Карл Деметр - Германский офицерский корпус в обществе и государстве. 1650–1945

Глава 2

Пруссия: реформа и реакция

Несомненно, есть основания говорить – и историки часто это отмечают, – что причиной несчастья, постигшего страну и армию в Йене в 1806 году, стала социальная, а следовательно, и военная отсталость прусской армии, или, точнее говоря, ее офицеров. Самая поразительная черта старших офицеров прусской армии – это их старость. Вот данные для 1806 года:

142 генерала: 4 старше 80, 13 старше 70, 62 старше 60.

Старшие офицеры:

540 в пехоте: 7 старше 70, ПО старше 60, 187 старше 50. 227 в кавалерии: 25 старше 60, 129 старше 50. 39 в артиллерии: 4 старше 70, 22 старше 60. 14 в инженерных войсках: один старше 70, 2 старше 60, 7 старше 50.

65 в общем списке: 4 старше 60, 5 старше 50.

Капитаны пехоты и кавалерии:

945 в пехоте: 2 старше 70, 18 старше 60, 119 старше 50.

241 в кавалерии: 18 старше 50.

63 в артиллерии: 6 старше 60, 26 старше 50.

28 в инженерных войсках: 3 старше 50.

29 офицеров, не входящих в состав полков: один старше 60, 2 старше 50.

261 лейтенант артиллерии: 1 старше 70, 5 старше 60, 9 старше 50, 7 старше 40.

Даже если бы все остальное в армии было в первоклассном состоянии, одно можно сказать твердо: две трети генералитета либо приближалось к библейскому возрасту, либо уже давно перешагнуло этот рубеж. Четверть командиров полков и батальонов – люди, которые должны нести основное бремя битвы, – были старше 60 лет – возраста, в котором обычный человек не способен выдерживать физических нагрузок войны, а командиры рот и эскадронов были не многим моложе. От таких офицеров нельзя было ожидать каких-либо результатов в сражении, и менее всего в сражении против численно превосходящей армии противника под командованием такого молодого гения, как Наполеон, имеющей за плечами опыт многих лет сражений и воодушевляемой национальной идеей о своей великой цивилизаторской миссии.

Но в прусской армии были и другие серьезные недостатки. Даже до 1806 года общественное мнение относительно армии и ее командиров было неоднозначным, хотя в целом благоприятным. Во всяком случае, скептики не решались открыто высказываться до тех пор, пока катастрофа при Йене не воодушевила критиков армии и ее руководства и не возвела саму критику в ранг патриотического долга. Даже до этого находились независимо мыслящие люди, которые утверждали, что существующие порядки устарели и назрела необходимость реформ. Типичный пример такого человека – барон фон Штейн[15]. За четыре года до Йены он назвал «глупым предрассудком» то, что наиболее важные посты в армии остаются привилегией дворянства. И это замечание было обращено на всю систему. Знаменательно, что мы находим его в конфиденциальном письме к Заку в Хильдесхайм. После Йены этот пункт стал для общественности почти что аксиомой. Во всяком случае, поражение стало сильным аргументом в его пользу, и если приверженцы старого феодального режима в результате этих событий не изменили своих убеждений, то они держали свое мнение при себе.

Но, когда наполеоновские войны закончились, старая гвардия снова вступила в спор как по убеждению, так и ради собственных корыстных интересов. Консервативная идея класса-государства нашла своего выразителя в лице бранденбургского аристократа Фридриха Августа фон Марвица. Это был исключительно способный человек, наделенный острым умом и пылким темпераментом. Он получил прекрасное воспитание и в совершенстве владел ораторским даром – словом, личность незаурядная, подобно которой не было среди бранденбургской аристократии ни до, ни после него.

Интересно проследить, как подобный человек – достойный представитель своего класса – оценивал ситуацию, сложившуюся спустя тридцать лет после Йены. Вот что он писал в своих воспоминаниях:

«Стали известны такие вопиющие факты пренебрежения своим долгом, что можно подумать, будто армия представляла собой сборище трусов, предателей и идиотов, в то время как на самом деле те, кто предстал в таком виде, были просто невежественными, злобными, офранцузившимися стихоплетами.

Однако не стоит забывать, что:

а) основной изъян был на самом верху, и поэтому все проявления мужества, преданности и самопожертвования, имевшие место внизу, не оказали влияния на исход в целом, в то время как все дурное получило широкую огласку и принесло ужасные плоды;

б) все командиры, покрывшие в 1813 году и последовавших за ним годах славой имя Пруссии, одержавшие много славных побед над врагом и дважды входившие в его столицу как победители, в 1806 году уже были офицерами прусской армии и в большинстве случаев занимали командные должности. Среди них было шестьдесят командиров армейских корпусов, дивизий и бригад и более 100 командиров полков, чья служба началась еще до 1806 года. Лишь 10 из 300 командиров батальонов и лишь 100 из 2000 командиров рот и эскадронов были назначены на свои посты после 1806-го. Если одни и те же люди добиваются одних результатов в 1806 году и совершенно противоположных в 1813-м, возможно, причина тому не в самих офицерах, а в решениях, принимаемых на более высоком уровне, – в уставе, в экипировке, в обстоятельствах, но главным образом – в Божьей на то воле».

То, что самое слабое место было наверху, вне всякого сомнения. Тем не менее часть командиров крепостей были некомпетентны и слишком стары для своих должностей, и этот факт ни в коей мере не опровергается аргументами Марвица. Как установили военные историки, действительно, 4000 из почти 7000 офицеров, служивших в прусской армии в 1806 году, принимали участие в последовавшей войне за освобождение и внесли свой вклад в трудную победу, но с другой стороны, офицеры 1813 года были в значительной степени новым поколением. Важно не то, что 4000 офицеров по-прежнему оставались в армии, а какие посты они занимали. Было проведено существенное сокращение армии, позволившее безболезненно уволить престарелых генералов и старших офицеров, от которых не было никакого проку. Те, которые пришли на их место, зачастую были очень молоды. Те, которые в 1806 году были младшими офицерами, в 1813 году командовали батальонами и целыми полками – факт, доказывающий, что в 1806 году многие офицеры действительно были уже в преклонном возрасте, и это привело к катастрофическим последствиям.

Однако мы должны соотносить это конкретное явление с более общими принципами, которые лежат в его основе, а именно: слишком много внимания уделялось форме и слишком мало – материальным требованиям. Если говорить точнее, в армии преобладала безрассудная привязанность к старым формам, которые были сформированы совсем другими обстоятельствами и потребностями, но теперь стали полностью непригодными. Это относится не только к тактике ведения войны, но также и к вопросу, который мы здесь рассматриваем: как происходил набор офицеров и их повышение по службе. В борьбе не на жизнь, а на смерть, которую навязала Пруссии революционная армия Наполеона, наличие в войсках синекур вело к фатальным последствиям. Но система синекур была прямым следствием того, что верховные должности в армии отдавались дворянству в пожизненное пользование. Возможно, авторитет короля, если использовать его разумно, мог предотвратить отдельные злоупотребления, но они коренились в системе, как таковой, и с поражением армии эта система неминуемо должна была рухнуть. Неизбежность подобного конца становилась все более очевидной в связи с тем, что в Германии, как и в других странах, в последние несколько десятилетий старая система вошла в противоречие с новыми социальными, политическими, философскими и образовательными веяниями, типичными представителями которых можно считать Вольтера и Руссо, а практическим воплощением – Французскую революцию.

В Германии, как и во Франции, основной чертой нового духа времени было стремление восстановить изначальную «простоту» во всем, что касалось общественной и частной жизни. Это вызывало враждебность по отношению к старому феодальному общественному порядку, поскольку последний рассматривался как искусственное образование, порожденное эгоизмом правящих классов. Дворянство и его социальный заповедник – офицерство – стали объектом ожесточенных нападок. Здесь не представляется возможным рассматривать подобного рода труды с точки зрения исторической социологии. Позволю себе только привести суждение благожелательного военного историка (и старшего офицера), высказанное в конце XIX века: «Состав офицерского корпуса (1806), вне всякого сомнения, демонстрировал тенденцию, неприемлемую с точки зрения социальных представлений, принятых к тому времени в цивилизованном мире. Она требовала изоляции и окостенения во имя традиции и приводила к тому, что силы страны распылялись. Но причины подобной ситуации следует искать не в самом офицерском корпусе или в отдельных его представителях, а в верховной власти: исправить положение не мог никто, кроме нее. Изоляция офицерского корпуса и порожденная ею взаимная неприязнь между офицерством и обществом не приносила ничего, кроме вреда».