Данил Корецкий - Время невиноватых

Боюсь, что здесь либеральный интеллигент втянет голову в плечи, съежится и исчезнет, потому что для таких ситуаций он не создан и существовать в них объективно не способен.

К счастью, работники уголовного розыска и без него знают, как поступать. Преступник заговорил, мальчик был доставлен в больницу. Как сказалось пережитое на его дальнейшей судьбе, я не знаю, потому что уголовная хроника фиксирует только несколько кадров из быстро раскручивающейся жизненной ленты. И вот тут либеральный интеллигент материализуется вновь, посочувствует жертве и заклеймит позором оперативников за нарушение законности.

По форме он будет прав, но по сути эта правота ничего не стоит.

А можно еще больше обострить ситуацию. Группа разведки специального назначения, действуя в глубоком тылу противника, обнаружена случайным свидетелем. Старик, пасущий коз, или мальчик, собирающий грибы. В отличие от негодяя-похитителя они ни в чем не виноваты. Но если группа не уничтожит ядерную ракету, нацеленную на большой город, то погибнут миллионы людей, в том числе дети и старики, поэтому проблема свидетеля в данной ситуации решается единственным реально существующим способом. Жестоким и страшным, говорить о котором не принято и не хочется. Что здесь правильно, а что нет? И какими критериями руководствоваться, если великие идеи гуманности и справедливости в данной ситуации, увы, не работают? Или опять съежиться и исчезнуть, чтобы потом, когда все кончится, сказать правильные, но ничего не стоящие слова, ибо слова никогда не заменяли дел?

Я говорю это не в осуждение. Далеко не каждый человек способен выполнять грязную и жестокую работу, без которой зачастую в нашем неправильном мире не обойтись. Но тогда не стоит судить и о такой работе, и о выполняющих ее людях.

И вот здесь уже непостижимая для меня вещь: почему так называемая либеральная интеллигенция обожает преступников и всевозможных негодяев, причем не только литературных, но и вполне реальных? Общественная комиссия по помилованию[1], проявляя родственную любовь к кровавым маньякам, фактически уничтожила институт смертной казни. Против тридцати тысяч убийств и еще шестидесяти тысяч криминальных смертей в год она как-то не возражает.

Правозащитники всех мастей отстаивают права гомосексуалистов, наркоманов и осужденных. Потерпевшие, в один миг потерявшие здоровье, жизнь, имущество, родственники и дети жертв их почему-то абсолютно не интересуют. Так же как погибающие в мирное время солдаты, обнищавшие пенсионеры и инженеры, лишенные света и тепла жители целых городов…

Постепенно редеющий хор миротворцев, подобно заклинившей шарманке, требует вывести войска из одурманенного наркотиками и кровью, перенасыщенного оружием и головорезами (в буквальном смысле слова), криминально-рабовладельческого средневековья Чечни, угрожающего не только России, но и всем странам СНГ. О том, что один раз это уже делалось, и десятки тысяч убитых и раненых второй чеченской кампании лежат на их совести, они уже забыли.

«Стихийные» массовые акции всегда хорошо продуманы и организованы. Как правило, движет ими не голый энтузиазм, а закономерности подрывных технологий, запускаемые в действие вложением крупных денежных сумм. Многие «миротворцы», «гуманисты» и «правозащитники» являются обыкновенными предателями и провокаторами, выполняющими хорошо оплаченную акцию влияния на общественное мнение. Но почему их с готовностью поддерживают совестливые и порядочные люди, даже не задумывающиеся о грязной подоплеке дел, в которые их вовлекают? В чем секрет такого поведения? В вечном противопоставлении себя власти и автоматической солидаризации с теми, кто ей противостоит, в первую очередь с маргиналами? Или в подсознательном стремлении уязвимого и беззащитного человека взять сторону того, кого больше боишься, кто более жесток и беспощаден? В извечных рефлексиях, неуверенности и неудовлетворенности, компенсируемых этакими вывертами? В переплетении этих причин?

Выбор позиции, определение того, на чьей ты стороне, обусловливает и аргументы, и терминологию. Революция или переворот, исполнитель или палач, снайпер или убийца, разведчик или шпион…

К шпионам отношение у нас всегда было суровое. Но…

Только что мы видели, как широкие массы либеральной интеллигенции рукоплескали самому настоящему американскому шпиону[2], как его с готовностью помиловали в недельный срок после осуждения. Казалось бы, что может быть плохого в столь быстром милосердии? Но у каждой медали две стороны…

Есть поговорка: «Добрым быть легко, справедливым — трудно». В американской тюрьме отбывает пожизненное заключение наш, российский шпион Эймс. По устойчивой практике Поупа следовало менять на Эймса. Правда, американская общественность, в отличие от российской, непримирима к шпионам, но когда есть козыри, можно и торговаться. Гуманность к Поупу обернулась жестокостью к Эймсу. Справедливо ли это? И еще чисто практический вопрос: кто при таком раскладе будет работать на нашу разведку? Уверен, что либеральным дилетантам этот вопрос и в голову не приходит.

Если оперировать чувствами, то любой, самый запутанный в теоретическом плане вопрос разрешить довольно легко. Надо только определиться — кому нравится то, что ты отстаиваешь, кому это полезно? Иными словами, с кем ты окажешься в одном лагере, кто твои единомышленники?

На съемках «Антикиллера» Сергей Векслер, играющий командира СОБРа Литвинова и по роли убивающий ножом бригадира «братков» Баркаса, мучался вопросом: какие черты характера руководят его героем? Он подходил ко мне со своими сомнениями несколько раз: как может один человек зарезать другого? Значит, он сам не вполне нормален? На площадке было много вооруженных людей в униформе, но небольшая группа чуть в стороне резко отличалась от всех остальных. Они по-другому стояли, по-другому держали оружие, у них была другая мимика, движения, манеры… Они не играли, они были настоящие.

Мы подошли, познакомились — ребята действительно оказались настоящими: подразделение спец-назначения «Гюрза» Санкт-Петербургского ОМОНа. Большой опыт боевых действий, семь командировок в Чечню. Вопрос актера они восприняли буднично: речь идет о выполнении боевой задачи, суть которой сводится к поражению противника холодным оружием. В чем сомнения, какая ненормальность? Воспользовавшись случаем, я поговорил со снайпером: с какой предельной дистанции доставал цель? С шестисот метров. Его товарищ вспомнил, что без оптики, из автомата, стреляя с движущегося БТР попал в автомашину с пятисот метров. «Водителя, правда, не достал, она остановилась, но потом пошла дальше».

Актер слушал с интересом, а то, что ребята отворачивались от многочисленных фотографов, взял себе в роль — жест ведь этот очень емкий и многозначный. Со мной парни сфотографировались, и я храню снимок: ведь это профессионалы, герои моих книг, люди, которых я уважаю и люблю. Хотя если бы рядом оказался какой-нибудь «миротворец», он бы испытал к бойцам совсем другие чувства. Впрочем, и они не стали бы с ним разговаривать.

Возвращаясь к вопросу о смертной казни, представим две группы людей. С одной стороны, родственники убитых, искалеченных и изнасилованных, их друзья и знакомые, оперативные работники и следователи, видевшие ужасные сцены мест происшествий, сжигающие нервы и душу в ходе розыска и следствия, преодолевающие многочисленные хитрости и уловки подозреваемого, эксперты, проводившие точную, кропотливую и малоприятную работу, судьи и прокуроры, приложившие много труда, чтобы вступил в силу приговор к исключительной мере, нормальные люди, которые этот приговор одобрили…

С другой стороны, мутноглазые кровавые психопаты, их косноязычные пьяные и обкуренные родственники, дебильные татуированные друзья и подельники…

Я знаю, в какую группу я войду и где меня хорошо встретят. А ты, Саша, знаешь это?

Данил Корецкий

Доктор юридических наук, профессор, полковник милиции

Как-то, прогуливаясь по славному городу Ростову, я встретил своего наставника, Юрия Васильевича, у которого в конце шестидесятых проходил следственную практику и в кабинете которого впоследствии сам на протяжении трех лет исполнял нелегкие функции следователя прокуратуры. Как водится, зашли ко мне выпить пива, по телевизору показывали какие-то криминально-должностные страсти и в конце успокоили зрителей словами: «Возбуждено уголовное дело!»

Мы переглянулись, потому что хорошо помнили, что это обозначало в наше время. Виновный арестован, у него произведен обыск, изъят и сдан в райком партбилет, наложен арест на имущество, скоро блеснет карающий меч правосудия, который в те годы еще был острым и точным, он не промахивался, не гладил и не пугал. Сейчас же некогда грозная формула не значит практически ничего.