Лариса Алексеева - Цвет винограда. Юлия Оболенская и Константин Кандауров

‹…› Я вечером еще получила письмо от тебя – у тебя твой брат[118]. Когда и надолго ли приехал? Отчего вы обо мне говорили – он знает обо мне или просто видел живопись? ‹…› Котик, ты ничего не знаешь о Толстом? Я слышала что-то странное о нем, ну, все равно. ‹…›[119]

4 января 1915. МоскваК. В. Кандауров – Ю. Л. Оболенской

‹…› Что же касается друзей, то я их не жалею, т. к. истинный друг не отойдет из-за пустяков. Вот Толстой. Это дело другое! Он меня не знал и не знает, т. к. прячется и бегает от меня. Пускай женится на ком хочет! Разве это мое дело? Я только могу порадоваться за Маргариту. Конечно, ему стыдно передо мной за те слова, которые говорил. Но я бы, если бы любил друга, не поступил бы так. Мне жаль его, т. к. он мог в это время стать крупным человеком, а он стал размениваться на мелочи. Бог с ним! ‹…›[120]

6 января 1915. МоскваК. В. Кандауров – Ю. Л. Оболенской

‹…› Теперь достоверно могу сказать, что Толстой женится на Волькенштейн[121], урожденной Крандиевской. Может, ты ее видела у Эфрон под именем Туси. Сейчас Маргариточка в театре и просит тебе передать привет и поклон. Она спрашивает, скоро ли ты приедешь в Москву? Девочка она молодец! Алексея мне очень жаль, а почему – расскажу при свидании. ‹…› Еще три недели, и я опять увижу тебя, моя радость! ‹…›[122]

Из содержания этого и следующих писем следует, что не Маргарита отказала Толстому, как об этом часто пишут в биографических работах о нем, а сам Алексей Николаевич, так и не придумав, «как уложить в форму брака» свое «лунное наваждение», принял другое решение. Но в данном случае нам интересна реакция свидетелей и участников событий: «страдающий» Толстой был им милее, чем снова жених, но уже другой женщины. Что до самого графа, то он в последующие двадцать лет был вполне счастлив в браке с Н. В. Крандиевской.

6 января 1915. ПетроградЮ. Л. Оболенская – К. В. Кандаурову

‹…› Ты, значит, уже знаешь о Толстом? От кого? Тогда ты понял, отчего у меня было гадкое настроение. Боже мой, какая, помимо всего, художественная бестактность, безвкусие. Человек может и полюбить, и разлюбить, но зачем были возвышенные слова, если от каждой юбки, ну Бог с ним. Он сам тебе сказал? В дружбу тогда можно верить столько же. Ты пиши мне, Котик, подробнее, я чувствую, что ты видишь каких-то людей, говоришь с ними, а мне забываешь сказать. ‹…›[123]

7 января 1915. МоскваК. В. Кандауров – Ю. Л. Оболенской

‹…› Толстой пропал, и я его около месяца не вижу. Видимо, избегает меня. Бог с ним! Мне только очень жаль, что он не работает и теряет время. Я был убежден, что он воспользуется таким интересным временем и создаст сильную и прекрасную вещь, которая возвысила бы его над общим уровнем. Мне искренно жаль его и его безалаберную натуру. ‹…›[124]

8 января 1915. ПетроградЮ. Л. Оболенская – К. В. Кандаурову

‹…› Как ты уверенно пишешь: «Т. женится на Тусе» – да пока она разводится, он успеет сделать предложение жене Вяч. Иванова – впрочем, дай Бог ему счастья, конечно. «Тусю» я знаю, т. к. училась с ней у Бакста. Она – после Маргариты – как это плоско. Можно любить кого угодно, но продавать мечту, и так дешево. И что за отношение к человеку – сделать свою любовь достоянием всей Москвы и так кончить. Ну, молчу. Меня это ранило. Маргариточке кланяйся. За нее можно только порадоваться, она дороже стоит и не всякому ценить. ‹…›[125]

В данном случае реакция Оболенской здесь выглядит не слишком дружелюбной по отношению к недавнему приятелю и его избраннице. Но не забудем, что в этом «зеркале» отражается и ее ситуация «отложенной» любви.

10 января 1915. МоскваК. В. Кандауров – Ю. Л. Оболенской

‹…› Получил от А. Толстого книгу его о войне с надписью: «Косте Кандаурову неизменно любящий А. Толстой». Я его еще не видел и вряд ли скоро увижу. ‹…› Если выставка будет хорошая, то буду работать и дальше, если же выйдет неудачно, то устраиваю в последний раз. Будь здорова и храни тебя Бог! Спи спокойно и, если увидишь сны, пиши. ‹…›[126]

На шестом томе собрания сочинений писателя «На войне», подаренном Кандаурову, точная надпись такая: «Милому Косте Кандаурову с неизменной любовью гр. А. Н. Толстой 9 янв. 1915 г.»[127]. Книга вышла с посвящением М. П. Кандауровой – таков литературный финал красивой и немного грустной истории о девушке-цветке, «фее кукол» и «фее канареек». Впрочем, в будущей кукольной сказке Толстого о золотом ключике, возможно, еще и мелькнет ее тень…

11 января 1915. МоскваК. В. Кандауров – Ю. Л. Оболенской

‹…› Обормотник разбежался, и осталась одна Пра. Я еще не решился у них побывать, но теперь думаю, что в среду пойду. Очень буду глупо себя чувствовать по поводу истории с Толстым. ‹…›[128]

21 января 1915. МоскваК. В. Кандауров – Ю. Л. Оболенской

Здравствуй, светленькая! С добрым утром! ‹…› У нас много курьезов и скандалов среди художников. Сарьян пропал с нашего горизонта. От Федорыча[129] писем нет, и я писал Жозефине Густавовне[130], надеясь получить хоть от нее вести о шкелетине. ‹…› Скоро увидимся, моя деточка, и все подробно расскажу. Алексея не видал. У Пра был пять минут, т. к. она собиралась к доктору. Будь умницей и веди себя хорошо. Люби меня и будь счастлива. ‹…›[131]

21 января 1915. ПетроградЮ. Л. Оболенская – К. В. Кандаурову

‹…› Сейчас ко мне звонила Софья Исааковна, спрашивала твой адрес, о котором я понятия не имею. Она собирается зайти, и по голосу слышу, что ей хочется поболтать о казусе с Ал<ексеем> Н<иколаевичем>. Мне немного неприятно, т. к. чувствую, что все направленное в его огород будет метиться и в твой; т. к., по твоим словам, она смотрит на ваши увлечения одинаково и, значит, в моем лице немножко хочет отмстить Маргариточке. Но я этого не пойму. ‹…›[132]

21–22 января 1915. МоскваЕ. О. Волошина – Ю. Л. Оболенской

‹…› В каждом слове Вашем свет любви этой, и меркнет перед этим светом любовь ответная ей, которую и Вы сами определяете словами: «от К.В. я ничего кроме хорошего не видела, и было бы мучительно, если бы, не зная этого, его кто-нибудь за меня винил». Винить в этом нельзя, пожалеть можно: он умалился, Вы выросли, и никто тут не виноват ни в чем. Он был у меня на днях утром, но я спешила к доктору-гипнотизеру в назначенный час, и поговорить хорошенько, толком нам не удалось, к сожалению. Мое хорошее отношение к нему как бы умалилось за последнее время, но, вероятнее всего, я сама тут виновата: слишком я идеализирую и много требую от любимых людей, вместо того чтобы принимать их со всеми недостатками, присущими каждому человеку, с себя начиная. В особенности если есть что другое, покрывающее недочеты эти с избытком.

Мы также все, в особенности Лиля, были очень огорчены изменой Алехана своей лучезарной любви к Маргарите, но писать об этом пришлось бы много и долго, а мне не хочется уже писать. У Сережи роман благополучно кончился, у Марины усиленно развивается, и с такой неудержимой силой, которую остановить уже нельзя. Ей придется перегореть в нем, и Аллах ведает, чем это завершится. ‹…›[133]

24 января 1915. МоскваК. В. Кандауров – Ю. Л. Оболенской

Моя дорогая детка! Ты дала Соф<ье> Ис<ааковне> неверный адрес. Мой адр<ес>: Большая Дмитровка, д. 9. кв. 58. Что ты с ней говорила? Не болтай откровенно, т. к. все могут переиначить. ‹…›[134]

24 января 1915. ПетроградЮ. Л. Оболенская – К. В. Кандаурову

‹…› С чего ты решил, что я буду говорить о вас с Софьей Ис<ааковной>, – я ничего и не знаю о вашей общей жизни. О тебе я вообще с ней не говорю – я не близка с ней и ни во что ее не посвящала. Если бы она со мной заговорила о тебе – чего не будет – я сумела бы ответить, чтобы не повредить тебе, – так что будь покоен. Но я уверена, что она не заведет речи, – я говорила ведь только о мыслях, какие у нее будут. Я же знаю, что она не может мне сочувствовать, и потому подавно никаких разговоров бы не допустила, т. к. их передадут. Будь покоен. ‹…›[135]

24 января 1915. ПетроградЮ. Л. Оболенская – К. В. Кандаурову

Котик, вчера была у Софьи Исааковны. Ты поручил ей пригласить на твою выставку кой-кого, причастных «Миру Иск<усства>», которая будет здесь 23 февраля. Она спрашивает, наверное ли и когда будет твоя выставка, т. к. в случае совпадения с «М<иром> И<скусства>» многие будут лишены возможности участвовать у тебя; а те, кто желает выставлять во что бы то ни стало, могут остаться ни при чем, если ты передумаешь и не устроишь. Можешь ответить на это ей, если хочешь, хотя лучше и мне знать – на случай вопросов. Меня выставка интересует лишь как твоя деятельность. Вот все, что мы о тебе говорили. Не тревожься – я не спрашивала ее о твоей жизни, и она ничего не спрашивала, а говорила о своей. Она даже подчеркнуто игнорировала мое чувство, т. к. советовала «никогда не любить и не выходить замуж»; это было явное издевательство – ну Бог с ним, пусть издевается, кто хочет. Я не ответила ничего, как ты просил. Надо бы, собственно, избегать друзей твоей жены, но С<офьи> И<сааковны> многие стали избегать по совсем другой причине, и я не хочу быть смешанной с теми людьми – это было бы ужасно. ‹…› Пожалуйста, перестань тревожиться, я могу повторить все, что говорила, – это были воспоминания о «Тусе» и т. п. ‹…› Как ты боишься сплетен С<офьи> И<сааковны>! Что же я могла бы сказать такого, что тебе повредит? Всем же ясно, что у тебя осталась только дружба. Ну, дружок, целую тебя, дорогой мой. Будь здоров и счастлив. ‹…›[136]