Софья Дубинская - Следы неизвестного

Звонок. Из дежурной части сообщили, что Яковлев доставлен.

— Давайте его сюда.

Истекают десятые сутки, надо предъявлять обвинение. Утрам Сысоев, отпечатав постановление о привлечении Ошейникова и Яковлева в качестве обвиняемых, понес дело к Блокову. Тот полистал — ни одного вопроса не задал. Да и какие еще вопросы — улики что надо. Преступники сидят в следственном изоляторе, каются, сознаются… Не во всем, впрочем, сознаются. Оружие не найдено, деньги — частично… Много еще работы.

Ввели Яковлева. Сысоев внимательно пригляделся к нему. Нет, кажется, и сегодня ничего нового не скажет. По-прежнему подавлен — вон как плечи обвисли. Вот таким он был и на всех предыдущих допросах: «Да… Нет… Не помню… Не знаю…»

— Валерий, хоть ты и не по доброй воле ко мне пришел, а все же поздороваться бы не мешало… Садись вот сюда, к столу. Согласно закону, ты имеешь право сегодня ознакомиться с сущностью предъявляемого тебе обвинения. Вот, пожалуйста, читай.

Яковлев перестал теребить шапку, дрожащими пальцами взял бланк постановления и, наклонив оголенную стрижкой голову, принялся читать короткий текст. Через несколько секунд резко выпрямился:

— А почему статья не та?

— Как не та? Девяносто третья — прим.

— У меня же сто сорок пятая!

— При чем тут «Грабеж»? Э, нет. Вы с Ошейниковым совершили разбойное нападение на государственное учреждение, похитили государственное, а не личное имущество. А хищение государственных ценностей в особо крупных размерах предусматривается статьей девяносто третьей — прим.

— Мера… — Яковлев сглотнул слюну, — какая?

Сысоев открыл кодекс:

— Так… «Независимо от способа хищения… наказывается лишением свободы на срок от восьми до пятнадцати лет с конфискацией имущества, со ссылкой или без таковой, или смертной казнью с конфискацией…» Что с тобой, Валерий?

Яковлев побелел. Черный пушок над синюшными губами выделялся резко, будто на лице покойника. Глаза начали закатываться под мертвенные веки. Сысоев едва успел подхватить его тело, сползавшее со стула. Одной рукой поддерживая подследственного, другой дотянулся до графина, налил в ладонь воды и выплеснул ее в безжизненное лицо. Яковлев стал приходить в себя.

Полагалось немедленно начинать подробный допрос обвиняемого, но Сысоев взялся за телефон:

— Возьмите Яковлева в камеру… Пусть пока отдохнет.

— Тут вашего второго, Ошейникова, привезли, — сказал дежурный.

— Можно приводить.

Опасаясь еще одного обморока, следователь поставил графин поближе. Но Ошейников собой владел лучше, хотя испуг не мог, да и не пытался, скрыть:

— Неужели вышка может быть, Сергей Аверьянович?

— Это решит суд.

— Но я ведь все признал! Чистосердечно. И раскаиваюсь…

— А оружие? Ведь было оружие. Три свидетеля описывают настолько четко, что мы можем определить его вид — револьверы!

Ошейников замолчал. Потом, видно, решился:

— Только вы запишите — добровольно… Были игрушечные пистолеты. Детские. В «Буратино» брали. Потом мушки наклепали, стволы сделали больше, с ними и пошли…

Но подтвердить свои новые показания Ошейников не мог: вскоре после нападения на сберкассу он выбросил свой бутафорский пистолет, а где — не помнит. Чтобы проверить его, пришлось шаг за шагом пройти весь путь, которым скрывались преступники, метнувшиеся сначала на площадь Пяти Углов, потом по улице Самойловой к Дому междурейсового отдыха моряков и далее по улице Шмидта до поворота к порту, а там мимо забора теплоэлектроцентрали вдоль железной дороги — в спасительную темноту и путаницу деревянных домов Жилстроя…

Только через несколько дней, когда вместе с обвиняемым был сделан выезд на место происшествия, Ошейников, проходя мимо забора ТЭЦ, вдруг остановился так неожиданно, что на него наткнулся шедший сзади конвойный.

— Здесь.

— Что — здесь? — не понял Сысоев.

— Здесь Валерка сдернул и швырнул за забор свою вязаную шапку. Я подумал, что от лишнего и мне надо сброситься. Вон туда я его кинул. Но тогда вроде снегу было меньше…

Вместе с понятыми Сысоев начал искать детский пистолет, а помогавшего ему Дмитрия Чернова послал на территорию ТЭЦ проверить, есть ли там шапка. Ошейников тоже разгребал ногой снег то в одном, то в другом месте. Но трехчасовые поиски закончились единственной удачей…

— Сергей Аверьянович, есть шапка! — закричал по ту сторону забора Чернов.

Вызвали эксперта НТО с миноискателем. Прибор много раз фиксировал металл под снегом, но, раскопав метровую яму в сугробе, взмокшие и уже изрядно уставшие люди — рыли обломками досок — натыкались на железный хлам.

— Черт знает что! — злился Сысоев. — Плачутся, металла у нас мало. Тут только мы скоро на домну накопаем…

В тот раз так ничего найти и не удалось. Но Ошейников упорно стоял на своем: здесь выбросил. Пришлось договариваться с командованием гарнизона, чтобы выделили в помощь человек двадцать солдат. На различные переговоры ушло еще два дня, но, когда военные до земли перекопали огромный сугроб, пистолет все-таки был обнаружен.

Рассказал про бутафорию и Яковлев — правда, после длительных разъяснений Сысоева, что суд при определении меры наказания учитывает прежде всего, насколько глубоко подсудимый осознал совершенное, насколько искренне он раскаивается. Искренность же подтверждается не словами, а поступками — помощью следователю. Свой пистолет, сняв наклепанную мушку, Яковлев отдал малышам. Нашли мальчишек, нашли и игрушку.

Сысоев вздохнул с некоторым облегчением: оружия не было, так что, как выразился Голубицкий, пальба не начнется. Оставалась еще одна задача — отыскать деньги. Две тысячи рублей, обнаруженные в чемодане Ошейникова, — и без малого тысяча, изъятые при обыске у Яковлева, — это меньше трети похищенной суммы. Где остальные?

Обвиняемые, до сих пор так или иначе подтверждавшие показания друг друга, на этот вопрос дают совершенно противоречивые ответы. Ошейников утверждает, что деньги он и его напарник разделили поровну. Большую часть своей доли — три тысячи — он утратил еще в Мурманске, напившись пьяным. Где его обобрали — точно не помнит, но, по-видимому, на вокзале.

Проверить его версию пока не удалось: доказательств, что обвиняемый на второй день после ограбления был в «Арктике», напился там до бесчувствия, а потом, поболтавшись возле вокзала, уснул на скамейке в зале ожидания и проснулся с пустыми карманами, — таких доказательств не было. Но не было пока и улик, опровергающих показания. Уходили дни, оперативная служба допрашивала официанток, милиционеров из линейного отделения, служащих станции — все безуспешно.

— Ошейников, почему у вас украли только три тысячи? Как же вы уберегли остальные две?

— Они лежали в чемодане, а чемодан — у Козодоевой. С двумя тысячами я хотел уехать в Таллин, а три переслать туда же на свое имя почтой…

— Какими деньгами вы расплачивались в ресторане? Брали сколько-нибудь из тех, что похитили?

— Нет, у меня оставалось к тому времени около пятнадцати рублей своих.

— От чего оставалось? Ведь вы последние полгода нигде не работали.

— Но до этого-то я работал.

Врет, конечно. Козодоева показывает: пьянки были ежедневно, карты — тоже. Что выигрывал, то и пропивал. Возможно, и не столь «честным» способом добывал себе средства… Но как доказать?

Версия Яковлева еще более проста и еще менее поддается доказательству или опровержению. Он просто утверждает, что от Ошейникова получил только тысячу рублей.

— Почему же так мало? Если уж Ошейников, как ты говоришь, не подпускал тебя к деньгам, ведь даже по внешнему виду ты мог определить, что в сберкассе вы взяли значительно больше. Ты пробовал требовать еще?

— Нет.

— Почему?

Молчание…

Это называется отсутствием контакта с допрашиваемым. Когда Сысоев, опытный уже сыщик, заочно учился на юридическом, по специальным дисциплинам у него были только отличные оценки. Сокурсники, приезжавшие дважды в год на сессии, звали его «Профессор» — полууважительно и полуиронично. Уважали за опыт и знания, иронизировали по поводу возраста: уж больно поздно начал Сысоев учиться. В университете Сысоев-студент кому угодно и когда угодно мог рассказать, как устанавливать с подследственными этот самый контакт.

Но вот сейчас сидит напротив, по сути дела, мальчишка, врет или молчит, молчит или врет — и ничего ты, «заслуженный ветеран», с ним поделать не можешь. Всякие там психологические приемы на голом месте не помогут. Нужны сведения. Нужно очень много знать о человеке — а знаний мало… Поехать бы самому в Медный, поговорить с родителями, соседями. Ну что может дать вот эта характеристика: «…нарушал, не справлялся… не занимался…»?