные заграничные фотоальбомы о жизни и деятельности на Земле внеземных цивилизаций…“

Аллюзии тут более чем прозрачны.

Но Борис Штерн на этом не остановился.

Фантастические его миры всегда были реальными.

«Первым делом он – (Федор Федорович, герой повести, – Г. П.) – написал письмо Рею Бредбери: поздравил того с очередным круглым юбилеем, объявил о создании Великого Кольца и попросил приобрести там, в Соединенных Штатах, и выслать сюда, в бывшую Мамонтовку, наложенным платежом красочные фотоальбомы, отражающие тему межпланетных палеоконтактов, каких бы денег они ни стоили. Заклеил конверт, подумал и надписал адрес: «Соединенные Штаты Америки, Вашингтон, Рею Бредбери»…

С советскими адресами сложностей вообще не было: «Москва, журнал „Знание – сила“, братьям А. и Б. Стругацким; „Сибирь, ресторан „Тайга“, Геннадию Прашкевичу“; „Киев, „Радяньский письменник“, Владимиру Савченко…“

С иностранными – тоже: «Польша, Варшава, Станиславу Лему»; «Япония, Токио, Саке Комацу»; Франция, Париж, Пьеру Булю»…

И так далее.

Первым ответил Рей Бредбери.

«Дорогой мой френд господин Ванька Жукофф! Лично у меня все о-кей, чего и тебе желаю! С радостью узнал, что мои дела в России тоже идут (обстоят?) распрекрасно. Оказывается, даже в скифских степях обитают мои почитатели, хотя ваш ВААП не платит мне гонораров до 1973 года. Это великолепно! Они хорошо устроились! Как ты поживаешь? Надеюсь, вери гуд? Будешь в Нью-Йорке – стучи в рельсу! Привет супруге, детишкам. Гуд бай!»

А в финале «Шестой главы „Дон-Кихота“ появляется сам великий Герберт Джордж Уэллс, – только для того, чтобы с любопытством спросить: „Какого чёрта вы тут делаете во мгле семьдесят пять лет?“

Рассказы Бориса Штерна поражали.

Обыкновенный бычок, выловленный из Черного моря, горячо обещает выполнить любое желание, но, конечно, не выполняет («Отпусти домой»); одинокий филолог принимает за воровку свою коллегу, специалиста по символизму («Вопли»); в военкомате через сорок лет после войны вспоминают, что забыли дать медаль одному из защитников Киева («Повестка»), некий дом, «из семейства Флигелей», собирается осчастливить добрых людей («Дом»), но…

«Когда Дом вышел на пенсию, он спустился с небес на Землю и остался жить в городе у моря. Его прельстили мягкий климат, взбадривающие парные бани из утренних туманов, ласковые птицы и злющие коты, гуляющие по крыше, а также вид на городские пляжи, где круглые полгода с высоты своего роста он мог любоваться живыми женщинами – южными, северными и дальневосточными…» Правда, жизнь – в лице злостного пенсионера Сухова, его личного врага инвалида Короткевича, председателя жилуправления Мирзахмедского и многих других окрестных жильцов – быстро вносит коррективы в долгосрочные планы Дома. На новоселье «…со стороны зятя пришли его коллеги по перевозке мебели, дворничиха позвала буфетчицу из шашлычной, старик-кандидат пригласил двух аспирантов-гуманитариев из университета, ну и сынишка дал клич, и в дом заявилось немного малолетней шпаны. Гуляли долго. Грузчики философствовали, гуманитарии сквернословили, буфетчица с дворничихой плакали о своих загубленных молодостях, шпана плевала с балкона на крышу шашлычной и чуть не попала на фуражку участкового уполномоченного, который шел разнимать и мирить опять подравшихся Сухова и Короткевича.