Юрий Скоп - Избранное

— Далеко ли путь держим?

Она не ответила.

Иван Андреевич поднял с пола сброшенный Ксенией Павловной мокрый лифчик и повесил его на спинку кровати.

— Повторяем вопрос, — сказал он с усмешкой. — Далеко ли собрались?

Ксения Павловна видела в зеркало лицо Ивана Андреевича. Боковой свет торшера освещал только одну половину его. От этого лицо мужа показалось ей еще более старым и неприятным. Особенно неприятно смотрелась сейчас крупная бородавка на слегка раздвоенном, ровно подрубленном подбородке. Само лицо тоже ничего хорошего: одутловатое, с морщинами… И волосенки, реденькие, зализанные назад…

А Иван Андреевич видел сытое, стройно-тугое тело жены, ноги… рельефно обтянутый юбкой зад, покатые плечи… красиво закручивающийся на затылке глянцево-светлый комок волос…

— Ты что, дала обет молчания? — Он подошел к ней.

Ксения Павловна выдернула из губ последнюю шпильку, утопила ее в волосы и резко повернулась к Ивану Андреевичу:

— Ты… сволочь, Михеев!

Он опустил веки.

— Та-ак.

— Я ненавижу тебя! Ты мерзок, гадок, противен… мне! — жарко дышала, выкрикивая эти слова, Ксения Павловна. — Я все слышала, как ты продавал Кряквина… Я не знала, что ты такой мерзавец!.. Не подходи ко мне!.. Я еду сейчас к Алексею Егоровичу, понял? И я все расскажу ему, все-о!..

— Все? — не открывая глаз, тихо спросил Михеев.

— Все, все! — крикнула Ксения Павловна.

— И я тебе говорю теперь все.

— Что-о?! — оскалила белые зубы Ксения Павловна.

— Все. Уходи… А не то я тебя ударю… — перешел на свистящий шепот Иван Андреевич. Он открыл глаза, глядя на нее в упор, и Ксения Павловна попятилась от него… Черные, расширенные до предела зрачки Ивана Андреевича так и лучились багряным, донным светом ярости.

Дверь открылась без стука, только металлически звякнула рукоять, и на пороге кряквинского номера возникла невысокого роста, стройная женщина. Может быть, оттого, что одета она была в джинсовые брюки и замшевую потертую куртку, возраст ее сразу не ощущался. Седые волосы — мужской стрижкой, изрезанное глубокими морщинами лицо. Очень, чересчур даже, резкие черты…

Она стремительно вошла в номер, огляделась, коротко бросила:

— Здравствуй… — и тут же не спросила, а скомандовала: — Коньяк?

— Все в портфеле… — кивнул Кряквин на кресло. — Хозяйничай.

— Прекрасно. У тебя душно. Я скину эту жамшу… — Она нарочно исковеркала последнее слово.

— Да будь как у себя дома.

— Уж постараюсь, мой милый… — съехидничала она. — Кстати… я же не одна. Там к тебе еще один экземпляр. За дверью… в сюрпризы играется.

— Кто там еще, мать? — Кряквин откинул дверь и увидел сияющего Николая. Он был весь в белом: в белых брюках, белой тенниске, в белой кепочке и в массивных, с широкими черными стеклами очках.

— А-а… — обрадовался Кряквин. — Кого я вижу! Звезда экрана, герой дня, святой отец… Заходи, заходи, деточка. На тебя аж больно смотреть… Садись!

— Я буквально на минуту, Алексей… Честное слово. Тороплюсь. Как говорят ассистенты режиссеров — время, которое у вас есть, это деньги, которых у нас нет… Меня ждет режиссер. Здесь, на восьмом этаже. Я же к матери подъехал попрощаться, а она как раз к тебе навострилась. Вишь, как удачно вышло?..

— Вам наливать? — спросила мать.

— Я пас, — покачал головой Кряквин.

— Я тоже… грамм сорок, — улыбнулся Николай.

— Слава богу, хоть один не отказывается. А еще туда же, в мужики… Народишь вот таких вот уродов на свою голову. Держи, Фернандель… — Она протянула Николаю стакан. — За встречу! — выпила и как-то сразу успокоилась. Закурила.

— Куда так спешишь, Колька? Посидел бы хоть малость… — предложил Кряквин.

— Не-е… Дел куча! Зашел обняться. Завтра за кордон… Привет из Парижа!

— О-ого…

— А как же! На том стоим… Картинку-то нашу, «Подъем», ну в которой я главный конструктор кораблей… французы решили купить. Вот мы и едем показываться… Повезло! — Николай достал сигарету. Кряквин щелкнул зажигалкой, поднес было… Но Николай, подмигнув ему, вынул свою. Улыбчиво переглянулись.

— Махнемся? — сказал Николай.

— Не глядя?

— Не глядя.

— Давай. Махнулись.

— Ну-с, дамы и господа, я пошел. Пока, Алексей. Гони план, досрочно выполняй и перевыполняй. Привет Полярску… Городок мне понравился. Природой и женщинами. У-у и горячие у вас там северяночки! — Они обнялись и крепко расцеловались. — Что тебе из Парижа доставить? Заказывай…

Кряквин задумался.

— А правда…

— Что?

Кряквину вдруг захотелось, чтобы Николай зашел к Анне… Визитная карточка до сих пор лежала в его бумажнике.

— Да, ладно… — махнул он рукой.

— Шерше ля фам? — подмигнул Николай.

— Иди, иди…

— А я тебе тоже хотел одну вещь рассказать… Про Полярск. Но… раз ты такая темнила — не расскажу. Тайну свято сохраню, понял? А история, скажу я вам, граждане и гражданочки!.. Неповторимая! До свидания, мама.

— Бывай, бывай, Абрикосов… — кивнула из кресла мать.

— Салуд, камарадэ! — поднял кулак Николай. — Но Мопассан, как сказала одна знакомая… — Он вышел из номера.

Мать внимательно посмотрела на Кряквина:

— Чем недоволен? Факты на лице…

— Устал, мать. Шибко устал, понимаешь? Но да ничего… Успеем, наговоримся. Как ты-то живешь?

— Как видишь… «А годы летят, наши годы как птицы летят…» — хрипловато пропела она и вздохнула: — Звали нынче на Памир. Большая экспедиция… Не поехала. Барахлит иногда вот здесь… — Она ткнула пальцем в сердце.

Светлая рубашка-кофточка странно деформировала ее возраст, то увеличивая его, то уменьшая.

— А ты здесь надолго?

— Послезавтра назад…

— Как Варвара?

— Ничего… Помаленьку.

— Понятно. В принципе-то я в курсе. Колька рассказывал. Вот уж баламут!.. Черт-те что! Гоняет по свету, как этот… Ты не на этом ли активе был? Я по радио слышала…

— На этом, на этом… — Кряквин встал с кровати и пересел на кресло напротив матери.

— Я тебя нынче во сне видала. Маленьким… Это, говорят, к неприятности.

— Сон в руку, — улыбнулся Кряквин.

— Рассказывай. — Она снова чуть-чуть плеснула в стакан и выпила.

— Не вредно? — Кряквин кивнул на бутылку.

Мать хмыкнула.

— Вот когда до семидесяти дотянешь — поймешь… Он мне валидол заменяет. Так для чего позвал?

— Соскучился…

— Врешь. Варька-то ведь, поди, опять не велела?

— Не велела.

— Я знаю… Мы, бабы, величины постоянные. Что уж втемяшится — колом не вышибешь.

— Не надо об этом, мать. Тебе не все ли равно?

— Да теперь-то… да.

Они замолчали. Задумались.

— Слушай, Алешка, — сказала мать, — а ты не находишь, что мы каждый раз, ну… вот при таких наших встречах… одинаковы?

— Есть что-то вроде… А что?

— Да ничего… Ты начинай, начинай, рассказывай. Вижу же, что не терпится… Изливай душу-то.

Пробно дзинькнул телефон и тут же рассыпал по номеру заливистую, по-междугородному нетерпеливую трель. Кряквин снял трубку.

— Будете говорить с Полярском, — сообщила телефонистка. — Говорите.

— Привет, Алексей Егорович, — донесся до него знакомый голос. — Это Беспятый. Извини, конечно, что мы тебя беспокоим…

— Здорово, Егор. А кто это «мы»?

— Ну… тут компания целая. Я, Скороходов, Гаврилов с сыном и Тучин. Мы до тебя на Верещагина выходили. Думали, он что-нибудь знает, а он говорит — вы на гостиницу «Москва» наваливайтесь. Так что вот так… — Беспятый кашлянул и замялся.

— Говори, Егор, я слушаю тебя, — сказал Кряквин.

— Да нет… Это мы тебя хотели услышать. Выступал?

— Да.

— Ну и как? Жив?

— Приеду — расскажу.

— Речь-то дошла? — допытывался Беспятый.

— Я уже сказал — приеду, расскажу.

— Вот тут Григорий лезет с вопросом — мол, про него говорил?

— Говорил.

— Говорил, говорил, — сказал Беспятый в сторону и через паузу добавил: — А он не верит…

— А ты ему скажи, что вот поснимают нас с работы — тогда и поверит.

— Ну, это ты брось, Алексей Егорович, — забасил Беспятый.

— А-а… Испугался? — улыбнулся Кряквин. — Как у вас там дела?

— Все в норме. Варваре чего передавать?

— Не надо. Я ей сам позвоню.

— Ну, тогда все. Будь здоров.

— Вы тоже. Пока.

Кряквин положил трубку и подошел к окну. Постоял молча. Потом, не оборачиваясь, заговорил:

— Не доволен я, мать, собой… Ужас как недоволен. Вон мужики звонят с комбината, беспокоятся за меня, а мне от этого еще тошнее. Я же за директора сейчас на комбинате…

— Знаю. Колька рассказывал.

— Ну и… горим мы. Синим огнем горим, мать. План-то как на соплях тянем. И что самое интересное, я же знаю почему… Знаю! Вот и рванул сегодня обо всем на активе… А вот пришел сюда, в нумера эти, подумал по дороге и вроде бы понял… действительно, ерунда какая-то! Ведь если бы я своевременно, ну… годика так с три назад заговорил об этом же — во! — это была бы норма! В самый раз! Понимаешь? Короче, сам для себя сочинил я нынче подвиг, тьфу!.. Ты-то, надеюсь, меня поймешь, мать, правильно, а? — Кряквин с надеждой посмотрел на нее.