Всеволод Воробьёв - Комендант острова Солнечный и другие

Молча, они тронулись дальше, и прошли, не произнося ни слова, минут пять. То удивительное выражение в глазах Владислава схлынуло. Он хотел, было, прокомментировать «выросший» из-за пригорка, как гриб, новенький ещё не покрашенный и потому такой светленький домик, как тот вдруг «поплыл» у него в глазах. Зажатая подмышкой скатка найденной ленты стала почему-то причинять боль в плече. Он потянулся левой рукой, чтобы её поправить, но она куда-то исчезла, а весёленький деревянный домик стал разделяться на две горизонтальные половины. И весь пейзаж с соснами, бугром и валунами на нём начал так же расползаться в стороны и темнеть, зато полоса разделения немного расширилась и посветлела, стирая внутри все детали дома и местности. Пытаясь стряхнуть наваждение, он резко дёрнулся всем телом, и тут сознание подсказало, что он лежит на правом боку в своей постели, от неудобного положения затекла рука, а светлая полоса – это свет уличного освещения в окне, где с вечера не до конца были задёрнуты шторы.

– Чёрт побери – ругнулся он про себя – Так что, это всё ему приснилось? И Мишка Герцовский, и пиво, и лента, и этот нахальный мужик, придравшийся к ним… И я, вроде, что-то ему сказал такое, что он принял меня за шизика. Ну да, я же представился ему комендантом. Но ведь не соврал! Мне же действительно когда-то очень давно присвоили это звание. Да, да – именно звание, а не должность. Он чуть повернулся и улёгся поудобнее, почувствовав, что руке сразу стало лучше. – Надо же, лента эта приснилась! Но ведь она тоже была, только позже, когда он колесил уже по Карелии на Фольксвагене, пройдя до этого все Запорожцы. Да и вообще – так или почти так всё и было в той далёкой жизни, о которой он вспоминал очень редко. И почему это приснилось теперь и так остро и отчётливо? Сейчас у нас что? Пошёл 2015 год, а то, приснившееся, происходило в 60–70 годах прошлого века.

Ничего себе – 40 с лишним лет, и так отчётливо вспомнилось во сне… А с чего же это всё тогда началось?

Он взглянул на окно ещё раз. Уличный свет пока не гасили, значит, и времени немного. Важных дел на сегодняшний день не предвиделось, можно ещё часок-другой поваляться, используя главную привилегию пенсионера.

Он повернулся на левый бок лицом к стене и закрыл глаза. И сразу, будто только и ожидая этого, в голове, как в калейдоскопе, замелькали видения, выстраиваясь в обратном порядке: лагерь ГОРДЭТС[3], Герцовский, Дорошенко, ещё какие-то инструкторы, Дворец пионеров Выборгского района с его собственным кабинетом и директором Колодезниковым, победный туристский слёт и много летних сезонов в лагере Выборжец на острове Солнечном. А память бежала всё дальше: – первый год работы в Лосево, Игорь Юрьевич Чаплыгин и ещё много интересных людей и хороших друзей… Подумалось: – Заснуть бы сейчас и увидеть всё с самого начала… Но сон не шёл, так – полудрёма, в которой прозвучал звонок в квартиру.

Он дёрнулся, было, чтобы встать и открыть дверь, но тут же понял, что всё-таки уснул на момент, а звонок – совсем не тот, что стоял «на вооружении» в этой квартире, это был звонок из Далекого Прошлого, прозвучавший тогда в их старом доме на Свердловской набережной. Да, он хорошо помнил тот звонок, всколыхнувший всю его жизнь… Но ведь было что-то и до звонка, только об этом он не любил вспоминать, но и забыть был не в силах.

Поёрзав в постели, чтобы выбрать самую удобную позу, он всё-таки позволил себе мысленно вернуться на несколько десятилетий назад…

Книга оказалась на редкость не интересной. Уже через пару десятков страниц Владу стало ясно, что красавец, балагур, но неважный производственник Колька скоро переметнётся от классной малярихи и бригадирши Зины, всё время перевыполняющей план, но неказистой на вид, к учётчице Клавке, не последней в деле закрытия рабочих нарядов и имеющей к тому же «аппетитную» попку. Владиславу в этой связи вспомнилась даже армейская присказка – «Подальше от начальства, поближе к кухне…» А потом наверняка ещё страниц полтораста этот молодой советский писатель, но уже лауреат каких-то конкурсов, будет морально перевоспитывать Кольку, пока не сделает из него Героя труда.

Читать дальше не хотелось. Но чтение – это пока почти единственное занятие, какое он мог себе позволить. Вернее – с чем мог справиться при помощи одной здоровой левой руки и покалеченной правой. Взяв карандаш и лист бумаги, вновь, в который раз принялся за «урок» письма левой рукой. Буквы получались кривые, а строчки расползались. – То ли дело ложка или вилка – усмехнулся он. С этими инструментами он освоился ещё в больнице. А потом, если вспомнить старинный этикет, то вилку и полагается держать в левой руке, помогая себе ножом, который держит правая. Но без ножа он пока обходился.

Зло сверкнув глазами на свои каракули, сунул карандаш между негнущимися пальцами правой руки. Медленно и с трудом написал: – я дурак. Вышло даже красивее, чем левой, но от напряжения сразу заныла вся кисть. Пришлось идти на кухню и подставить руку под струю холодной воды. Это всегда помогало. Журчанье воды в кране вызвало ассоциацию, и выплыла подленькая мыслишка – а не налить ли стопку… Он точно знал, что в буфете стоит недопитая какими-то гостями бутылка. Но тут же представил укоризненный взгляд матери. Это сейчас он дома один, но скоро она вернётся и наверняка почувствует запах. Зачем портить ей настроение. Тем более, что последние выходные оно у неё и так подпорчено репертуаром, навязанным их народному хору при Выборгском Доме культуры, где она давно занимается и даже солистка. Он вспомнил, как, придя в прошлое воскресенье с репетиции, мать рассказывала с негодованием, что их заставляют исполнять какую-то «промышленную» сюиту современного композитора, и даже с юмором спела ему пару строк из неё: – «Где бетонный перепад, перепад – там турбины зашумят, зашумят…»

А вообще-то этот Дом культуры давно был любимым местом досуга и отдыха для всей их семьи. Сестра занималась в молодёжном ансамбле «Юность», и сам он давно ли ходил туда, в студию художественного слова, а в другом коллективе пел. Так посоветовал ему после войны логопед, лечивший его от заикания, полученного в годы войны из-за стрессов. – Пойти и мне что ли опять куда-нибудь попеть – тоскливо подумал он. Но уж очень не хотелось демонстрировать на людях свою покалеченную руку.

Сознание лениво отметило отсутствие в доме жены, но и это объяснялось. Устав от его хандры и мелких беспричинных придирок, она всё чаще уходила к каким-то подругам. И от него…

И к этому, и ко всему другому он, конечно, привыкнет – потом… И перестанет стесняться руки, и, может быть, избавится от хандры, но сейчас… Хотя прошёл уже год и даже с лишним, но как всё в памяти живо…

Тогда, после не такой уж трудной, но опасной воинской службы, после года работы на Кольском полуострове, где строил он по комсомольской путёвке советский город Заполярный, и из которого, не достроив, пришлось уехать с некоторыми осложнениями; после найденной с подачи Генки Москвичева Северной геологической экспедиции, вернувшей его снова к полюбившемуся Северу, после отработанного первого полевого сезона простым топорабочим, и окончания зимних курсов радиометристов-операторов – всё было так хорошо! И второй сезон – в составе того же поискового отряда, с тем же начальником и с теми же друзьями, но уже с радиометром на шее и со статусом младшего техника-радиометриста – начался в красивой лесной Карелии, в богатой рыбными озёрами погранзоне – начался прекрасно…

А потом этот зловещий, перечеркнувший все достижения и надежды, непростительный по своей глупости и неожиданности ружейный выстрел…

После этого на какое-то время память давала сбой. Запечатлелась только череда медпунктов и больниц: в леспромхозовском посёлке и в Кандалакше, куда приехала за ним жена Рита, закрытое, как назло, на ремонт отделение полевой хирургии Военно-медицинской академии в Ленинграде, больница имени Мечникова, а потом всё же Военная академия и неутешительные слова военных медиков: – Поздно, если бы раньше к нам, если бы сразу… И беспокойные от боли ночи с наркотиками. Консультации у «светил», медкомиссия ВТЭК и инвалидность. И пенсия, как за травму на производстве…

С тоской и стыдом вспоминалось, как ему, пока забинтованная рука ещё висела у груди на повязке, сердобольные женщины в транспорте пытались уступить место. В ту пору после «чехословацких» событий в Ленинграде были не редкостью выписанные из госпиталя выздоравливающие солдаты срочной службы, а он по возрасту и внешнему виду почти не отличался от них.

Нет, нет, нет! Сколько раз он запрещал себе вспоминать об этом! Но иногда всё равно накатывало, хоть вой…

Он всё ещё стоял у раковины с мокрой рукой, ощущая, как она успокаивается, когда раздался звонок в дверь.