Дмитрий Куликов - Судьба империи. Русский взгляд на европейскую цивилизацию

Такие представления явно противоречат широко распространенному мнению, что нам нужна «история как она есть», «вне идеологии». Мы полагаем, что «истории как она есть» просто не бывает. Если речь идет о наборе неких логически не связанных между собой случаев, дат и событий, то это не история, а исторический материал, пусть даже хронологически систематизированный. Если же презентуется конструкция из связанных фактов, то это всегда знание, произведенное из определенной позиции. Всякая конструкция приписывает соответствующие значения всем включенным в нее событиям, и эти значения из истории не устранимы. Уже «факт» содержит в себе такие значения, он является элементом конструкции и несет на себе ее печать.

Поэтому всякая история всегда позиционна. Вопрос только в одном: тот, кто конструирует, делает это либо открытым образом, либо пытается скрыть свою конструктивную работу, выдает свою альтернативную конструктивную работу за «историю как она есть». Исторический же материал сам по себе «молчит». Конечно, он должен быть учтен в мыслительной конструкции – именно как материал, как то, что только в конструкции приобретает свой смысл и значение. И как то, что может сопротивляться, как то, что должно укладываться в картину без насилия и исключения.

Отказ от подлинного исторического знания в пользу «истории как она есть» тождествен отказу от самоопределения. Это отказ от целевого человеческого действия. Нам не надо бояться позиционности истории.

Если для человека время его жизненного пути измеряется столетием, то для народа и политической нации счет идет на тысячелетия. Воланд в «Мастере и Маргарите» задает Берлиозу вопрос: «Позвольте же вас спросить, как же может управлять человек, если он не только лишен возможности составить какой-нибудь план, хотя бы на смехотворно короткий срок, ну, лет, скажем, в тысячу, но не может ручаться даже за свой собственный завтрашний день?»

Воланд, как, впрочем, ему и положено, лукавит. Вообразить план жизни на несколько тысяч лет (точнее было бы сказать, «замысел», «программу»), охватывающий как прошлое, так и будущее, является вполне умопостижимой задачей. Более того, если мы относимся к текущему кризису как к кризису базовых конструкций европейской цивилизации, а не ее отдельных частных элементов, то масштаб рассмотрения и должен быть соразмерным всей цивилизационной истории. Конечно, рассмотрение программ развития цивилизации следует отличать от планов конкретных человеческих действий, масштаб которых действительно будет иным. Хотя и у плана действия может быть не один исполнитель и не в одном поколении.

Сегодня мы находимся в ситуации вынужденного переосмысления своего исторического пути. Нам нужен не исторический анализ, а масштабный исторический синтез. Хотя, может быть, мы никогда еще своего пути ясно не понимали.

Вот первый вопрос: когда начинается наша история? Может быть, она начинается не с момента нашего рождения как народа (народов) и даже не с рождения нашего государства? История происхождения народов («генетическая» история) – большая абстракция. Для человека и человеческих сообществ не так важно, от кого ты родился, как важно то, к чему подключился. История народа – это история не крови и даже не история той или иной социальной организации, социального объединения, а история культуры, история мышления и деятельности. Ими определяется судьба.

Получается, что история наша началась задолго до нашего рождения. Если ты участник некоей эстафеты, то нужно восстанавливать не только тот фрагмент пути, на котором ты включился в состязание, но весь забег целиком. Только так можно понять, откуда мы и куда идем. Каждый участник эстафеты отвечает и за результат в целом.

То есть если мы хотим знать свою судьбу, нам нужна не просто история России, нам нужна русская версия европейской истории в целом. От древних греков до наших дней. Нам надо увидеть себя как полноценных участников европейского цивилизационного эксперимента. Как тех, кто несет в себе замысел европейского пути в его полноте – от самого старта до финиша. Да, у этого замысла и пути может быть не одна версия, не одна линия. Но русская версия европейской истории существует и является одной из ее столбовых дорог.

Мы наравне с некоторыми другими европейцами отвечаем за цивилизационное целое. Нам надо разобраться в особенностях русского пути европейской цивилизации. Что мы взяли (должны взять) на себя? Что и у кого мы наследовали? Что из этого наследства должно быть сохранено и приумножено? Какие европейские проблемы мы призваны разрешить? Точно так же нам надо «русским взглядом» увидеть историю наших партнеров по цивилизации, выработать к их истории свое русское отношение.

Для этого придется определить полюса, к которым тяготеют различные цивилизационные ветви. Нам придется различить Запад и Восток европейского мира. Западный полюс европейской цивилизации есть Римский полюс. Запад, собственно, и есть Рим. Мы же принадлежим восточной линии европейской истории, проходящей через Византию.

Собственно, осознание восточной линии и ее продолжение должно стать целью русского урока истории. И дело не в обращении к византийской историографии. Дело в самом существовании Византии, а после – России. Византия не была империей, стремящейся к завоеванию мира. Она была скорее реализацией аристотелевского проекта Ойкумены средствами более пригодными, нежели поход Александра Великого. Продолжатели этого проекта – мы.

Как близкие соседи и родственники мы связаны с Западом многочисленными нитями постоянного культурного обмена, экспорта/импорта проблем и достижений. Мы пережили все существенные моменты западной исторической судьбы, но в ином, нежели сам Запад, историческом «контрапункте». Последнее как раз и делает нас не-Римом. Эта инаковость переживания западного дает нам возможность отнестись рефлексивно и критически к западному течению истории.

По последним ста годам русского прошлого можно понять тысячу лет истории Запада, скрытую и замаскированную западной идеологией. Революционная Россия всего ХХ века – это зеркало, в которое Запад заглядывает с ужасом, различая в нем свой подлинный образ. Мы в самих себе несем проблему Запада, неразрешимый для него кризис. Но мы не тождественны этому кризису. Сможем ли мы преодолеть его?

К финишу западной линии кризиса мы пришли вместе с Западом и опережая его. Конец западноевропейской линии истории означает неизбежный хаос, а в нем – новое начало, которое можно и нужно сделать русским.

Рассуждения о необходимости своего пути, его конструктивности, масштабе рассмотрения еще ничего не говорят о его содержании. Нам надо предметно указать, что является содержанием исторического процесса. Исторический процесс следует представить таким образом, чтобы это открывало возможности для действия. Само историческое знание уже должно нести в себе ответы на вопрос «что делать?».

В этом нам ничем не могут помочь представления об историческом процессе как последовательности неких событий, расположенных на оси времени. Точно так же не пригодны для задач самостроительства представления об истории как череде изменений нашей страны и государства. Простое описание территориальных потерь и приобретений, изменений в социальной организации, перипетий власти и т. п. не содержит подсказок для проектирования своего будущего.

Задача исторического творчества вынуждает нас по-особому ставить вопрос о действительности исторических процессов. У Карла Маркса творческое и техническое отношение к миру уже было ясно задано и сформулировано. Да, мир, как призывал Маркс, надо не объяснять, а переделывать. Но как при этом представлять сам мир? В каких категориях его надо мыслить с позиции исторического творчества?

По сути, сам Маркс остался в плену гегелевского «естественно-исторического» представления об истории как производящей силе (такой же, как «Бог» и «Природа»). Некие объективные противоречия двигают процессы в этом мире (например, несоответствие уровня развития производительных сил производственным отношениям), и человеку остается только следовать этим историческим «законам». В своей практике Маркс стоял на позициях целевого исторического действия, но исторические процессы при этом он описывал в неадекватных этой позиции «отсталых» – естественных и внечеловеческих – гегелевских категориях.

Суть постмарксистского взгляда состоит в том, что главным, «осевым» историческим процессом является процесс воспроизводства и люди сами ответственны за то, что и как воспроизводить. Существует только то, что воспроизводится. Мы воспроизводим себя и условия своего существования: наши социальные конструкции, смыслы и самообразы, материальные обстоятельства своей жизни – все, что подпадает под категорию «общественной практики».