Юрий Дьяков - У всякого народа есть родина, но только у нас – Россия. Проблема единения народов России в экстремальные периоды истории как цивилизационный феномен российской государственности. Исследования и документы

Энтузиасты «исправления» прошлого были и в президентских структурах, откуда, кстати, весной 1992 г. поступили в Верховный Совет законопроекты о разделе Чечено-Ингушетии и Карачаево-Черкесии. Еще раньше состоялась зафиксированная официальным документом договоренность Б. Ельцина с Г. Колем о воссоздании Республики немцев Поволжья (именно так, с заглавной буквы, как состоявшееся государственное образование, было записано в тексте документа) на территории, где проживало не более 2 % российских немцев и куда они особенно не стремились.

Наиболее значительными свершениями бывшего Верховного Совета стали выработка Федеративного договора, подписанного в Кремле 31 марта 1992 г., и разработка «Концепции государственной программы национального возрождения народов Российской Федерации», которая в ее окончательном виде так и не была официально утверждена. Первый документ относится больше к сфере фундаментальных положений системы взаимоотношений Центра и субъектов Федерации, хотя, на деле, республики предпочли отдельный вариант договора (две из них – Татарстан и Чечено-Ингушетия не подписали договор вообще, а одна – Башкирия подписала с особым протоколом-приложением). Федеративный договор, как представляется, стал, прежде всего, важным политическим актом, снявшим нарастающее напряжение внутри государства. Для нас же в данном случае более интересен вариант договора с республиками, который имел непосредственное отношение к выработке доктринальных основ национальной политики.

Важнейшей чертой этого документа было то, что он как бы вводил в правовое русло то «низовое» творчество, которое отразилось в текстах принятых в республиках деклараций о суверенитете, где наряду с полезными новациями содержались формулировки, противоречащие действующей конституции. Федеративный договор вместе с тем подтверждал принцип делегирования властных полномочий, тем самым признавая, что власть рождается снизу. Для многоэтничного Российского государства это имело особое значение. В равной мере немаловажен был факт подтверждения более высокого статуса республик с элементами государственности: собственные конституции, законы, парламенты, верховные суды, символика. Господствующая доктрина интерпретировала этот более высокий статус по сравнению с другими субъектами Федерации исключительно этническим фактором: республики – это национально-государственные образования в отличие от других двух типов субъектов Федерации – административно-территориальных (округов). Именно так комментировал Р. Абдулатипов текст Федеративного договора, несмотря на то, что из конституционного языка уже исчезла эта малопонятная типология[6]. Скорее, были инерция мышления и уступка республиканскому национализму, базировавшемуся на метафоре «национальной государственности». Аналогичной терминологией продолжал, кстати, пользоваться и министр по делам национальностей С. Шахрай, хотя, как юрист, он в принципиально важных случаях (выработка текста Конституции, указов Президента) занимал гораздо более аккуратную позицию (если не считать его вклада в легитимизацию казачества).

Что касается «Программы национального возрождения», разработанной в Совете национальностей с широким участием ученых-специалистов, то этот документ содержал довольно много полезных положений, особенно в социально-экономической, демографической и культурно-языковой сферах. Но и он в своей концептуальной основе оставался архаичным и противоречивым[7]. «Уши» тривиального этнонационализма «торчали» уже в самом понятии «национального возрождения народов», особенно, если вспомнить о советском режиме, вкладывавшем «огромные ресурсы» в конструирование этнонаций и поддержку этнических культур. Документ узурпировал такие ключевые общегражданские понятия, как «национальная культура», «национальные интересы», исключительно в пользу этнических общностей, повторял старые советские «клише», например, «национальное образование», даже вводил такие несуразные категории, как «национальные интересы народов», «национальные реалии». Но главное – документ был пронизан алармистской риторикой, неадекватно оценивавшей относительно благоприятное (насколько это позволял общий уровень развития всего государства) состояние этнических культур, носителям которой в гораздо большей степени требовалась социальная мобилизация, а не «национальное возрождение», а тем более этнический партикуляризм.

Тупиковая идеология, амбиции и недостаточный профессионализм новых российских парламентариев также не позволили выработать и конструктивные законы в сфере регулирования межэтнических отношений. В Комитете по межнациональным отношениям ВС РФ, возглавлявшемся Н. Медведем, был рожден законопроект о правах меньшинств, по которому получалось, что особой поддержкой должны были пользоваться, скажем, не коми, чукчи или карелы, уже обладающие статусом «коренной нации» в «своих» республиках, а любые другие народы, в том числе русские, украинцы, азербайджанцы, армяне.

В Комитете по малочисленным народам на пути принятия закона о правах коренных малочисленных народов была создана настоящая преграда в виде необдуманных попыток перенести в текст закона политическую риторику Международной декларации о правах аборигенных народов. Отечественными учеными и политиками последний документ воспринимался как высшая правовая норма.

В России, где все население нуждалось в улучшении социального бытия и где ресурсодобывающая промышленность сосредоточена в зонах преимущественного проживания малочисленных народов, текстуальное копирование подобных подходов, особенно в вопросах владения землей и ресурсами, изначально было безнадежным делом. Нужно было искать компромиссный вариант, к чему законодатели пришли только спустя несколько лет. Кроме того, все тот же примитивный взгляд на коллективные права этносов создавал конфликтогенную идеологию: русский старожил-охотник, например, под действие закона не попадал, а писатель-чукча, живущий в Петербурге, напротив, попадал.

В феврале 1992 г. автор настоящей статьи был приглашен на должность председателя Государственного комитета по национальной политике в России. Власти в тот период были заняты реализацией структурных экономических преобразований в стране. Вопросы национальной политики не были центральными, хотя наличие конфликтных ситуаций (особенно кризис во взаимоотношениях с Татарстаном и Чечней) ставило задачу более эффективного управления этой сферой общественной жизни. В правительственных и экспертных кругах начинались процесс изживания радикально-демократической идеологии перед лицом жестких реалий, и даже поиск адекватных терминов и попытки категоризации вновь возникших ситуаций и явлений. Концептуализация политики в ситуации быстрых перемен в принципе представляется, хотя трудным, но все же необходимым делом: общество не могло жить старыми нормами, но и для принятия новых всегда существует определенный предел.

Едва ли было разумным и возможным в 1992 г. начинать концептуальные переосмысления с публичного сомнения по поводу самого термина «национальная политика». Дело в том, что, по убеждениям автора (тогда их не разделяли даже его ближайшие помощники по министерству и коллеги по научной профессии), «национальная политика» – это политика осуществления внешних интересов государства. Именно так это принято понимать во всем мире. Внутренняя политика государства в отношении этнических общностей обычно называется этнической политикой (ethnic policy) или политикой в отношении меньшинств (minority politics). Поэтому, например, в переводе на английский язык термин «национальная политика» должен переводиться и действительно переводится как «nationalities policy». Но для того чтобы внедрить это в общественное сознание, требовалось время. Работа над вариантом концепции национальной политики была начата Миннацем России весной 1992 г. и представлена на заседании Правительства под председательством Б. Ельцина 30 июля 1992 г. Судьба этого документа с позиции сегодняшнего дня выглядит достаточно драматично.

Во-первых, о содержании самого документа. Язык концепции, включая базовые категории, был намеренно избран наименее кон-фронтационным, оставляющим поле для дальнейших доктринальных поисков. Вместо терминов «нация» и «меньшинства» были использованы понятия «народы», «национальности» и «этнокультурные общности» как синонимы. Учитывая, что только 47 % представителей нерусских народов проживают на территории «своих» республик, было предложено рассматривать полем национальной политики всю территорию государства, а ее субъектом – все этнические общности (народы), включая русских. Именно поэтому, впервые в документах появился специальный раздел о проблемах русских, в том числе и за пределами России.