Дидье Эребон - Мишель Фуко

Перед вами история историй: возможно, этот проект ближе, чем может показаться, по духу Фуко, писавшему по поводу Бинсвангера[14]:

«Оригинальные формы мысли сами вводят себя в оборот: их история — единственная форма экзегезы, а их судьба — единственная форма критики, которую они выдерживают».

Нелепые декорации. Круглая площадь на Елисейских Полях. Театр и прилегающее к нему помещение. В это раннее утро 9 января 1988 года здесь собрались избранные. Коллоквиум проходит скрытно, почти тайно. Это вынужденная мера, позволившая избежать чудовищного наплыва людей. И все же их больше сотни. Исследователи, прибывшие со всех концов света, чинно рассаживаются. Невысокий человек поднимается с места. Ему 84 года, но его голос звучит твердо и уверенно. Он зачитывает декларацию: «Число присутствующих в этой аудитории, разнообразие тем докладов, важность вопросов, подлежащих обсуждению, позволяют видеть в этой встрече важную веху на пути коллективного осмысления значимости работ Мишеля Фуко, их проблематики…» Закончив первую фразу, Жорж Кангийем[15] с трудом переводит дыхание и продолжает:

«Как и другие философы, оборванные на полуслове, оставившие учение-сироту, Мишель Фуко превратился в объект исследований, сопоставлений и даже недоверия. Он и при жизни сталкивался с этим. Его реплики-укусы, зачастую спровоцированные рутинными замечаниями, были не только актом защиты; они яркой вспышкой озаряли бессознательное учености со всеми ее вопросами и ответами»[16].

Фуко умер 25 июня 1984 года. Почти четыре года отделяли этот день от коллоквиума под председательством видного профессора, произнесшего вступительное слово, основного оппонента диссертации «История безумия». И на протяжении этих четырех лет огни рампы ярко освещали имя Фуко.

Взять хотя бы лавину комментариев, обрушившихся на книгу Жиля Делёза, коротко озаглавленную «Фуко»[17], осенью 1986 года, сразу после ее выхода. Не часто книга вызывает столько откликов: журналы выпускали специальные номера[18], газеты отводили целые полосы произведениям Фуко: передовица в «Le Monde», восемь страниц в «Libération», шесть — в «Le Nouvel Observateur» и т. д. В интервью, появившемся за несколько дней до выхода книги, Жиль Делёз прямо заявил:

«Мысль Фуко кажется мне одним из самых значительных философских учений современности»[19].

«Когда-нибудь наш век станет делёзианским», — написал Фуко в 1970 году. Что ж, Делёз попытался перевернуть формулу, чтобы сказать обратное: наш век был фукодианским и таковым и останется. Наш век, иначе говоря, наш мир, несущий навсегда запечатленные черты Фуко, которые не исчезнут, как исчезает лицо, начертанное на прибрежном песке, о чем он сам писал в конце книги «Слова и вещи»[20]. Как оно исчезает при приливе. Или после смерти.

«Таков город, в котором я родился: обезглавленные святые с книгами в руках бдят, чтобы суд не стал судилищем, чтобы крепости были крепки… Вот что стало для меня истоком премудрости»[21]. В таких выражениях Мишель Фуко любил говорить о Пуатье, где он провел детство и отрочество. Провинциальный город, скучившийся вокруг романских церквей и дворца правосудия XV века — статуи которого действительно обезглавлены. Город, словно вышедший из романов Бальзака. Красивый — возможно, душноватый, но красивый. Старина, угнездившаяся на возвышенности, презирающая время и те потрясения, которые оно приносит.

Заговорить время: возможно, именно ради этого в семье Фуко имя Поль передавалось от отца к сыну. Поль Фуко-дед, Поль Фуко-отец, Поль Фуко-сын… Госпожа Фуко не посмела нарушить традицию семьи мужа. Сына следует назвать Полем? Пусть так. Но она прибавила соединительную черточку и второе имя — Мишель. В официальных документах, например в школьном журнале, он Поль. Просто Поль. Само заинтересованное лицо вскоре решит по-другому — он не Поль и не Поль-Мишель. Он — Мишель. Для госпожи Фуко он навсегда останется Поль-Мишелем, и, вспоминая сына уже в свои преклонные годы, она будет называть его именно так. И сейчас в семье говорят — «Поль-Мишель». Почему он поменял имя? «Потому что получались инициалы П. М. Ф., как Пьер Мендес-Франс», — говорила госпожа Фуко. Должно быть, так объяснял ей смену имени сын. Друзьям он называл совсем другую причину: он не хотел носить имя человека, которого в отрочестве ненавидел — своего отца.

Отец — Поль Фуко, хирург в Пуатье и профессор анатомии в Школе медицины. Сын хирурга из Фонтенбло, он сочетался браком с Анной Малапер, дочерью хирурга из Пуатье, профессора Школы медицины. Семейство проживало в большом белом доме, построенном доктором Малапером в 1903 году. Обычный дом, без изюминки, но зато близко от центра. Одной стороной он прилегает к улице Артюр Ранк, другая выходит на бульвар Вердан, бегущий с высоты вниз, к долине Клен. У доктора Поля Фуко и его жены было трое детей. Сначала родилась Франсин, затем, спустя пятнадцать месяцев, а именно 15 октября 1926 года — сын Поль. Младший сын Дени появится на свет через несколько лет. Троим детям предстояло прожить судьбу отпрысков славной провинциальной буржуазии. Семья была богата. Госпожа Фуко имела дом в двадцати километрах от города, в Вандевре-дю-Пуату. Роскошное здание, окруженное парком, жители деревни называют «замком». Ей принадлежат также земли, луга и фермы. Фуко-отца ценят как хирурга. Он трудится в двух больницах Пуатье, оперируя дни напролет. Он заметный человек в городе. Иначе говоря, в семье Фуко нет финансовых проблем. Нянька заботится о детях, кухарка занята домом, появился также и шофер… Воспитание носит пуританский характер, впрочем, госпожа Фуко вполне разделяет девиз своего отца, доктора Малапера: «Главное — уметь владеть собой». Она не считает нужным руководить чтением детей или же направлять их в выборе книг. Что же касается религии, то, по всей видимости, семья Фуко была далека от фанатичной веры. Конечно, по воскресеньям все отправляются к мессе в центр города — в церковь Сен-Поршер. Однако госпожа Фуко часто остается дома, и детей отводит туда ее мать. Для Франсин, Поль-Мишеля и Дени она — бабушка. На протяжении некоторого времени Поль-Мишель даже будет петь во время мессы в церковном хоре. Такова традиция, и ее следует уважать. Позднее, через много лет, Мишель Фуко скажет в одном из интервью, что его семья была скорее антиклерикальной. Должно быть, сосуществовали оба фактора: желание соблюсти приличия и отход от веры.

То, что Поль-Мишель приступил к школьным наукам под сенью иезуитов, следует приписать случайности. Или истории, что часто то же самое. Лицей Генриха IV, распахнувший двери перед совсем маленькими гражданами подготовительных и младших классов, находился на улице Луи-Ренара в старинном здании, некогда принадлежавшем конгрегации. Лицей был государственным, но примыкал впритык к часовне, по размеру и внушительному облику скорее напоминавшей аббатство. Сыну доктора Фуко еще нет четырех, когда он впервые пересекает квадратный двор школы. С высоты внутренних ворот вековая история созерцает сменяющих друг друга детей: на камне выбиты портреты Генриха IV, «основателя», и Людовика XIV, «благодетеля». Изображения королей не могут не поражать воображения младших учеников. Поль-Мишель еще не достиг возраста, позволяющего стать полноправным школьником. Но он не хочет разлучаться с сестрой. Госпожа Фуко рассказала об этом учительнице, и та любезно ответила: «Приводите мальчика, мы найдем ему место в уголке и дадим цветные карандаши». И вот 27 мая 1930 года он и в самом деле сидит в уголке, сжимая цветные карандаши. «Он воспользовался ситуацией, чтобы научиться читать», — вспоминает госпожа Фуко. В подготовительном классе он провел два года — с 1930-го по 1932-й. Затем четыре года, вплоть до 1936-го, учился в начальной школе. В 1936 году стал настоящим лицеистом: средняя школа. Он покинул лицей Генриха IV осенью 1940 года — после крайне неудачно завершенного года. И поступил в коллеж Святого Станислава.

До этого момента особых проблем с учебой не возникало. Поль-Мишель Фуко не был силен в математике, но его оценки по французскому и греческому языкам, латыни и истории с лихвой компенсировали это отставание и даже позволяли регулярно получать «первые награды». И вдруг в третьем классе — полный провал. Что же произошло? У госпожи Фуко нашлось этому объяснение: директор лицея пережил инсульт и не мог толком заниматься школой, тем более в новых условиях, продиктованных началом войны.

И действительно, все переменилось. Население города росло как на дрожжах из-за наплыва беженцев; школам и лицеям пришлось принимать учеников и преподавателей из Парижа. Лицей Генриха IV приютил часть лицея Жансон-де-Сайи, спасавшегося в Пуатье. Спокойной неколебимой безмятежности школьной жизни в Пуатье был нанесен удар. И сложившейся иерархии тоже. Мишель Фуко расскажет впоследствии своему другу о растерянности, охватившей его, когда он почувствовал, что оказывается потесненным и вытесненным новичками; он, привыкший быть среди первых, если не первым… Друзья, знавшие Фуко в те годы, предлагают другое объяснение: его невзлюбил преподаватель французского языка.