Пол Фишер - Кинокомпания Ким Чен Ир представляет

Одни приходят в шоу-бизнес, жаждая блеска, другие – ненасытно желая быть центром внимания. У Чхве и Сина дело обстояло иначе: оба они всю жизнь страстно любили свою работу. Чхве рассказывала, как в детстве увидела спектакль в Пусане и тут же влюбилась в театр, а ее консервативный отец не одобрил ее наклонностей, поскольку в Корее актрисы традиционно считались немногим лучше куртизанок. Кроме того, долг каждой уважающей себя девушки – выйти замуж и растить детей. Чхве, совсем юная, но уже упрямая, сбежала из дома за мечтой и добилась успеха. В ответ Син рассказал ей о детстве в Чхонджине, на севере страны, и как он еще мальчиком влюбился в кино, сидя в шатре передвижного кинотеатра, который переезжал из города в город и показывал фильмы иностранцев – Жоржа Мельеса, Чарли Чаплина, Д. У Гриффита и Фрица Ланга. Затейливый, гипнотический ритуал: мужчины настраивали проектор, один фокусировал объектив, другие вручную пропускали кинопленку через машину; мальчишки таскали туда-сюда тяжелые яуфы, какой-нибудь ребенок обмахивал веером стариков, потеющих в душной палатке. Во время фильма артист пёнса сопровождал повествованием немые черно-белые картинки, мелькавшие на экране – в волшебном окне, за которым был неведомый мир закаленных мужчин, прекрасных женщин и редких комичных бродяг; мир, где мужчины скакали на лошадях по бескрайним пустыням, а преступники облапошивали друг друга в людных городах, где дома высились под небеса и переплетались лучи света. Между показами экран поливали водой – остужали, чтоб не загорался.

Чуть не каждый день Син твердил Чхве: «Я хочу, чтобы ты всегда была во всех моих фильмах». Он живописал все ее потенциальные роли, от знаменитых героинь известных сказок до смутных образов, которые едва-едва складывались у него в воображении. «Так, – писала Чхве, – он говорил, что любит меня». Как-то раз они сидели в кафе, и у Чхве закончились сигареты. Она курила «Лаки страйк», но в кафе их не продавали. Син вскочил, выбежал и вернулся с пачкой. Чхве была тронута. Она открыла пачку, сунула сигарету в рот, другую предложила Сину.

– Я не курю, – ответил он.

– Почему?

– Не люблю. Моя мать курила.

– Так тебе, наверное, неприятно, когда курю я?

Он улыбнулся:

– Поступай, пожалуйста, как хочешь. Я не против.

А затем наклонился к ней и поднес огня. Никто никогда с ней так себя не вел. Он не курил, не пил, не играл; он был нежен и галантен. Ей нравилась его доброта. А чувства Сина были бесспорны. Позже он скажет: «Мне судьбой было уготовано повстречать ее».

Когда они познакомились, Чхве было двадцать семь лет, но жизнь ее уже не скупилась на боль и страдания. В семнадцать лет сбежав из дома, Чхве неожиданно начала свою актерскую карьеру в бомбоубежище во время учебной тревоги, заметив поблизости актрису Мун Джун Бок, которая Чхве нравилась. В бомбоубежищах нет классовых границ; Чхве собралась с духом, заговорила с этой взрослой женщиной, и та пригласила ее в дирекцию своей театральной труппы в Сеуле. Мун спросила, разрешили ли Чхве родители уехать из дома и работать.

– Да, – соврала Чхве.

Работать она начала в костюмерной, где чинила платья; через месяц ее выпустили на сцену сыграть эпизодическую роль; через пару лет она стала настоящей актрисой. За кулисами она была застенчива и молчалива, но на сцене оживала. В 1947-м, в двадцать один год, она дебютировала на киноэкране, а затем вышла замуж за кинооператора Ким Хак Суна, двадцатью годами ее старше. И вскоре пожалела. До того Ким уже был женат на барменше – та сбежала, потому что он ее бил. И Чхве он тоже бил и требовал, чтобы она выполняла все обязанности жены (стирала, прибиралась, стряпала, растила детей) и при этом приносила деньги в дом: ее карьера расцветала, а его клонилась к закату.

В 1950 году началась Корейская война. Чхве с мужем не удалось бежать из Сеула до прихода северокорейской армии; Чхве приписали артисткой к только что созданному местному комитету партии и отправили на север развлекать войска. Спустя год Чхве и ее коллеги воспользовались краткой паникой во время отступления и оторвались от своего взвода. Их подобрали южнокорейцы и велели продолжать работу, но теперь по другую сторону линии фронта. Чхве попала к своим и должна была бы вздохнуть с облегчением, однако после этого «спасения» она два года провела в преисподней. Северокорейские солдаты были дисциплинированны и ничем, кроме боев, не интересовались, а вот южнокорейцы видели в Чхве лишь кусок мяса на продажу и свистели вслед, когда она шла по лагерю. Как-то раз в опустевшей деревне неподалеку от передовой Чхве вызвал к себе офицер. На столе перед ним лежал пистолет и стояла открытая бутылка соджу; от офицера сильно несло алкоголем. Он объявил, что прежняя работа Чхве в северокорейских войсках равноценна предательству и наказуема смертной казнью. По счастью, продолжал офицер, в его власти стереть этот факт из ее биографии, и на него как раз нашел снисходительный стих. Офицер встал, шагнул к ней и с размаху ударил. Чхве досталось еще несколько пощечин, а затем ее повалили на пол и приставили пистолет к ее голове. Офицер пытался расстегнуть штаны и жарко дышал Чхве в лицо вонючим соджу. Когда он вошел в нее, за стенкой раздался крик. В соседней комнате военный полицейский насиловал певицу, которая с первых дней войны выступала вместе с Чхве. Чхве отчаянно отбивалась, но офицер был крупный, тяжелый и к тому же пьяный. Спасения не было.

Война закончилась, Чхве отослали домой, и эта пытка – в обществе, где об изнасилованиях в полицию не сообщали, а за бесчестье обычно расплачивались женщины, – осталась ее постыдной тайной. Мужа Чхве отыскала в госпитале – шрапнель изуродовала ему ноги. Киму предстояло до конца жизни ходить с тростью. Муж и жена погрузились в новую жизнь – в повседневность, где и они сами, и все вокруг внезапно обнищали и влачили существование на руинах, под гнетом невысказанной муки. Вскоре в городе разнесся слух о якобы сексуальной распущенности Чхве во время войны. Ким Хак Суна обуяла смертельная ревность. Он завел привычку колотить Чхве тростью – до крови и рубцов. Настал день, когда Ким в ярости взял жену силой.

Чхве не знала, как сбежать. У корейских женщин не было прав – одни обязанности. «Мудрая мать, хорошая жена» – воплощение женского совершенства – послушна мужу, занята исключительно детьми, верна и почтительна со свойственниками. Ее долг – сохранять семью независимо от того, свят ее супруг или бьет ее и ходит налево. Какие-то десятилетия назад женщина еще питалась за отдельным столом объедками мужниной трапезы. Юридически женщины почти не имели прав, и общество без снисхождения взирало на жен, навлекших на мужей бесчестье и грязные слухи. Развод – тоже не выход: юридически он допускался, но, как гласит корейская пословица, «один до конца»: выходишь замуж единожды и остаешься замужем. В день свадьбы женщина подписывала себе приговор, с которым ей предстояло жить до последнего часа.

В общем, Чхве осталась с Кимом, даже когда он ее изнасиловал, даже когда от побоев у нее на лице остался шрам, который так и не исчез до конца ее дней. Идти ей было некуда.

Ее надежды и мечты воскресил Син Сан Ок. Он без умолку говорил о том, как хочет «восстановить корейский кинематограф». Он питал стремления, которые разделяла и она – давным-давно, в прошлой жизни, когда ей было семнадцать, она убежала из дома и с ней еще не случалось ни побоев, ни изнасилований, ни унижений. С Сином она вновь вспомнила, что значит надеяться.

Сам он жил гораздо беззаботнее. Родился в богатой семье, был сыном доктора восточной медицины, учился в лучших школах и, поскольку с ранних лет был творчески одарен, в конце концов уехал учиться живописи в Токио, столицу всемогущей метрополии. В результате Второй мировой войны Японская империя пала, а Син вернулся в неузнаваемую Корею: войска союзников разделили полуостров пополам, и из одной страны получилось две. Син поселился в Сеуле, на Юге, поскольку его родной Чхонджин оказался на Севере, и попасть туда не представлялось возможным. Полутона исчезли, остались одни контрасты: внезапно все оказались коммунистами либо правыми, патриотами либо террористами, бывшими борцами за свободу либо бывшими коллаборационистами. Вспыхивали студенческие бунты – их жестоко подавляли танками и дубинками громил в полицейских мундирах. Повсюду были американские солдаты – широкоплечие, с прекрасными зубами, при деньгах и под ручку с подругами-кореянками.

Вот куда в девятнадцать лет вернулся самоуверенный красавец Син. Он нашел работу – рисовал пропагандистские плакаты для американских оккупационных войск и киноафиши для горстки еще не разорившихся коммерческих кинотеатров. Его взяли подручным на крошечную и хлипкую, однако независимую киностудию «Корио» – со своей антикварной аппаратурой, работавшей через пень-колоду, «Корио» смахивала на близняшку голливудских заштатных студий «бедного квартала»[3]. С начала Корейской войны двадцатитрехлетний Син служил в правительственном департаменте военной пропаганды при ВВС – снимал для гражданских документальные фильмы о ходе военных действий и о современном вооружении. На досуге, обильно заимствуя имевшиеся ресурсы – в том числе 16-миллиметровую камеру «Митчелл» и бесплатные киноархивы, предоставленные американской армией в распоряжение южнокорейского департамента пропаганды, – Син снимал свою первую киноленту, фильм «Злая ночь». Чтобы не делить однокомнатную «эвакуационную квартиру» с несколькими сеульскими семьями, при бомбежках лишившимися домов, Син незадолго до того нашел дешевое жилье – в одной комнате с янбуин, «западной принцессой», как называли проституток, которые обслуживали исключительно американских солдат. В «Злой ночи» рассказана история янбуин; крошечный бюджет составили ссуды отца Сина, его брата и его новой соседки. После войны фильм вышел в прокат и заслужил хвалебные отзывы критиков, но денег почти не принес.