Валерий Буре - Невыдуманные истории

Но вот пришел черед начинать взрослым.

— Пашка! — выкликает дьякон. — Начинай с богом!

Из рядов горичан выходит жилистый долговязый мужик с непокрытой головой.

— Санька! — вызывает младшего брата Федор Кобельков. — Не посрами чести славного села Дунилова.

Степенно выходит вперед ладно сложенный, похожий на Федора крепыш. Поединок продолжается недолго. Изловчившись, долговязый сбивает Кобелькова, и тот под смех и улюлюканье горичан летит с моста и зарывается в глубокий снег.

— Ефимка, твой черед! — вызывает Федор.

Кряжистый, словно пень, Ефимка крепко стоит на кривых ногах. Его не так-то легко сбить. Он и сам кого хочешь собьет. Один за другим выходят против него восемь горичан, и всех их побеждает силач Ефимка. Бьет он беззлобно, весело и каждый удар сопровождает шутками и прибаутками. Зрители той и другой стороны смеются. Побежденные смущенно стряхивают снег, незлобиво поругиваются и тоже смеются.

— Не божеское это дело, сын мой Ефимий, — по-медвежьи рявкнул дьякон и, засучив широченные рукава, обнажил мускулистые руки. Не успел Ефимка открыть рот, чтобы ответить, как отец Григорий сбил его с моста. Ефимка ткнулся головой в снег, а дьякон истово перекрестился.

— Го-го-го! — загоготали горичане. — Вот так благословил!

Федор Кобельков, рассердившись, бросил в снег треух, скинул тулуп и сам вышел против силача дьякона. Но и он выстоял не больше минуты. Ударом наотмашь отец Григорий и его смел с моста.

Кара-Малай решил, что теперь настал его черед. Он понимал, что силой дьякона не одолеть. С таким богатырем Кара-Малаю пришлось встретиться впервые. Но что сила против удивительных приемов бокса! Нет, недаром часами тренировался Кара-Малай.

— Гляньте-ка, — загудела толпа, — чужой! Откуда?

— Наш дьякон и вашим и чужим накостыляет, — похвалялись горичане.

Отец Григорий смерил взглядом рослого, но по веду не очень-то сильного противника, тряхнул длинными волосами, крякнул и, нагнув голову, сделал два шага вперед. Кара-Малай чуть-чуть отклонился в сторону, и удар пришелся мимо. Hyp не торопился. Он избегал ударов противника, но и сам не спешил наносить их. Со стороны это казалось игрой. Это и впрямь была игра, похожая на детские пятнашки. Дьякон старался «осалить» своего проворного противника, но тот не давался. Дьякон рассвирепел. Впервые он встретился с противником, который так долго водит его за нос. Перекрестившись, он поднял оба кулака и бросился на Кара-Малая. Но ударил не он, а Кара-Малай. Дьякон рухнул в снег.

— Ур-ра! — закричали дуниловцы и стенкой двинулись на горичан. Горичане дрогнули, медленно попятились с моста, затем побежали. Последним, подобрав полы рясы, бежал отец Григорий.

Вечером охмелевший отец Григорий хлопал Кара-Малая по спине, сокрушенно качал головой и все спрашивал:

— Как тебе удалось, чадо мое, содеять такое? Еще никто не сшибал меня наземь, а ты сумел.

— Хотите еще раз покажу? — предлагал Кара-Малай. — Может быть, тогда поймете?

Дьякон смеялся и тряс хмельной головой.

— Вот уж нет! Никак не хочу.

1918 год. В Казани неспокойно. Зашевелилось офицерство. Притаившаяся было буржуазия открыто грозила расправой с большевиками. На фабриках и заводах поспешно создавались рабочие дружины. На защиту Советской власти становились все, кто способен был держать оружие.

В начале августа Казань была объявлена на осадном положении. 6 августа на рассвете над городом прогремел первый выстрел. Белочехи обстреливали Казань со стороны Волги и Нижнего Услона и вскоре высадили с пароходов ниже устья реки Казанки десант. Защитники города храбро сражались за каждую улицу, за каждый дом.

Одну из своих рот Алимов послал к Волге в тыл белочехам, а другую по Тукаевской улице повел в бой против основных сил мятежников. Редкими цепями перебегали красноармейцы комендантского взвода, слева их поддерживали латышские стрелки, красноармейцы первого советского полка и отряд моряков, прибывший из Петрограда. Выстрелы щелкали со всех сторон. Пули впивались в стены домов, под ногами похрустывал щебень, осколки стекла. Вдруг позади часто застрочил пулемет, сухо защелкали револьверные выстрелы. С чердаков, с крыш, с верхних этажей офицеры стреляли в спины красноармейцам.

— Ложись! — подал команду Hyp. Бойцы залегли вдоль тротуаров. Одни отстреливались, другие так и остались лежать неподвижно, скошенные вражеской пулей. Внезапно хлынул ливень. Раскаты грома были похожи на орудийные выстрелы. По мостовой, смывая кровь, текли мутные дождевые потоки.

Остатки роты отходили в сторону Арска. Прикрывая отход, Кара-Малай залег у водосточной трубы и сквозь косые струи дождя посылал из нагана пулю за пулей в перебегавшие цепи белогвардейцев. Когда не осталось ни одного патрона, он сунул револьвер в карман и проходным двором выбрался на безлюдную улицу.

К ночи стрельба стихла. Город казался вымершим. Пустынно стало на улицах, безмолвно в Щетинковских номерах, где еще утром размещался штаб Восточного фронта. Врывавшийся в раскрытые окна ветер шевелил пепел сожженных бумаг.

На рассвете из ворот приземистого домика вышел широкоплечий человек в шляпе и в поношенном пиджаке. Это был Алимов. Он переоделся у своего друга Керима и теперь закоулками выбирался из города. Если повезет, он проберется к своим в верховье Волги.

Навстречу попался монах. Его узенькие заплывшие глаза блестели.

— Слава богу, взяли! — радостно повторял он. — Еще вчера взяли! Кончилась власть сатаны.

Белогвардейцы вместе с купечеством праздновали победу. Гремела музыка. Буржуазия, толпившаяся на тротуарах, восторженно встречала офицеров. Откуда-то появились блестящие экипажи. По улицам толпами шатались пьяные солдаты. На перекрестках патрули проверяли документы у прохожих.

На окраине города Hyp наткнулся на баррикады. Сваленные ларьки, телеграфные столбы со спутанными, словно волосы, проводами. Рядом, разметав богатырские руки, лежал на тротуаре матрос. Лицо разбито прикладом. В луже дождевой воды — бескозырка. На Георгиевской, Воскресенской улицах опять трупы. Многие в одном белье, лица изуродованы, у некоторых глаза выколоты штыками. Любопытные осматривают убитых, трогают их зонтиками и тросточками.

Потянулись домики окраин, покосившиеся заборы, не мощеные улицы. Еще несколько шагов, и город останется позади.

— Стой!! Документы!

Двое конных подозрительно оглядывают Алимова. Медленно, словно нехотя он шарит в карманах, наконец говорит:

— Нету у меня документов, — а сам думает, как бы уйти. Узнают, кто такой, — пощады не жди.

Конные привели Нура на площадь. Там полно арестованных — рабочие, красноармейцы, какие-то люди в штатском. Среди них Алимов увидел двух работников губкома, но не подал вида, что узнал их. Они также сделали вид, что не знают его.

Допрашивал белогвардейский офицер.

— Большевик? Комиссар?

Hyp молчал. Какой-то юркий, с лисьей мордочкой человек подбежал к офицеру, что-то стал наговаривать ему.

— Так вот ты какая птица! — обрадованно протянул тот. — Командир Первого мусульманского полка?

Hyp не ответил. Он молчал и тогда, когда в тесной каморке караульного помещения его допрашивал контрразведчик. Потеряв терпение, офицер ударил его ногайкой по лицу и бросил солдатам короткое, как выстрел, слово:

— В расход!

Подталкиваемый штыками, Hyp вышел на улицу. Один солдат шел сзади, другой — впереди. «В Черную балку ведут», — догадался Кара-Малай.

Вечерело. Умытая дождем земля дышала свежестью и прохладой. На листьях деревьев, на траве поблескивали крупные блестящие капли. Догорающий луч блеснул и погас за вершиной одинокой сосны. Трудно, ох как трудно шагать по родной земле навстречу смерти! Еще десять, пятнадцать минут, и грянут выстрелы. Все будет кончено — борьба, надежды…

«Борьба, конечно, будет продолжаться, — думает Hyp. — Не сегодня-завтра наши отобьют Казань, выбросят врагов из города, из России, и тогда начнется счастливая жизнь, о которой говорил товарищ Ленин. Как хочется дожить до этой счастливой норы! Ну что ж, видно, не судьба! В последний свой путь идет чемпион России Кара-Малай, красный командир Алимов! В последний?!»

Солдаты шагают молча. Впереди — высокий, рыжеватый, позади — крепыш с черными усиками. Во рту папироса.

— Братцы, покурить бы перед смертью, — просит Hyp.

Он никогда не курил, даже дыма табачного не мог переносить, но как-то надо выиграть время, отвлечь внимание конвоиров.

— Молчать! — острие штыка кольнуло в лопатку.

И снова тягостное молчание и похрустывание гравия под сапогами. Вот уж дорога спускается в низину. А вот и мост через небольшой, но глубокий овражек. Шаги гулко бухают по дощатому настилу.

«Теперь пора», — решает Hyp.