Вокруг Света - Журнал "Вокруг Света" №8 за 2005 года

Все усаживались, и затем раздавался стук в дверь, как в «Дон-Жуане» в сцене появления командора. Стук возвещал о прибытии ожидаемого гостя, и вот начинался дуэт между генералом и новичком, которого поддерживал хор, стоящий за дверями. Наконец, незнакомцу разрешалось войти. Он был одет в блузу и парик с длинными локонами; к пальцам у него были приклеены длинные бумажные когти, а лицо размалевано самым фантастическим образом. Члены общества окружали его, обрезали длинные волосы и когти, снимали с него блузу, чистили и охорашивали его, а затем читали ему 10 заповедей общества. Одна из них запрещала «желать вина соседа», другая приказывала «любить генерала и служить ему одному» и т.п. Над головой генерала развевалось в это время белое знамя с нарисованною на нем бутылкою и надпись: «Vive la fogliette!», что было созвучно здравице в честь Лафайета. После того все участники двигались торжественной процессией вокруг столов, распевая все вместе песню о путнике, а затем уже начинали раздаваться песни на всевозможных языках — «Snitzelbank», «Monte Cavo», «Kleiner Bravo » — настоящий вокальный винегрет. Иногда тот или другой из членов кружка выкидывал какую-нибудь забавную шутку, например зазывал с улицы первого встречного крестьянина, ехавшего на осле, и тот въезжал прямо в комнату, производя переполох. Или же договаривался с дежурными жандармами нагрянуть в остерию во время пирушки, якобы для ареста какого-нибудь из участников, что также имело немалый комический эффект. Суматоха оканчивалась, как правило, тем, что «fogliette» получали и жандармы.

Веселее же всего праздновался здесь вечер сочельника. В «Базаре поэта» есть описание этого праздника, но оно не идет ни в какое сравнение с тем живым, неподдельным весельем, свидетелем и участником которого мне довелось быть в 1833 году. В этот святой вечер не разрешалось шумно праздновать в самом городе, и мы нашли себе приют в саду загородной виллы Боргезе, в домике, стоявшем возле самого амфитеатра. Художник Йенсен, медальер Кристенсен и я забрались туда с раннего утра, и, разгуливая по саду по случаю жары без сюртуков в одних жилетах, плели венки и гирлянды. Елку нам заменяло большое апельсиновое дерево, отягченное плодами. Главным призом был серебряный кубок с надписью «Сочельник 1833 г.». Счастливцем, выигравшим его, оказался я. Все члены кружка должны были явиться на праздник с подарками; каждому вменялось в обязанности выбрать что-нибудь забавное либо позабавить остальных оригинальностью упаковки или девиза. Я привез с собой из Парижа пару кричащих ярко-желтых воротничков, годных разве только для карнавала. Их-то я и принес на елку, но мой сюрприз чуть было не поднял повода к крупным неприятностям. Я был твердо уверен, что все считают Торвальдсена самым почтенным членом кружка, и решил поэтому увенчать венком именно его, как царя пиршества. Я еще не знал тогда о том, что теперь известно всем из жизнеописания Торвальдсена, составленного Тиле, а именно о прежнем соперничестве между Торвальдсеном и Бюстремом. Последний признавал превосходство Торвальдсена в барельефе, но не в скульптуре, и Торвальдсен раз сгоряча воскликнул: «Да свяжи мне руки — я зубами обработаю мрамор лучше, чем ты резцом!»

На нашей елке присутствовали и Торвальдсен, и Бюстрем. Я, как уже говорил, сплел для Торвальдсена венок, а также написал небольшое стихотворение, но рядом с венком положил желтые воротнички, которые должны были достаться кому-нибудь по жребию. Вышло так, что достались они Бюстрему, содержание же прилагаемой к ним эпиграммы было: «Желтые воротнички зависти оставь себе, а венок, что лежит рядом, преподнеси Торвальдсену!» В обществе произошло замешательство; все сочли это бестактной или умышленно-злой выходкой. Вскоре, однако, выяснилось, что все вышло совершенно случайно, а когда узнали, что сюрприз был приготовлен мною, кого уж никто не мог заподозрить в ехидстве, то все успокоились и веселье закипело по-прежнему.

Я написал для этого праздника песню — свою первую песню в скандинавском духе. В Риме наш праздник был, конечно, общим скандинавским праздником, хотя тогда еще не было и помину о нынешних «скандинавских симпатиях». Я так и озаглавил свою песню: «Скандинавская рождественская песнь, Рим 1833 г.» Пелась она на мотив: «На тинге стоял молодой Адельстен».

Песню пропели, и наступила пауза, каждому хотелось первому провозгласить тост за своего короля; наконец, все тосты были соединены в один. В своей песне я упомянул имена обоих скандинавских королей, полагая, что поступаю вполне естественно и тактично; я совсем не думал ни о какой политике, но меня еще тут же за столом упрекнули в «многоподданстве», а впоследствии до меня дошли слухи, что и в Копенгагене некоторые высокопоставленные лица сочли весьма странным, что я, разъезжая за датские деньги, воспеваю шведского короля! А мне казалось просто неприличным не упомянуть его имя рядом с именем датского короля, раз уж сама песнь пелась в кружке родственных между собой датчан, шведов и норвежцев. Ведь все мы были братьями, и каждый гость на нашей пирушке являлся в то же время и хозяином. Однако в то время не все разделяли мое мнение: слава Богу с тех пор взгляды изменились, тогда же я поплатился за то, что выступил со своими скандинавскими идеями слишком рано, хотя, на мой взгляд, и вполне уместно.

Возвращаясь с пирушки с Торвальдсеном и еще несколькими членами нашего кружка и подходя около полуночи к городским воротам, в которые нам пришлось стучаться, я невольно вспомнил сцену из комедии Хольберга «Улисс с Итаки», где Килиан стучится в ворота Трои. «Кто там?» — спросили за воротами. «Друзья!» — ответили мы, и в воротах открылась узенькая калитка, через которую едва можно было протиснуться. Ночь была чудная, по-нашему, по-северному — чисто летняя. «Да, это не то, что у нас на родине в сочельник! — сказал Торвальдсен. — Здесь просто жарко в плаще!»

Письма с родины приходили ко мне редко, а те, что я получал, почти все носили отпечаток поучительности, мелочности и поверхностности. Они, конечно, только расстраивали меня и иногда так сильно, что те из земляков, с которыми я в Риме сошелся наиболее близко, сейчас же говорили мне: «Видно, опять письмо из Дании получил? На твоем месте я бы не стал и читать таких писем и вообще порвал бы с такими друзьями; от них тебе одни сплошные мучения!» Я, разумеется, все еще нуждался в воспитании, вот меня и воспитывали, но грубо, безжалостно, не думая о том, какое тяжелое впечатление оставляют в сердце мертвые буквы таких писем. Врачи хлещут бичами, друзья — скорпионами… Скоро начался карнавал; уже три года не праздновался он с такой пышностью, оживлением и раскованностью. На этот раз опять был дозволен блестящий праздник «мокколи», всю прелесть которого я описал в «Импровизаторе». Сам я, однако, в общем веселье участия не принимал: мое хорошее расположение духа было безвозвратно утрачено, юношеская беззаботная веселость уничтожена, смыта тяжелыми ударами волн, несшихся на меня с родины… Карнавал кончился, и я уехал из Рима в Неаполь вместе с Херцем.

Пиявки — вездесущие. Они обитают по всему миру, кроме Арктики и Антарктиды. Главная отличительная особенность всех 400 видов этих животных, относящихся к классу пресноводных кольчатых червей, — гематофагия, означающая то, что они питаются кровью. Однако среди всего этого разнообразия лечебный интерес представляют только медицинские пиявки. Современные исследования подтверждают, что гирудотерапия — сильнодействующий метод лечения, применяемый практически во всех областях медицины.

Несмотря на кажущуюся примитивность, медицинская пиявка в отличие от других кровососов независимо от степени голода очень щепетильна к выбору места, к которому будет присасываться. Ее может привлечь кожа, не имеющая посторонних запахов, на которой она выбирает самый теплый участок, наиболее богатый кровью, и обнаруживает биологически активные точки, через которые воздействует на кровеносные сосуды, энергетические меридианы, а через них — на внутренние органы и системы человека.

По мере насыщения пиявка заметно увеличивается в размерах, потому что выпивает она в 3—5 раз больше своего веса (а он обычно составляет 1—3 г) и одновременно вбрасывает в кровоток целительную слюну — уникальный сбалансированный комплекс биологически активных веществ, за что пиявку называют «фармацевтической мини-фабрикой». В результате происходит разгрузка кровяного русла, кровь частично обновляется и повышаются защитные силы организма человека. «Продукция» слюны пиявки быстро проникает в ткани, чему способствуют содержащиеся в секрете пиявки ферменты, активизирующие транспортные свойства крови. Уже спустя 20 минут после снятия пиявки компоненты ее секрета исчезают из луночки, где она стояла, — они разносятся током крови по всему организму. Интересно, что и место укуса пиявка обрабатывает веществами, препятствующими свертыванию крови, благодаря чему оно становится как бы продолжением кровеносного сосуда, и даже после того, как червь отпадает от кожи, истечение из ранки происходит довольно долго.