Валерий Панюшкин - Двенадцать несогласных

Каспаров и Лимонов спустились на мостовую. В окружении охранников и соратников пошли в сторону метро. Толпа подалась следом. Какое-то время мы двигались по оцепленному милицией коридору, но, шагая в начале колонны, чувствовали вес и силу толпы у себя за спинами.

– Идем! Идем! Мы идем! – говорил лидер московского Объединенного гражданского фронта Александр Рыклин.

– Идут! Идут! Они идут! – испуганно пищали милицейские рации.

Мы вышли на Садовое кольцо. Шагали пока еще по тротуару, но все быстрее. Чтобы получше нас контролировать, какой-то милицейский начальник велел перекрыть на Садовом кольце движение, и это была ошибка. Машины помешали бы нам прорваться, а теперь за выстроившимся вдоль тротуара милицейским оцеплением не было ничего, кроме пустой улицы. Быстрее! Почти бегом! Взявшись за руки! «Нам нужна другая Россия!» – крикнул кто-то в толпе. Толпа подхватила, и по гулу голосов мы, не оборачиваясь, поняли, сколько нас. Сколько нас! Над нашими головами взмыли свернутые было транспаранты и флаги. «Нам нужна другая Россия!» Быстрее! Почти бегом! Взявшись за руки! «Рвем кордон! – крикнул за моей спиной кто-то понимающий, что толпой можно управлять, если твои приказания не противоречат ее смутной рокочущей воле. – Рвем кордон!»

Мы обернулись лицом к теснившим нас милиционерам, и это их оцепление, эта их отработанная на тренировках техника сдерживания толпы, эта их сплошная стена из щитов, эти их руки в замок – все это лопнуло, как гнилая нитка. Толпа выплеснулась на проезжую часть Садового кольца. Шедшие за нами люди перенесли нас через дорогу, как река несет щепку. Мы вошли в улицу Мясницкая. Она была пуста. Только в дальнем ее конце маячил омоновский кордон, усиленный тяжелой техникой. Но до кордона у нас было метров восемьсот или даже целая верста свободы. И если не пройти эту версту под развернутыми флагами и с гордо поднятой головой, то грош нам цена.

Мы шли и улыбались. Люди, перепугавшиеся в 1999 году взрывов в московских домах, желавшие порядка в ущерб свободе, сами просившие над собой твердой власти и считавшие Путина необходимым для страны российским Пиночетом. Попустившие вторую чеченскую войну, потому что не хватало мозгов вообразить себе мир. Разрешившие власти отнять у нас свободное телевидение, потому что владелец его был несимпатичным человеком. Согласившиеся, после того как захвачен был террористами театральный центр на Дубровке, что нельзя давать врагам слово и нельзя показывать контртеррористические операции в прямом эфире, потому что надо же понимать. Согласившиеся всюду видеть врагов и сами причисленные к врагам. Мы шли и улыбались. Не хотелось даже курить на ходу, как не хочется курить в горах или на море. Хотелось дышать.

Время от времени из глубины Мясницкой направлялось нам навстречу подразделение ОМОНа. Офицер выстраивал бойцов поперек улицы, но бойцы не останавливали нас. Пропускали, расступались. И только если бабушки били бойцов по каскам легкими пластмассовыми древками от знамен, бойцы отнимали у бабушек древки. Я не сразу понял, что пропускавшие голову нашей колонны омоновские цепи не то чтобы ослушивались приказа, а смыкались за нашими спинами, отрубая от нашего шествия по кусочку хвост и постепенно лишая нас подпиравшей сзади силы.

К тому времени, как мы прошли Мясницкую, инерция нашего движения иссякла. Кордон, перегораживавший улицу в конце, выглядел настолько плотным и решительным, что ясно было: сейчас нас начнут бить. Шагавший рядом со мной лидер молодежного крыла партии «Яблоко» Илья Яшин пытался свернуть толпу в переулок и увести от омоновских дубинок, но куда там. Илья даже забрался на крышу припаркованного у тротуара автомобиля и стал кричать людям, чтобы заворачивали, заворачивали, но никто его не слушал. Эта попытка избежать столкновения обернулась только тем, что в вечерних новостях на государственном телевидении из всего Марша несогласных показали, кроме пьяных бездомных, одного Илью Яшина, топтавшего чужой автомобиль и наглядно демонстрировавшего, какие вандалы все эти противники действующей власти.

Деваться нам было некуда. Мы подошли вплотную к цепи ОМОНа. Дюжие бойцы в касках рассекли нашу толпу, как и положено по их военной науке, на сектора, принялись бить дубинками и заталкивать в тюремные автозаки. Я видел, как задерживали Каспарова. С него слетела шапка. Толпа дважды отбивала его, но не смогла отбить. Лимонов куда-то пропал. Илья Яшин, которому я позвонил спросить, где он, отвечал: «Где я могу быть? Сижу в омоновском автобусе».

Журналистов в общем не трогали, если только те не подворачивались под горячую руку. Но чтобы боец ОМОН считал тебя журналистом, надо было носить особый флуоресцентный жилет. А я на заседании Общественной палаты, когда обсуждался закон о введении в обиход этих жилетов, долженствовавших выделить журналистов из толпы во время массовых волнений, от жилета отказался. Я сказал, что евреям в Третьем рейхе желтые звезды на одежду нашивали тоже для их же безопасности, а кончилось газовыми камерами. Теперь носить журналистский защитительный жилет мне было западло, и я, честно говоря, жалел об этом.

Когда толпу теснили и рассекали, я оказался в одном секторе с Машей Гайдар. Она была в хорошенькой шубке, в модных сапожках, хрупкая и красивая. В ожидании ареста мне нечем было заняться, кроме проявлений рыцарственности. Я взял Машу под локоть, стараясь защитить от толчков и ударов. Омоновский полковник, голубоглазая бестия, из тех, что идут в милицию ради удовольствия доставлять другим людям боль, когда кровавая жатва его отряда дошла до нас, крикнул вдруг: «Этих не трогать!», видимо, посчитав нас случайно оказавшейся на улице влюбленной парочкой. Так я узнал, что влюбленных при разгоне маршей не трогают.

Мы остались на улице. Из отъезжавших от тротуара автозаков слышались глухие удары и крики. Маша стучала кулаками в железные борта грузовиков:

– Перестаньте бить! Перестаньте бить людей, сволочи!

Остаток дня мы провели с Машей, разъезжая по городу. Как только Марш был разогнан, мы вместе с тридцатью активистами, избежавшими ареста, добрались на метро до Центральной избирательной комиссии с целью все же передать резолюцию митинга. Там Маша предъявила удостоверение кандидата в депутаты, ее пропустили через оцепление, но, пропустив, немедленно затащили в автозак, увезли от ЦИКа подальше и выпустили на улице Полянка. Маша звонила, говорила, что сидит в кафе, просила за ней приехать. Полчаса спустя в кафе посредством коньяка я пытался как-то унять Машино возмущение полицейским произволом.

– Они не имеют права задерживать кандидата в депутаты иначе как с санкции генерального прокурора! – говорила Маша.

– Не имеют, – кивал я, потягивая из чашки чай молочный улун, немного подстывший и действительно отдающий молоком. – Но задерживают.

В кафе было людно. Четыре молодые женщины за соседним столиком галдели о шмотках, о деньгах, о работе, о любовниках, о детях, о театре, даже иногда о книгах. Но им не было дела ни до нас, ни до демократии, ни до Марша. Официант непонятного пола склонялся над нами и говорил: «Попробуйте чизкейк».

Потом мы ездили по отделениям милиции, где тем временем следователи допрашивали Каспарова и других наших товарищей. Потом ездили в суды, где задержанных судили. Теоретически процессы считались открытыми, но попасть в суд было нельзя: на входе стоял милицейский кордон, никого внутрь не пускавший и огораживавший перед входом в суд небольшую площадку на тротуаре. Из здания Басманного суда четверо приставов вынесли и на эту площадку положили человека без сознания. Мы кричали, чтобы приставы вызвали «Скорую». Скорая долго не приезжала.

Ближе к полуночи мы расстались. Я высадил Машу на залитой огнями и спешившей по веселым субботним делам Тверской улице, бросил машину в тверских переулках у ресторанчика, где гудела азербайджанская свадьба, и пошел в метро. В подземном переходе, который ведет к Ленинградскому вокзалу, прямо на полу сидела нищенка и держала на руках кулек из одеяла, в котором предполагался младенец. Никто не подавал ей. Москвичи уверены, что нищие – это мафия, которую контролируют кавказцы и облагает данью милиция. Точно так же как про участников Маршей несогласных уверены, будто мы экстремисты, которых финансирует и направляет американское ЦРУ. А про Владимира Путина – будто он отец нации и навел в стране порядок. И переубедить никого нельзя. Женщина кормила кулек грудью, а я прошел мимо, ни рубля не подав кульку.

На перроне было тесно и грустно. Тут и там иностранные туристы, особенно японцы, сложив свои чемоданы в огромные кучи, дисциплинированно ждали какой-то команды. Громкоговоритель в промежутках между объявлениями об отправлении поездов увещевал: «Граждане пассажиры, при обнаружении подозрительных личностей немедленно сообщайте сотруднику милиции…» Как выглядят подозрительные личности, громкоговоритель не уточнял, полагая достаточным знать, как выглядит сотрудник милиции.