Юрий Туманов - Десант

Страхов поднимает глаза и видит лейтенанта Мареева.

— Вы мне и нужны, лейтенант, — спокойно говорит майор. — Вы, только вы. Вам почему-то все время везет.

Он показывает по карте дорогу туда, за холмы, где еще бушует огонь. Эта тоненькая ниточка меж холмов по докладам да и по собственным его наблюдениям не занята немцами, она им ни к чему, а по ней, похоже, можно пробраться к десантникам.

— Или, в крайнем случае, — майор в упор смотрит в сияющие глаза лейтенанта, — если выхода не будет, то хоть по телефону успеть сообщить, что можно будет разглядеть за холмами.

Наверно, командир дивизии немало был бы удивлен, если бы узнал, что линия, обозначенная им на карте, почти совпадала с теми кроками, что чертил на снегу лейтенант Мухин, показывая капитану Кузнецову, где можно прорваться мимо немцев или сквозь неплотную их оборону.

— Возвращайтесь живым! — пожал майор руку Марееву. — Но знайте, важнее жизни каждого из нас то, что мы сможем доложить штабу армии.

Риск, риск, риск. Майор рискует Мареевым. Мареев должен рисковать жизнью. Ну, а с кем разделит, на кого возложит риск лейтенант Мареев?

На Баранкина. На сержанта, которого за эти дни он столько раз посылал в огонь, на смерть, на верную гибель, что у него язык не поворачивается, чтобы опять назвать его фамилию. Но когда командир сам идет на смерть, то не стыдно ему взять с собою любого, даже того, кто сегодня уже встречался с нею, кого она задевала косой, да не срубила.

— Баранкин, возьмешь катушку, аппарат, весь свой взвод, всех четверых…

В деловитости приготовлений растворяется тревога, уходит неловкость. Смерть — это не наверняка, они должны ее обмануть.

Командир дивизии не отрывает бинокля от маленькой группы, посланной им в неизвестность. Он не знает и не может видеть, что навстречу ей за холмами, скрывшими десант, по заваленным снегом лощинам пробирается навстречу Марееву группа лейтенанта Железнякова. Капитан Кузнецов согласился с лейтенантом Мухиным. Действительно похоже, что существовал проход, по которому можно уйти.

Задумчиво глядя на Железнякова, капитан обронил слова, смысл которых сначала никто не понял.

— Везучие мы люди. Убивать нас убивают, а раненых только восемь.

Он что-то прикидывал, всматриваясь в мухинские кроки. А сидевшие с ним рядом на корточках люди в изорванных почерневших маскхалатах с недоумением смотрели на него. Почему это им везет, когда их убивает? Чем это хорошо?

— Как стемнеет, будем прорываться, — продолжил Кузнецов, — раненых в темноте не унести, потеряем, оставим…

Он опять помолчал, вглядываясь в кроки. И приняв решение, вскинул голову.

— Лейтенант! Отбери десять человек. Возьми пулемет. Дисков дам две коробки. Больше не могу. Прорвись с ранеными, выручи их и доложи там, что мы тут погибаем, но Варшавку будем держать до темноты. Все доложи. Все как есть.

Они быстро сближались, группа Мареева и группа Железнякова. Немцы не видели их. Они бы скоро соединились, если бы немцы не обнаружили связистов.

На перехват из Алферьевской высыпало около тридцати немецких солдат. Огнем из Проходов их остановили. Но немецкие каски возникали потом то тут, то там, ближе, ближе, и наконец несколько немцев с пулеметом перекрыли дорогу группе Мареева, которая все еще не видела ни немцев, ни приближающихся десантников.

Опасность, грозящую связистам, видели из Проходов, но помочь уже ничем не могли.

Железняков, тяжело дыша, тащил по глубокому снегу волокушу, с лыж которой был снят пулемет и поверх уложен самый тяжело раненный — политрук Ненашкин. Рядом с ним в лямках тянул солдат с автоматом. Нестеров и Епишин тяжело шагали сзади, не позволяя ни уложить себя, ни поддержать. За ними шли волокуши с Поповыми. Замыкающими двигались два сержанта с ручным пулеметом. Перед ними ковыляли раненые пехотинцы.

Бокового охранения Железняков не высылал: нечего было ждать, что немцы будут бродить всюду по глубокому снегу, но впереди на большом удалении шел дозор — трое автоматчиков. Он-то и обнаружил за изгибом лощины гитлеровцев, перекрывших им дорогу.

К счастью, немецкие солдаты и не подозревали о десантниках, вышедших им в тыл. Все внимание их было приковано к связистам, тянувшим провод от Проходов.

Расчет немецкого пулемета изготовился для стрельбы, ему уже махали наблюдатели с вершины холма — мол, противник уже здесь, сам лезет в пекло, когда Железняков и Нестеров подползли к дозору, просигналившему им о противнике. За ними туда же вылезли и сержанты с ручником. Немцы в их сторону даже не оглянулись, так им хотелось разделаться с обреченными на гибель связистами.

Железняков, уже пересчитав всех немцев, не мог сначала понять, что они здесь делают. Окопов тут не было и значит это еще не линия обороны. Каких-нибудь тропинок, землянок, дорог тоже не было, не было это похоже и на тыловое расположение. Следы всех пятнадцати немцев — это было ясно видно — только что были проложены по целине.

— Учения, что ли, — предположил Епишин, — тренируются, что ли?

Старшина притащил с собою две снайперские винтовки. Он и в обороне любил раньше точный выстрел и всех учил обращению с оптическим прицелом.

— Михаил! Рука не подведет, уложишь самого дальнего фрица? — спросил Железняков.

Лейтенант очень не хотел, чтобы хоть один из этих немцев остался в живых. Стоит кому-нибудь сообщить об их группе, и напрасны будут все труды и муки, с ними тут разделаются запросто.

— Я беру вместе с Нестеровым на себя пулеметчиков, — решил он, взяв вторую снайперскую винтовку.

Остальных немцев — по два на каждого — поделили так, чтобы не все пули в одного, а другим ничего.

И тут по крутому спуску оврага кубарем скатились связисты Мареева. Скатились, радуясь тому, что под уклон двигаться легче, кляня крутые снежные холмы, скатились прямо под дула немецких автоматчиков.

— Вот оно что! — ахнул Нестеров. — Вот для кого. Засада!

Коротко прорычал немецкий пулемет, взбив снежную пыль позади связистов. С холмов, стреляя на ходу, но тоже поверх голов, двинулись к ним гитлеровцы.

— Живыми берут, — прицеливаясь, зло проговорил Епишин. — Ну, не выдай, родная.

Они не думали сдаваться живыми, связисты тысяча сто пятьдесят четвертого полка. Три винтовки ударили по пулемету снизу. Еще одна с вершины холма. Оттуда же донеслись и пистолетные выстрелы.

Вверх ударил пулемет — по лейтенанту Марееву и бойцу, шедшим позади. Вниз — по сержанту Баранкину и двум телефонистам. Немецкие автоматчики тоже стали бить в цель, не над головами.

— Огонь! — подал сигнал Железняков и приник к прицелу. Немецкий пулемет подавился очередью.

Второй номер перехватил приклад, но тоже ткнулся лицом в снег. Пяти минут не прошло после первого выстрела из немецкой засады, а уже последнего петляющего по снегу немца, бросившего оружие и удирающего, что было сил, сразила пуля.

— Ур-ра! — кричал лейтенант Мареев. — Ур-ра!

Он кубарем катился сверху на помощь сержанту Баранкину, паля по немцам из пистолета и не понимая до конца, что произошло, откуда пришла беда и откуда свалилась нежданная подмога.

— Снять капюшоны! — скомандовал Железняков. — Поднять «дегтяря» над головой! Вперед!

Группа, сбросив капюшоны, обнажив красноармейские шапки, двинулась навстречу. Связисты сначала изготовились было к бою, но опознав красноармейскую форму, бросились к ребятам с раскрытыми объятиями.

Телефон, пробитый несколькими пулями, молчал. Поэтому доложить командиру дивизии ничего было нельзя.

Нестеров и Епишин лежали в снегу, оставшись совсем без сил, бледные, с восковыми, неживыми лицами. Железняков сел рядом с ними. Пощупал для чего-то пульс у Епишина. Что он мог там понять, чем помочь?

— Комбат, — тихо сказал Епишин, — жизнь уходит, комбат. Не зря, правда? Я вот слушаю все, наши вроде взяли Юхнов.

Лейтенант прислушался. Действительно, гул артиллерийской пальбы, не смолкавшей все трое суток, стал значительно громче и ближе. Он даже снял шапку, чтобы не мешала слушать. С севера тоже неслись звуки ожесточенного боя. Но там они были глуше, удалялись.

Железняков прикусил губу, озлясь на себя: надо же, на самое главное он весь день не обращал внимания. Слышать-то слышал, конечно, канонаду, но все шло мимо сознания, мимо, будто не ради того, что вершилось сейчас там, под Юхновом, дрался, погибая на Варшавке, тысяча сто пятьдесят четвертый полк.

Нестеров вяло шевельнул рукой, привлекая внимание.

— Я тоже с утра слушал… Взяли… Точно взяли.

Он закрыл глаза, обессилев.

Железняков схватил его за руку. Пульс есть. Дался ему этот пульс. Глаза — вот главное. Он оттянул веко — пусты глаза, ни на что не реагируют.

— Нестеров! Нестеров! Ты меня слышишь? — заорал лейтенант, чувствуя, что горло перехватывает чем-то, и не зная, что делать.